СЛОВА СОБИРАТЬ - МОЁ РЕМЕСЛО
Они объяснят нам: мы спали, мы были
больны; мы плелись в захламленном нигде
в бездарном безумии взрослых людей,
серьезных людей в предсказуемом мире.
И все же на кухне в холодной квартире
мы грелись рассказами наших гостей;
мы жили в словах, мы носились в эфире,
мы ждали дождей, кораблей, лебедей.
Мутация в генах, пульсация в венах
и свет, что тебя заливает мгновенно,
и строчка, бегущая из-под руки -–
мы неотдалимы и неотделимы
от них, от Небесного Иерусалима,
мы камень его, его воздух и глина
самим же себе вопреки.
* * *
Почитай мне на ночь. Про что угодно.
Эта серая ветреная погода
с полумесяцем, вынутым из тумана -–
дивный фон для производственного романа.
Год издания – где-то пятидесятый,
.
потому персонажи слепы, как котята.
И герой в нем стойкий и оловянный.
Он не вскроет вены, закрывшись в ванной,
но, уйдя на пенсию, будет гордо
вспоминать при внуках про эти годы -–
про стальную хватку советской власти,
изобилие, всенародное счастье.
Никогда не поймет, почему мне стыдно.
Никогда не поймет, что такое стадо,
по костям идущее, как велели.
Островки свободы в архипелаги
собираются. По морю, что мелеет,
не уплыть под парусом из бумаги,
из сожженной после прочтенья страницы
к процитированной Мандельштамом синице.
Хорошо, что герой остается в книжке.
И ему спокойней, и внукам легче.
Только нам наврали, что время лечит.
Время пахнет кровью и вечным срамом,
бесконечные списки убитых нижет!
и чем шире обзор, тем мрачней панорама.
* * *
Ты знаешь, любимый: слова собирать – мое ремесло.
Но кто мог подумать, что мне будет так тяжело,
пытаясь сказать о любви, что естественна, словно дыханье,
угнаться за легкими, верткими стайками слов!
Она не желает входить в берега, становиться стихами,
и здесь я бессильна: теченье меня унесло
туда, где любые слова неизбежно стихают,
и только от главного, первого Слова светло.
* * *
Это была равнина, засыпанная камнями.
Их поднимали, но вскоре снова на землю роняли.
Глаз не давая вскинуть даже на тех, кто рядом,
камни текли потоком в высохшем русле взгляда.
И на вопрос нечаянный: «Что они означают?» –
отклик: «Храни молчание. Камни - комки молчанья».
* * *
Как терпеливо меня учили...
В самом начале – по чайной ложке,
в самом начале – по крошке яда
вплоть до того, как обрушить небо,
чтобы мне было куда податься.
Точно с рук на руки передавали.
Так и плыла по родным ладоням -–
хрупкий кораблик в голодной бездне –
-чтобы однажды увидеть Землю
(вряд ли все будет настолько просто...)
*
* * *
Как нелепо, что время – неделя, век ли -–
со своим содержимым – людьми, домами -–
превращается в тексты десятым кеглем
на формате А-6 у меня в кармане.
И течет напролом, не сбавляя боли
(в чем ее измеряют – в амперах? в вольтах?)
бесконечное – через пока живое,
словно ливни взахлеб, словно злые орды.
Сколько сотен лет мы учили буквы
говорить и смеяться, кричать и плакать-
ничего не напутают, не забудут,
пронесутся сквозь нас на неслышных лапках,
заберут с собой – по дрожащей жилке,
по звенящей нитке, чтоб лучше пели...
Будем падать, падать в чужие жизни,
словно мелкий дождик – десятым кеглем...
* * *
По белому полю, по раннему снегу, по первому зову.
Ты хочешь назад, но у близкого неба другие резоны.
Вперяется зорко.
Сквозь смертные руки – несметные строки, безвестные сроки.
Короткая сказка, огромное солнце над небом широким.
Великая стройка.
Распахнуты створки. Сквозняк за плечами – на выход с вещами.
И вся эта стая рванется на волю, ликуя, дичая.
Но я не прощаюсь.
* * *
Ждать на подземном ветру, когда унесет наружу...
Не говори ничего: выйдет себе дороже.
Не зарекайся ни от чего, как бы ни вынуждали:
главное в нашей работе – не оправдать ожиданий.
Просто иди, молчи, шлепай себе по лужам.
Что я тебе скажу: мы не сделаем этот мир лучше.
Мы его сделаем хуже – вдвое невыносимей.
Давай пририсуем хотя бы белую птицу на синем,
чтобы было куда поднимать глаза, когда надоест их прятать.
Мы не умеем, но все равно – нарисуем две птицы рядом,
как компенсацию наших сложных и мрачных текстов.
Пусть им не будет страшно, пусть им не будет тесно...
* * *
...дай мне время смотреть чудеса,
создавать чудеса.
Петь на разные голоса.
Тяжелеть на весах.
Быть разъятой на полюса
и закутанной в небеса.
У тебя в гостях, у тебя в горстях
каждый день открывать глаза.
* * *
ОЧЕНЬ ЖЕНСКОЕ
Зашивая дырявый носок и готовя еду,
собирая себя по частям после слишком короткого сна,
я упорствую в вере, что я хоть куда-то иду -–
потому что без этого даже и жизнь не нужна.
Сочиняя стихи не с пером, а с иголкой в руках, -–
если сильно припрет, то любой антураж – ерунда, -–
сомневаюсь, что место поэзии – в райских садах.
Ей и кухня мила, раз частенько заходит сюда!
Расстоянье до Бога – я мерила – всюду одно.
Чтобы с Ним разговаривать, мне не нужна гора.
Кошка лезет меня целовать в пять часов утра;
солнце в небе иное, чем было еще вчера;
город юн и прекрасен; на пятке опять дыра;
и все это – поэзия, это Его игра.
И, не веруя в горы, я так же не верю в дно.
* * *
Снег без эпитетов, просто снег
шел со мной рядом, пока я болела,
слева направо и справа налево -–
я не успела его прочитать.
Из-под неплотно захлопнутых век
падало слово, летело, белело.
В мягкое марево рушилось тело
и на снегу оставалась черта – -
четкая, черная, человечьим
следом лежащая в белизне.
Тень моей рваной, бессмысленной речи.
Снег продолжался, и слышалось мне:
так лишь и пишут – непрочным на вечном.
Здесь, на земле, больше незачем, нечем.
Каждое слово стремится навстречу
этому легкому свету извне.
* * *
В новом мире, куда мы пришли
к незнакомым предметам и людям,
что себя выражают в поспешных и сбивчивых числах – -
в этом мире мы будем расти, и творить, и учиться,
и построим себя, если только себя не забудем.
Кое-как продираясь вперед
сквозь призывно лепечущий глянец,
кое-как разбирая слова, что проносятся над головою,
разбазаришь впустую полжизни и даже не глянешь,
как спешит тебе вслед твое время с распискою долговою.
Но в пригоршни тоску набирая, лицо поднимая,
успевая в зрачки уместить горизонт непочатый,
ты увидишь взамен, как прорвется секунда немая
и стихи побегут по пятам, как степные волчата. |
|
