ПРОГУЛКА ПО САДУ

Рассказ

Скалы  вставали за спиной как трубы каменного органа. На вершинах еще кое- где лежал снег, но внизу уже все было покрыто зеленью. Хвойные деревья спускались серпантином по ступеням скалистых стен, и, казалось, сам воздух был напоен их запахом и утренней прохладой.

Автомобиль, скрипя гравием на поворотах, закладывал виражи  и, несмотря на плавный ход, как будто пожирал километры. Новый «Лексус», собранный по индивидуальному заказу Фирмы с салоном, обитым мягкой бежевой кожей, и ореховыми деревянными вставками  на руле и дверях, отмеченными логотипом заказчика, еще не разу не дал повода пожалеть о выборе этой модели. Петр едва касался педалей, и спортивная коробка передач доносила малейшее движение подошв к ровно шелестящему двигателю. Машина,  слегка  покачиваясь на виражах, несла к морю и отдыху водителя и его новую подругу Марию, блондинку из рекламного отдела, которая, свернувшись как котенок на пассажирском сидении, тихо посапывая, спала. Водитель слегка  тронул клавишу приемника, и обволакивающая музыка наполнила салон автомобиля.

Девушка сладко потянулась и открыла глаза. Кожа на ее руках была покрыта легким загаром, прохладный ветерок заставил поежиться:

– Где мы? - пропела она.

– Хотел бы я это знать, – пробурчал Петр, – уже полчаса назад мы должны были проехать поворот на Туапсе. Карта врет  или знаки ночью кто- то переставил.

Моложавый сорокалетний  директор филиала  торговой компании, с седеющей  головой, но твердым представлением о себе, как о человеке, у которого еще все впереди, он придерживался строгих правил – все всегда должно быть на своем месте и непорядок воспринимал как разброд  и шатание в выполнении законов вселенной и нарушение вечной гармонии. Слегка покосившись на девушку,  он подумал, что здесь-то он не облажался и Мария точно вписывается в его представление о порядке и статусе. Не старше 20, ноги, 90-60-90, тонкие правильные черты лица, покладистый характер. Пока. Ну а дальше посмотрим. В прошлый раз он брал в путешествие в Италию Оксану, свою  секретаршу, но сейчас она как-то отошла на второй план, и он остановил свой выбор на этой новенькой из отдела рекламы. Для этого даже пришлось перевести ее замом по рекламе в прессе. Оксана немного побунтовала, пару дней не выходила на работу, приносила  холодный кофе и разбила блюдце, но потом все как-то утряслось, и вот уже несколько часов отделяет их от Новороссийска, где ждет заказанная яхта, на которой пара отправится к островам Греции. Да и то сказать, не мог же он взять в путешествие их обеих, мы все-таки не в султанате живем, и моральный кодекс надо чтить. Швейцарский «брегет» на кисти руки уже показывал полдень, галстук «бриони» Петр снял, как только выехали из города, и вроде бы ничего не мешало ему наслаждаться предвкушением отдыха, а все равно, что-то такое на душе, какое-то беспокойство, какие-то сдвигающиеся пласты не давали ему расслабиться.

Ехали быстро. Горы вдали были наполовину перерезаны облаками. Проехали какое-то селение. Решили остановиться на окраине около харчевни над небольшим прозрачным ручьем, заодно и размяться, а может и перекусить. Столы из простых сосновых досок стояли в тени могучего платана, и прохлада его листьев добавлялась к прохладе ручья. Спросили себе козьего сыра и вина в глиняном кувшине. Петр за рулем не пил, а Мария решила попробовать местной кухни, но так и остановилась на козьем сыре и вине – ну чем не долина Руаны,  не хватало только круасанов и аккордеона. Петр любил такие моменты. Ему нравилось ощущать жизнь. Кусать ее большими сочными ломтями и чувствовать, как сладкий сок стекает по подбородку. Тем более, что  неведом смертным завтрашний день.

            На соседней скамье наслаждался горными видами и прохладным вином колоритный сельский батюшка. К ноге его простой пеньковой веревкой была привязана коза, которая тихо пощипывала травку рядом со столом, позванивая жестяным колокольцем. Густая с проседью борода над черной рясой, глубокий взгляд из-под таких же густых бровей, не хватает только горной церквушки на горизонте и хора ангелов, подумал Петр.

– Доброго здоровьица, – глубоким голосом   пожелал священник. – Вижу вы не здешние, а лица будто бы знакомые.

– Да нет вряд ли, мы в этих местах впервые. Ну, если только в Москве где пересекались.

Священник пожал крупными плечами под рясой:

– Как вам   вино здешнее? А сыр?

Мария рассмеялась:

– Только что говорила Петру Павловичу, что ничем не хуже французской провинции.

Помолчали. Стал слышен шум и плеск воды в ручье.

Священник окинул взглядом вершины гор:

– Французы,  были у нас и французы и немцы, уезжать не хотели. А израильтяне – те вообще считают, что горы у нас, как на земле обетованной.

– Ну, тогда дела у вас идут неплохо, – рассмеялся Петр, – открывайте религиозный тур – «По земле ветхого завета» и гребите денюшку.

– А-то... – повел густыми бровями священник, – хоть крышу в церкви подлатаем. Приход наш небогатый.  

«Небогатый наш приход», – подумал в ритм Петр.

– Ну что ж, отче, христианство вообще религия  для бедных: проще верблюду пролезть в игольное ушко… не обидь ни сироты, ни вдовицы.

– А ты, наверное, не согласен, – прищурился батюшка и в глазах его мелькнули лукавые искорки. – Сам-то, небось, тоже… окормляешь,  – повел он глазами вслед прогуливающейся по берегу ручья Марии. С этого расстояния она выглядела как десятиклассница.

Петр вытянулся на скамье, только что не взял под козырек:

            – Чисто воспитанница, ваше священство. Передаем опыт и все в этом духе.

– Ты, главное, чего лишнего не передай, – поддел священник и тут же стал серьезным.

– А то, что ты бедностью нас упрекаешь, это тебе не плюс. Народ здесь небогат, так и храму и мне негоже за деньгами гнаться.

Глаза его стали темными.

– Во времена испытаний, как фонарщик во тьме, неси огонь свой, не загасив его на ветру, и сирые, и убогие не убоятся, хоть путь их и будет в сумерках. – Слова эти, как слова древней молитвы, падали на душу, смущая и пугая.

– Аминь, – торопясь подхватил наш герой: – Кому это сейчас, зачем? Вы ж отче не глупый человек. Все ходим к всенощной на пасху, свечи ставим, нищим подаем, на храм жертвуем, кто побогаче – дома детские строит,  и воруем, воруем и убиваем, кто оружьем, кто словом, кто делом.

– Бывает, –  устало прикрыл глаза ладонью священник. Слаб человек.

– Но без этого всего люди, – голос его становился гулким и как будто отдалялся, люди как дети несмышленые, резвящиеся на лугу, и чем ближе вечер, тем отчаяннее страшащиеся  наступающей тьмы…

Он помолчал.

– На что уж образованные людишки, а услышали про конец света – индейцы или не индейцы его предсказали неважно, и кинулись: кто бункер роет, кто астероид ждет. И космические службы разъяснения дают и правительства успокаивают, ан-нет, веселится  народ, а в сердце своем страшатся, ибо сказано: никому не ведомы те сроки, а вдруг это и есть то самое. Самые упорные, а поражены страхом, страхом божьим, проснулось это все, хоть и не говорит никто, а поменялся  мир после этой даты...

Уже уехав далеко, все слышал Петр слова деревенского философа: «как дети несмышленые, резвящиеся на лугу и чем ближе вечер, тем отчаяннее страшащиеся наступающей тьмы».

Зеленовато-серая фигура на обочине горной дороги призывно махала рукой, в другой руке был заметен зеленый же рюкзак. Несколько машин проехали, даже не притормозив, а солнце уже стояло высоко, и человек в зеленой военной гимнастерке стал уставать и обливался потом, который выступил на его спине и лице. Время от времени он обтирал лицо зеленой панамой, а затем вновь начинал обмахиваться ею, прерываясь только, когда проезжала следующая машина.

Машин было немного, каждые пятнадцать минут  можно было рассчитывать на следующую, ну а солнце палило все сильней.

Петр из прохладного кондиционированного салона «Лексуса» увидел солдатика издали и, пока подъезжал, все-таки решил остановиться. Он вообще-то не был жлобом и, как и мы все, не отказывался помочь страждущему, если это не сильно напрягало.

Машина, прошуршав шинами и скрипнув тормозами, мягко притормозила прямо рядом с путником. Неслышно шелестел мотор и, подгоняемый палящим солнцем, солдатик, распахнув заднюю дверь, спросил:

– До Новороссийска не подвезете, устал очень, а жара такая, что…

            – Садись-садись служивый, не нагревай салон, мы как раз туда и едем, – поторопил Петр.

Солдат был довольно необычный на вид и дело даже не в том, что гимнастерка сидела на его тощей фигуре мешком и горбилась на спине, и не в выцветшей ткани этой гимнастерки, уж больно странным показалось лицо этого человека - длинный слегка загибающийся книзу семитский нос на худощавом вытянутом лице и взгляд его серых глаз, который он все время отводил в сторону и вниз, как будто чего-то стеснялся.

По дороге выяснилось, что солдат возвращается домой после окончания службы и заехал в горное селение к знакомому священнику, где и провел ночь, а теперь хочет добраться до Новороссийска, а оттуда уже дальше. Разговор получился какой-то странный, спрашивал все время Петр, а служивый отвечал коротко и было видно, что он погружен в себя и переживает о чем-то молча. Взгляд, который он бросал иногда на Петра, смотревшего на него в зеркальце заднего вида, был сосредоточен и выдавал душевные муки, тонкие пальцы все время перебирали край зеленой истертой панамы зажатой в руках. Мария не участвовала в разговоре, только один раз спросила:

           – Мы успеваем?

– Пока все по графику, но никогда же не знаешь... – досадливо ответил Петр.

И солдат тогда обронил:

– Иногда лучше не знать.

"Какой-то он со странностями,  - подумал водитель, ну не хочет человек поддерживать разговор и не надо, хоть, конечно, мог бы  быть и полюбезней с теми, кто оказывает любезность ему. С другой стороны – мало ли что заботит человека", и Петр перестал заговаривать с новым пассажиром, тем более, что и на дороге что-то его отвлекло.

Шоссе уходило под колеса ровной белой лентой, и из окон были видны ели на обочине, солнце стояло в высоком небе и не было тени вокруг. Откуда-то, несмотря на жару, налетел ветер и, закручивая, понес по обочине обрывки бумаги и траву.

Вираж вывел дорогу на склон лысой горы. Впереди замаячили какие-то люди и машина. Через некоторое время стало видно, что это передвижной пост ГАИ. Инспектор издали стал отмахивать палочкой к обочине, и машина затормозила, прижавшись к полосе зеленной травы, на которой стоял капитан-гаишник и еще двое с автоматами. Петр открыл окно  и, не дожидаясь вопроса, протянул документы. Постукивая жезлом по сапогу, капитан задумчиво рассматривал бумаги, потом заглянул в машину, цепким взглядом захватив девушку и пассажира на заднем сиденье, сделал какой-то знак автоматчикам и сказал: попрошу всех выйти из машины.

Автоматчики быстрым шагом подошли и встали так, чтобы держать в поле зрения обе стороны машины и одновременно загораживать проезд. Петр крякнул: ну вот, вечно найдется какой-нибудь мелкий гад и попытается все испортить.

– Ну, а в чем, собственно, дело командир? – устало спросил он гаишника. –  Что случилось? Может как-то на месте решим?

          – На месте мы уже не решим, – покачал головой командир этой троицы. – Два часа назад в Армавире ограбили музей истории, похитили ценности на десятки тысяч долларов. Объявлен план «Перехват». Так что извините, придется осмотреть  машину и груз.

– Ну, смотри командир, только по-быстрому, нам через три часа на пароход. 

Петр не стал упоминать яхту, понимая как люди относятся к таким вещам и не желая вызывать классовую ненависть у патруля. В течение нескольких минут патрульные осмотрели багажник и салон и уже, когда закончили, вдруг вернулись и попросили открыть сумки и чемодан. Каково же было удивление Петра, когда из рюкзака солдатика вынули металлическую чашу с мелкой резьбой, медную и украшенную красным рисунком по краю – кресты и рыбы.

Автоматчики сразу вздернулись, и пришлось Петру звонить в Москву в головной офис компании. Оттуда быстро связались с людьми в МВД и районном ОВД. Далее местное начальство объяснило по телефону инспектору, что три часа назад работники компании прибыли рейсом в Краснодар и быть два часа назад в Армавире ну никак не могли. Инспектор повздыхал, покрутил головой и дал отмашку автоматчикам. 

      – Ну а солдатик поедет с нами, – подытожил гаишник. – Чашу нашли у него ему и отвечать. 

– А солдатик едет с нами уже два часа, и поэтому в это время тоже не мог быть в Армавире, который за двести километров, –  объяснял ему Петр.

Но тут инспектор уперся, стал строго официальным и предложил в таком случае всем троим все-таки проехать в отделение и дать письменные показания, как свидетелям в возможном уголовном деле.

– Какие показания, какое отделение? – начал нервничать Петр, –  Где взял ты эту чашку, скажи парень, –  обратился он к служивому.

Но тот заявил, что будто бы подарил ему чашу священник из горного села, где его на дороге и подобрали. И сколько- бы ни спрашивали его гаишник и автоматчики, твердо стоял на своем. Наконец патрулю надоели эти препирательства, они вывернули вырывающемуся солдату руки, поволокли и бросили его в газик в заднее отделение для арестованных, которое к тому моменту раскалилось как духовка и обжигало каждого притронувшегося до волдырей. Вывернув ему руки и задрав их за спиной, подвесили с помощью наручников к перекладине внутри отсека.

Препирались еще долго.

            Желтое солнце над  лысой горой палило с потемневшего небосвода все сильней. Духота неожиданно накатила со стороны, где должно было быть море, и пала на землю и людей удушающим покрывалом. В ушах звенело. Смоковница с корявыми ветвями простирала их к небу, как заломленные руки, и как бы предостерегала, предупреждала о каком-то несчастье. 

– Давай решай, – скомандовал гаишник, – или ты стоишь на том, что везешь его уже два часа, и тогда оба с девушкой идете свидетелями и сейчас едете с нами в Армавир. Или ни на чем не настаиваешь и едешь отдыхать.

– Какие свидетели, какое уголовное дело, пароход   отходит уже через два часа, – старался поколебать его уверенность Петр. 

Но дело было кислое, инспектор уже заводил двигатель. Петр посмотрел на выпученные от удушья глаза прижатого лицом к стеклу солдатика, сгоравшего уже минут тридцать в пятидесятиградусной духовке. Губы его шевелились то ли в какой-то просьбе, то ли в молитве. Перевел взгляд на Марию, сидевшую поджав под себя ноги все это время в прохладном салоне «Лексуса», представил ее загорелую на борту яхты и вообще весь этот месячный райский отдых и, пряча от солдатика глаза, махнул рукой, проклиная все на свете, рванул с места свой шикарный автомобиль, так что гравий веером полетел из под задних колес. И долго еще перед его глазами стоял этот странный солдатик, стеснительно отводивший глаза и так неудачно попавшийся ему на пути.

На яхту они поспели вовремя, и даже осталось еще время перегнать машину на стоянку, где ее заберет посланный Фирмой человек. Оставив Марию в кафе на причале пить кофе, Петр быстро погнал машину к стоянке, расположенной там же. На неудобном развороте над крутым обрывом раздался громкий хлопок, и он как в замедленной съемке покадрово увидел, что, наклонившись в сторону видимо лопнувшего переднего левого колеса, Лексус переворачивается через «голову» и  медленно летит с обрыва почему-то, удаляясь и уменьшаясь в размерах.

Синее-синее небо раскинулось от края и до края. Десятилетний Петр медленно, как во сне, бежал по бескрайнему желтому пшеничному полю. Пели птицы. Молодая еще мама улыбалась  и протягивала ему  навстречу руки. Он увидел спину отца, медленно идущего впереди, раздвигая спелые колосья. Отец поворачивал голову в его сторону, но делал это как бы в несколько приемов, и наконец Петр увидел его глаза. Взгляд лился, перетекая и проникая прямо в сердце. Петр все понял. Последний раз сознание забилось, сопротивляясь и вырываясь, а затем в мире наступила тишина. Свет погас.

Когда он очнулся, то услышал птичий галдеж и обнаружил себя зацепившимся ремнем брюк за корень на стене обрыва, а догорающий остов автомобиля далеко внизу. Смрад и гарь забивали ноздри. Петр не мог представить, каким образом он из падающего автомобиля переместился на корень, торчащий из скалы, и был сильно удивлен, что остался жив. Ощупав себя, понял, что цел и голова соображает ясно. Вокруг по склону обрыва валялись колеса, кусок бампера и еще какой–то мусор  от несчастного «Лексуса». Взгляд его привлек лежащий рядом с подушкой от сиденья портсигар, видимо выпавший из рюкзака солдатика, да так и оставшийся в машине в момент конфликта. Свет блеснул на ребристом боку портсигара, и Петр с ужасом прочел: «Прощайте врагов ваших, как и я простил вас».

Что-то помутилось в голове. Масличная роща на склоне медленно поворачивалась, как на карусели. Центурионы в латах и с копьями стояли цепью по краю лысой горы. У подножья ее мутными волнами колыхалась людская толпа. Зубчатые стены Иерусалима тянулись на горизонте, сливаясь с желтой пустыней. Ему показалось, что он слышит стук молотков. Глаза, где он видел этот скорбный взгляд?

Солдатик, не может… И тут где-то далеко неторопливо и торжественно трижды пропел петух.

Петр хотел закричать: «Помогите!», но из сухого горла вырвалось сначала тихо, а потом  все громче, отдаваясь эхом по ущелью:

– Нет! Нет! Не-е-т!!!