УРАВНЕНИЕ С ДВУМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ ИМПЕРАТРИЦАМИ

(упомянутые в тексте иллюстрации можно посмотреть в иллюстрированном тексте по адресу:

http://narod2.yandex.ru/disk/19352866001/zwei_imperatrix.doc.html (38 МБ))

Предисловие

Я долго думал, с чего бы начать эту книгу. Любая тема, даже самая сложная для воспроизведения, имеет свою основу - то, на чем она зиждется. Здесь эти основы расплывчаты или намеренно сокрыты от внимательного взгляда, - а к тому же их такое количество, что и впрямь трудно выбрать, с чего же именно следует начать эту не очень-то очевидную даже для современников, а возможно, и непосредственных участников ее, событийную вязь. У нее много начал, как много их у самой истории России.

Допустим, а не издалека ли будет такое начало - смерть императора Петра I? Что-то уж слишком странно он "простудился". Вернее, слишком уж ловко удалось кому-то его "простудить"…

А не начать ли с не менее странного "бунта" Александра Даниловича Меншикова (против кого???), обладавшего и так всей полнотой не только военной, но и государственной власти, после которого ("бунта") соратник Петра Великого безропотно принял свою участь березовского затворника?..

Или не удобно ли приступить к повествованию с явной хронологической точки-даты - 28 июня 1862 года? Екатерининский переворот, устранивший от власти законного государя Петра III, коего практически немедленно удавили в Ропше фавориты самозваной "владычицы всея Руси": "Матушка, пощади и помилуй, дурак наш вздумал драться, мы его порешили"…

Нет, поздновато будет. Тут и о смерти Петра II сказать не получится (а надо ли?), и история с узником Иваном VI Антоновичем мимо пройдет, ибо к слову не приложится, и императрица Елизавета Петровна выйдет вроде как тоже не к месту…

А что, если начать заковыристо? Ну, с исторической аналогии, например?

На Руси таковая и впрямь имеется. Помните несторовскую байку в "Повести временных лет" про Аскольда и Дира да про то, как Олег привез в Киев "законного" Рюриковича отрока Игоря и его именем захватил власть… примерно лет так на 30-35? И получил Игорь свою Киевскую Русь во владение лишь к 45-50 годам от рождения, то есть пробыв все свои лучшие лета на вторых ролях, в то время как должен-то был (если верить летописи) всего лишь дождаться совершеннолетия… Вот и аналогия: Павел Петрович, он же Павел I, своего часа ожидал тоже до 42-х лет. Не удивительно, что стал вершить личное "самодержавие" стремительно, требуя от подданных и облеченных данной им властью того же: прохлаждаться времени не было…

Аналогия просматривается и дальше. Всех восстановил Павел против себя - нет, не народ, большинство которого крестьянство, о коем он позаботился (тоже по-своему, второпях) в первую очередь, а именно тех, кого нельзя было настраивать, - и в результате задушен шарфом, хозяев которого после совершения злодейства обнаружилось аж четверо. Так и Игорь торопился насладиться столь долгие годы лелеемой властью - и пошел с малой дружиной за данью к древлянам: туда же и к тем же, коих только что подчистую обобрал с дружиной большой. Результат известен.

Аналогию можно и продолжить.

- Как, разве смертью она не кончается? - спросите вы.

Нет. Именно что не кончается. Насколько вы помните, после князя Игоря пришла к власти княгиня Ольга - первая наша историческая самодержица, о которой имеются устойчивые легенды (как жаль, что подтверждать их или опровергать здесь не место). А после смерти Павла… Да, да, после смерти Павла к власти пришел его сын-отцеубийца Александр Павлович, он же Александр I, он же Александр Благословенный…

Так в чем аналогия?.. А в том, что за его спиной истинную власть в России, скорее всего, осуществляла "теневая" вдовствующая императрица Мария Федоровна. "Порфироносная вдова", как сказал когда-то Пушкин, и, кстати, цензура вычеркнула из текста именно эти два слова: ни-ни! Ибо, в отличие от "бедного, бедного" (или "сумасшедшего, сумасшедшего") Павла, Мария Федоровна и впрямь была "чугунной"…

Но не хотелось бы аналогий прямо вот так, сразу, с Предисловия.

Так с чего же? С чего начать?

Может, с жалобы? Да, именно с жалобы на одну важнейшую подробность, заметную от времени правления Павла I Петровича: все мемуары о нем написаны, как правило, недоброжелателями его, и докопаться до истины - ох, как непросто! На это жалуюсь не я: почти все до единого историки его времени заметили сию недвусмысленную каверзу, отчего даже сухие документы его эпохи кажутся пристрастными, каковых честный историк должен бы не принимать во внимание и даже не дерзать на них ссылаться.

Еще. Перепевая один и тот же мотив, два современника, оба ненавидевших Павла, дают сюжет в столь диаметрально противоположных версиях, что кому из них верить - остается по сей день загадкой.

Взять, к примеру, "идиотские" указы императора. Вот один из них: всяк, проходя мимо царского дворца, обязан обнажать голову.

Кто знает, что такое открытое пространство в Санкт-Петербурге, тем более Сенатская (даже еще при декабристах она звалась тогда Петровской) площадь в легкий морозец, не говоря уж о двадцатиградусном с незначительным балтийским ветерком, назовет указ Павла Первого однозначно идиотским. А ведь исполняли! Кляня при этом "сумасшедшего" Павла едва не вслух.

Марина Удальцова, пересказывая историю заговора против Павла, приводит небольшой текст кого-то из мемуаристов (кажется, историка Клочкова):

"Однажды, стоя у одного из окон дворца, Павел заметил пьяного мужика и сказал:

- Вот ведь идет мимо Царского дворца и шапки не снимет.

Спустя долгое время Павел заметил, что на площади перед Михайловским дворцом, в сильный мороз, стоит толпа просителей без шапок.

- Почему это люди стоят без шапок? Сегодня же сильный мороз, - спросил Павел.

- По высочайшему повелению Вашего Императорского Величества.

- Никогда я этого не приказывал, - возразил Павел".

Невозможно прочесть абсолютно все материалы, и потому какой-то исследователь той же темы обошел приведенную цитату и твердо уверен в том, что таковое повеление императора имело место быть. Надо ли уточнять, что у него Павел I получается совершенно другим?

Очень бы хотелось в этой книге ничего не утверждать даже тогда, когда сам в чем-то абсолютно уверен. Формула "А что, если…" мне кажется наиболее приемлемой, когда дело касается Павла, его супруги, его детей и их вторых половин, если таковые имелись. Сразу оговорюсь: быть предельно объективным и у меня вряд ли получится. Сама тема такова.

Сомнения следует оставить на откуп читателю, при этом заранее оговорив вероятность того или иного оглашения. Исключение могут составить цитируемые мною исследователи: они скажут, во-первых, сами за себя, а во-вторых, утверждать или предполагать - не только их право, но и моя обязанность, цитируя или пересказывая, передать смысл без искажений.

А темой книги все же будет история двух взаимопротивоположных русских императриц - свекрови и невестки, Марии Федоровны и Елизаветы Алексеевны.

Ну вот, пока я задавал вам или себе риторические вопросы, вдруг нашел и слова, с которых, пожалуй, не стыдно и не так уж смешно начать повествование.

Итак, начнем, помолясь.

Глава 1

Немецкие принцессы на русском троне

Припомнив генеалогию российских императоров, повторим результат вычислений, проделанных кем-то в годы "перестройки", а может быть, и гораздо раньше. Последний наш самодержец Николай II, убиенный в июле 1918-го в Ипатьевском доме, был русским лишь на 1/128 часть…

Впрочем, что такое русский вообще?

Не подумайте, я не собираюсь разводить здесь тары-бары на тему "кто татарин, а кто еврей". Хочу напомнить про арапа Пушкина, который есть самый русский из русских для многих миллионов, причем постулат этот и доказательств не требует. Как ни странно, обрусение происходило со столь многими иностранцами (иностранками), что может вылиться даже в некий закон, сформулировать который хоть и трудно, однако вполне возможно… Впрочем, и с русскими эмигрантами после 1917 года происходит то же самое за границами России, с точностью до наоборот…

Однако вернемся к венценосцам и венценосицам. Начиная с Екатерин (и Первой, и Второй), возникла традиция жениться русским царям или их наследникам на немецких принцессах. Пруссия (Германия) долгое время была неким "питомником", в коем "выращивались" первоклассные невесты для великих князей российского престола (и не только). Девушки и вели себя соответственно: едва ли не с пеленок знали предстоящую судьбу и готовились к ней. То есть были вполне уверены в том, что осчастливят не токмо супруга, но и его державу с ея многомиллионным населением. И осчастливливали! "Матушка…" - пишет в процитированной депеше Алексей Орлов. Вот как! Душил не "батюшку", а "дурака", - а обращается к "матушке" за индульгенцией: уж извиняй, родимая, порешили твово-то…

А "матушка" была северонемецкой принцессой. Звали ее - Софья-Августа-Фредерика Анхальт-Цербстская. Была она дочерью Христиана Августа, князя и прусского (по службе) генерала, позднее сделавшегося фельдмаршалом и комендантом Штеттина (ныне польский Щецин). Там же, в Штеттине, и родилась наша Екатерина Вторая, то бишь Софья-Августа, 21-го апреля 1729 года. Мать ее - княгиня Иоганна-Елизавета Шлезвиг-Голштинская - приходилась теткой нашему Петру III, а по-настоящему Карлу-Петру-Ульриху, сыну Анны Петровны (дочери Петра) и племяннику императрицы Елизаветы Петровны, голштинскому принцу, который по-русски знал не более своей будущей супруги. Елизавета, прежде Екатерины почти так же узурпировав власть, на самом деле билась не за нее, а за дело: после довольно безалаберной Анны Иоанновны по мере сил восстановила "проект" развития России, автором коего был сам Петр Великий, и старалась ему следовать. Убедившись на собственном примере в том, что получать таким образом российский трон - дело непродуктивное и малонадежное, Елизавета Петровна решила упорядочить сам процесс престолонаследия, для чего и вызвала Петра-Ульриха из Голштинии в Петербург, где он сделался великим князем Петром Федоровичем, приняв православие и "приличное" православному наследнику престола имя. Не знавший ни России, ни его народа, ни даже языка, наследник немедленно был погружен в штудирование того, другого и третьего, а тут и невеста подоспела…

Рис. 1. Самодержица российская Екатерина II. Неизвестный художник круга Рослина-Рокотова. XVIII в.

Судя по скорости, с которой вершила эти дела Елизавета Петровна, "скорострельному" Павлу Петровичу, выходит, было в кого иметь подобные качества. Посудите сами: 17 октября 1740 года скончалась императрица Анна Иоанновна, успев завещать российский престол… по женской линии! Правда, на ее счастье у сестры Екатерины Мекленбургской именно в 1740 году родился внук, а то такое наследование было бы еще более впечатляющим историческим нонсенсом, чем все государственные перевороты в России за XVIII век, который и так наречен веком женской власти - веком императриц. Поскольку мальчик (Иоанн Антонович) только что родился, при нем регентом должна была состоять стремительно принявшая православие Анна Леопольдовна, его мать, урожденная Елизавета-Екатерина-Христина, то есть опять "императрица", причем несмотря, может быть, на б?льшие (по брату Петра Первого Иоанну Алексеевичу), чем у потомков Петра, права, Россию-то она должна была получить Петровскую, то есть уже "вздернутую на дыбы"! А на "вздернутую на дыбы" Россию, по рассуждению Елизаветы, наибольшие права, конечно, у них - прямых потомков самого Петра.

Впрочем, Анна Иоанновна успела поступить иначе: приговорив престол младенцу, регентом при нем назначила не Анну Леопольдовну, а герцога Эрнста-Иоганна Бирона, которого привезла с собой из Курляндии еще в 1730-м году! Не доверила Анна Иоанновна племяннице поцарствовать. Мне лично кажется, имея уже подобный опыт, императрица просто убедилась, что все-таки не женское это дело…

Всего год понадобился Елизавете Петровне, чтобы составить и осуществить дворцовый переворот. Режиссерский (скажем: постановочный) ум достался ей от неутомимого батюшки: в ночь на 25 ноября 1741 года, совершив при поддержке гвардии переворот, дочь Петра провозгласила себя императрицей. Заметим еще раз, что, судя по делам ее, не для себя старалась - для России. Ибо одно из первых ее деяний - это и есть приглашение в Санкт-Петербург голштинского племянника, который, что ни говори, все-таки был постарше троюродного братца Иоанна Антоновича.

Участь Иоанна VI Антоновича незавидна: каземат. По слухам, чрезвычайно развит был умом неудавшийся наследник престола, едва не сквозь стены видел и проникал проблемы государства острой мыслью своей… Впрочем, чего не наговорят. То же болтали и про узника в железной маске времен Мазарини, якобы брата-близнеца Людовика XIV, - а на деле представьте: кто бы его в тюрьме собирался образовывать и учить светским манерам? В общем, история в любом случае темна.

Однако прелюбопытные мысли высказывает историк С.М. Соловьев и относительно Иоанна Антоновича, и относительно узурпации Екатериной власти. "Матушка", с энтузиазмом воспринятая и в Сенате, и в народе, с его слов, получается, и не особенно собиралась быть императрицею. Историк вспоминает усиленно циркулировавший в те дни по России слух, что, освободившись от негодного мужа, Екатерина вовсе не желала делаться самовластной самодержицей… Впрочем, оставим это сообщение на потом: в нашем повествовании Екатерина еще не возникла, как таковая.

Петра Федоровича натаскивали по-русски и в православии учителя, избранные на эту роль Елизаветой. Поговаривают, что будущий Петр Третий, добрый малый, все-таки не совсем усвоил катехизис и язык, да ведь и применять их было не особо где: немцев близ российского трона имелось предостаточно, а царские указы писали бы русские грамотеи - ему достаточно лишь продиктовать суть.

В общем, прошло всего два года - и Елизавета уже вызвала из Штеттина Иоганну-Елизавету с дочерью принцессой Софьей Анхальт-Цербстских (мама будущей Екатерины - урожденная принцесса Голштейн-Готторпская). Ту же программу волшебного превращения в российскую великую княгиню, будущую императрицу, Софья-Августа прошла за более короткий срок, с охотой приняла православие, получив имя Екатерина Алексеевна и сделавшись невестой великого князя Петра Федоровича, с которым и обвенчалась в 1745 году.

Рис. 2. Великий князь Петр Федорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна

Слабо зная историю германских княжеств и причины неослабевающего потока немцев в российскую действительность XVIII века, мы, советские люди, в 1980-е годы получив некоторые прежде непопулярные исторические материалы - собственноручные "Записки" Екатерины, тексты Е.Р. Дашковой и др., - удивлялись: как это какая-то "занюханная" провинциалка умудрилась в свои 15 лет в дневнике сделать пророческую запись о том, сколь блестящей русской императрицей она станет? Видно, и впрямь была просвещенной и неглупой наша Екатерина Великая!..

На самом деле ничего-то здесь удивительного ровным счетом не было. Именно в 15 лет, то есть в 1744 году (в феврале), она уже прибыла в Россию и приступила к штудированию языка и православных законов. Именно немецкие принцессы давно уже привыкли, что приходит срок - и они меняют свою лютеранскую веру на русскую православную. Никто из других европейских невест на это не шел (не позволяли ни родители, ни общественное мнение, если говорить, например, об Англии) - иначе родство у русских царей и наследников было бы несколько иное, а соответственно иной была бы и вся наша история.

Столь же легко принимали немецкие невесты и католичество, расставаясь с протестантством не задумываясь: статус того требовал. Знать бы простому советскому обывателю, что родство захудалой принцессы Анхальт-Цербстской и без российского трона было не абы какое: дедушка принцессы Фридрих-Карл был женат на родной сестре Карла XII (того самого, с которым долго сражался Петр I и которого все же победил под Полтавой), правда, в Северной войне пришлось деду сложить голову; а дядя Адольф Фридрих стал и вовсе шведским королем. Не один русский двор, но и многие европейские дворы жаждали заполучить в родню таких невест.

По историческим меркам все произошло молниеносно: февраль 1744-го - приезд, 28 июня - Софья перекрестилась из лютеранки в православие, а 29 июня, то есть на другой же день, обручилась с Петром Федоровичем. Правда, венчание состоялось лишь 21 августа 1745 года… Но тому были причины. Петр был старше Екатерины всего на год (родился 21 февраля 1728 г.) и, как это бывает с подростками, вовсе был не готов создать немедленно семью. К тому же и невеста ему не очень понравилась.

Елизавета не унывала: ей ли, дочери Петра Великого, не знать, что в монархии монархи лично не вольны выбирать ни любовь, ни дружбу? Стерпится - слюбится. Да не желал Петруша слюбливаться с Екатериной: глаз его всегда косил на сторону, хотя, конечно, супружеские обязанности он иногда через силу исполнял. Что бы там ни говорить и что бы ни думать, а семьи, как таковой, между наследником и его супругой фактически не было. Тому причиной и столь долгая затяжка с рождением первенца Павла: через девять лет брака - в 1754-м. Екатерина к тому времени успела сменить не одного любовника… Правда, видимо, стоит отмести досужие сплетни о том, что будто бы Павел Первый не есть Романов, что истинным его отцом являлся С.В. Салтыков. Нет, и Павел, и Анна, прожившая всего два года, - дети Петра Федоровича. А вот родившийся в 1862 году Алексей - и впрямь сын Г.Г. Орлова, бастард, из-за чего и получил отдельную фамилию Бобринский. А последняя дщерь - Елизавета Григорьевна Темкина, в чьем имени превосходно угадывается отцовство Григория Потемкина, светлейшего князя Таврического.

Впрочем, то произошло лишь после смерти Елизаветы Петровны, а пока что, видя нелады в семье племянника (и собственную его инфантильность, бросавшуюся в глаза), а возможно, уважая "традиции" европейских дворов, где донельзя развился фаворитизм, то есть считая поведение Петра и Екатерины нормальным, но беспокоясь за нравственность наследника "второго эшелона" Павла, императрица отобрала ребенка у родителей и приставила к нему своих мамок и нянек. Павел до самой смерти бабки, постигшей царскую семью в 1761 году, практически не знал ни матери Екатерины, ни отца Петра. Как, собственно, и в более поздние времена, когда его воспитанием занимались "дядька" граф Никита Иванович Панин и просвещенный воспитатель Семен Андреевич Порошин, который, впрочем, на свою голову завел привычку все свои мысли по поводу воспитанника и его венценосной родительницы записывать в некий дневник. Как следовало бы догадаться читателю при одном лишь упоминании слова "дневник", именно этот дневник и попал не в те руки, и в результате с Порошиным расстались в 1765-м. Кажется, даже без скандала.

Как уже говорилось, история имеет свойство повторяться. Причем с Павлом она повторилась сначала наполовину: скончавшаяся при родах первая его жена Наталья Алексеевна (тоже православное имя, данное при крещении немецкой принцессе Вильгельмине-Луизе Гессен-Дармштадтской) вовсю развлекалась с юным сердцеедом графом Разумовским и легкомысленно хранила в своей шкатулке его послания, которые, конечно же, не имела возможности уничтожить перед скоропостижной смертью… Павел ее искренне любил, даже ноги целовал! В том и отличие его от отца, Петра Третьего, легкомысленного весельчака, поначалу вполне равнодушного к своей супруге, а к 1762 году испытывавшему к Екатерине уже нечто вроде неприязни, а то и ненависти…

На другую половину история повторится тогда, когда уже сама Екатерина отберет у Павла его первого ребенка Александра и второго Константина. Других детей отберут тоже, но не с той строгостью и безапелляционностью, как этих. Дело в том, что "матушка" решила воспитать наследника сама, причем воспитать в тех традициях, каким была сама привержена. Если читателю интересно, в чем состоят эти "традиции", сообщаю, что мы наверняка поговорим об этом позже.

Ну хорошо, будущего императора она собралась воспитать сама. А на что ей второй внук Константин?..

Вот это весьма и весьма интересно. Несколько раз воюя с Турцией по разным поводам, самодержица пришла к твердому убеждению, что на Россию возложена миссия по освобождению Царьграда-Стамбула от турецкого владычества, а следовательно, Константинополю рано или поздно понадобится православный император. Кто ж это может еще быть, как не ее внук Константин Павлович?! То есть Константина с ранних лет готовили к занятию константинопольского престола. И имя ему дали соответствующее - в честь Константина Великого.

Традиционным стал и второй брак Павла. Убивавшийся по утраченной любви Наталье наследник на сей раз сам отправился выбирать в жены немецкую принцессу. Делал он это с неохотой, которая, впрочем, довольно скоро улетучилась: Екатерина показала сыну любовные письма Разумовского к великой княгине Наталье Алексеевне (придержала их как раз для сего случая) - и Павел Петрович отправился в Пруссию почти окрыленный. Впрочем, к обстоятельствам смерти Натальи Алексеевны по ходу повествования мы еще вернемся…

Новая невеста родилась, как и сама Екатерина, в Штеттине, а по происхождению была дочерью принца Вюртембергского Фридриха-Евгения II, состоявшего в прусской службе. Герцогом Вюртембергским он стал лишь в преклонные годы после смерти брата Людвига-Евгения, а за 40 лет до того, в 1750-м году женился на Софии-Доротее Бранденбург-Шведтской, дочери Фридриха-Вильгельма Бранденбург-Шведтского и Софии-Доротеи Прусской. Принцесса София-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская, дочь Фридриха-Евгения, и есть главная героиня нашего повествования великая княгиня Мария Федоровна Романова, родившая Павлу всех его многочисленных детей (впрочем, последнее под вопросом), ставшая императрицей, но через короткое время (всего четыре года) прибавившая к этому титулу официальную приставку "вдовствующая" и неофициальное прозвище "чугунная".

Рис. 3. Юная принцесса София-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская

Подобно Екатерине Мария Федоровна, ее невестка, испытала все муки, связанные с отнятием у матери ее детей, все "прелести" жизни в качестве великой княгини русского престола, всю боль за детей и поначалу тревогу за мужа, а позже досаду на него - кто знает, не испытала ли она и ненависти, как испытала ее Екатерина Вторая к мужу Петру Третьему?..

Правда, Екатерина, чьи годы императорской власти протянулись почти до конца XVIII века, не дала Марии Федоровне самой выбрать невест для старших сыновей: все было под контролем самодержицы, и возражать ей никто не смел. Зато с первых дней пребывания в России великой княгини, позднее императрицы, Елизаветы Алексеевны новая немецкая невеста, предназначенная в жены любимцу Екатерины Александру Павловичу, будущему Александру Первому, испытала всю силу неприятия ее Марией Федоровной, если опять же не сказать большего и не уточнить размера упомянутой силы упомянутого неприятия.

Луиза-Мария-Августа, дочь маркграфа Карла-Людвига Баден-Дурлахского и принцессы Амалии Гессен-Дармштадтской, старшей сестры покойной великой княгини Натальи Алексеевны, не могла не "вычислить" такого к себе отношения со стороны Марии Федоровны: ведь та, по ее же признаниям, безумно любила своего Павла и наверняка ревновала его к прошлому. Тем более что невесту сыну Александру выбирала не сама. К тому же слухами в то время полнилась земля, а особенно в мелких графствах и княжествах родины Елизаветы Алексеевны: ведь история с первой женитьбой Павла, скорее всего, рассказывалась и пересказывалась не единожды. А Амалия - как раз одна из трех сестер-принцесс Гессен-Дармштадтских, приезжавших в Россию на смотрины, когда Павел выбрал Вильгельмину-Луизу, так что ей было о чем поведать дочери "из первых уст". Да и не могло быть, чтобы Марию Федоровну знали в семье Карла-Людвига только понаслышке. Худо-бедно, а германские дворяне между собой как-то общались и до, и после описываемых событий.

Короче, всеобщей любимице, которой впору бы присвоить звание "народной", жилось под присмотром и опекой свекрови очень и очень несладко. Об этом речь тоже впереди.

Наконец, очередная немецкая невеста - это Александра Федоровна, супруга великого князя Николая Павловича, впоследствии императора Николая Первого. По рождению она Фредерика-Шарлотта-Вильгельмина принцесса Прусская. Брак состоялся в 1817 году, так что на сей раз Мария Федоровна принимала в событии участие. Тоже, впрочем, не на первых ролях: Николай путешествовал с братом-императором по Европе в процессе наполеоновских кампаний и успел узнать свою Шарлотту самостоятельно.

Рис. 4. Фредерика-Шарлотта-Вильгельмина принцесса Прусская, в православии великая княгиня, позже императрица Александра Федоровна

Николай Павлович был любимым сыном Марии Федоровны. Отчасти потому, что родился менее чем за полгода до смерти Екатерины и почти не успел "насладиться" воспитанием великой бабки. А Александра Федоровна считалась и провозглашалась свекровью любимой невесткой.

Надо сказать, на сем поток "провинциалок" не иссяк, и традиция XVIII века перекинулась в век XIX. Кажется, кроме Александра Третьего, все наши венценосцы были женаты на немках. Достаточно припомнить, что и последняя императрица России Александра Федоровна, Алиса, супруга императора Николая Второго, из того же "инкубатора" немецких принцесс, коих "выращивали" для занятия русского трона.

Ну вот, кажется, всех более-менее необходимых нам принцесс, связанных с темой, мы перечислили, так что на этом можно и завершить первую главу. В целом русская история, особенно конца XVIII - начала XIX века, настолько обросла легендами и анекдотами, что у меня вряд ли получится отрешиться от них и отфильтровать чистый продукт от наносного и привнесенного, а также внедренного намеренно. Поэтому перед вами - просто мой вариант событий прошлого, причем не со всяким, даже доказанным, фактом или его интерпретацией сам я согласен.

Глава 2

"Бедный" Павел, влюбленный в Наталью Алексеевну

Мамки и няньки, в чьи совкие да ловкие руки попал младенец-наследник Павел Петрович, семь лет (с 1754-го по 1761-й) составляли его окружение. Во главе стояла императрица-бабка - Елизавета Петровна. Может быть, по неведению, а может, и в какой-то степени нарочно ребенок получил к сознательному возрасту чисто женское воспитание. Если верить тому, что рассказывают про неврастению Павла, она легко объяснима этим самым бабским окружением и бабским воспитанием, зафиксировавшим в ребенке женские реакции.

Елизавета считала, что внук находится под неусыпным надзором днем и ночью, однако, как ни странно, сохранились свидетельства, что ребенок неоднократно при пробуждении оказывался спящим на полу, то есть вываливался из кроватки и не был своевременно водружен в нее обратно. Конечно, можно позлорадствовать и предположить, что поговорка "У семи нянек дитя без глазу" родилась именно в эти дни, но одно важное обстоятельство может все объяснить: по тем же воспоминаниям, в детских апартаментах было столь жарко, а Павла так укутывали, что наиболее вероятным можно считать то, что от этой жары и духоты маленький Павел спасался на более-менее холодном полу, то есть не падал туда, а перебирался нарочно и самостоятельно.

"Кто был этот младенец? Чей был он сын? До сих пор никто этого не знает. Сам он был убежден, что Петр III, бывший герцог Голштейн-Готторпский, злополучный император, год кривлявшийся на русском троне и потом задушенный одним из деятелей 1762 года, был действительно его отцом. Другие сомневались в этом, предполагая, что отцом Павла был Салтыков, любовник Екатерины. Иные уверяли, что от красивого Салтыкова не мог родиться курносый мальчик и что Екатерина родила мертвого ребенка, которого заменили новорожденным чухонцем из деревни Котлы, расположенной недалеко от Ораниенбаума", - пишет Г.И. Чулков в книге "Императоры: Психологические портреты".

Судя по тому, что, практически не зная своего отца, Павел все же проявил позднее неподдельную страсть к прусской военной атрибутике, причем от формы до содержания, - происхождение его восходит к официальной династической линии, то есть он сын именно Петра III, а никакого не "красивого гвардейца С.В. Салтыкова". Тому подтверждением и кардинальные решения, которые он склонен был принимать как во внутренней, так и во внешней политике: Петру так же точно было свойственно парадоксальное мышление, а мозги все-таки в большей степени наследуются, нежели "воспитываются". Врожденный характер Павла Петровича - наверняка отцовский, а от воспитания в нем - та нервическая струна, давшая повод многим и многим называть Павла I сумасшедшим.

Отца он, конечно, помнил, хотя и смутно. И наверняка любил, причем не потому что видел от него что-то хорошее, а просто по голосу крови. Петр появлялся перед сыном редко и краткосрочно - насколько позволялось Елизаветой и его собственными интересами (как уже говорилось, "пионерская зорька" играла у Петра в одном месте до самой, пожалуй, трагической гибели). Петр так и не научился сносно говорить по-русски, чем невыгодно (хотя как раз запоминаемо) отличался от русского женского окружения маленького Павла. По меньшей мере, прусский отцов мундир Павел запомнил навсегда. Может быть, еще и этим объясняется то, что дороже для него мундира не было, а потому при императоре Павле Петровиче вся русская армия носила прусскую форму - настолько неудобную, что споткнувшегося солдата приходилось частенько поднимать с земли его не менее измученным одеждой товарищам. От бабского воспитания в Павле застряла еще одна странная черта: все эскизы армейского обмундирования он не только утверждал, но и разрабатывал сам лично. Так что Павел, кроме остальных его странностей, обладал еще и странностями первого российского "кутюрье".

Родную мать он видел не чаще, чем отца. Судя по воспоминаниям об этих свиданиях, скорее всего, Елизавета Петровна, дабы не распыляться и лишний раз не отвлекаться от государственных дел, позволяла им видеться с ребенком обоим сразу, на пару, в определенный срок и под присмотром. Вероятно, недостаточно хорошо изъяснявшаяся по-русски Екатерина производила на ребенка впечатление еще более странное, чем отец: тот хоть был мужчина, - а здесь женщину, не умеющую столь же виртуозно щебетать, как мамки и няньки, к коим он привык, ему приходилось называть матерью и стараться полюбить ее… Хотя, конечно, он любил ее и так: зов крови чувствительный Павел наверняка распознал. И все же вид бабки Елизаветы был как-то привычнее.

Вот что пишет Г.И. Чулков: "Та, которую он считал впоследствии своей матерью, редко появлялась у его колыбели. Зато императрица Елизавета навещала младенца раза два в сутки, иногда вставала с постели ночью и приходила смотреть будущего императора. Подрастая, он привык к женщинам - к фрейлинам, к нянькам - и боялся мужчин. В 1760 году, когда Павлу не было и шести лет, Елизавета Петровна назначила камергера Никиту Ивановича Панина обер-гофмейстером при Павле. Панину было тогда сорок два года. Он почему-то казался маленькому цесаревичу угрюмым и страшным стариком. Его парик и голубой кафтан с желтыми бархатными обшлагами внушали ребенку непонятное отвращение. Он встретил своего воспитателя слезами, полагая, что теперь у него отнимут мамушек и все "веселости". Впрочем, он скоро должен был получить новые впечатления, которые заинтересовали его не менее, чем игры с няньками. Он присутствовал на спектакле, где французские актеры декламировали пышные монологи и где юные девицы танцевали прелестно, восхищая зрителей. Когда ему минуло шесть лет, иностранные посланники представлялись ему торжественно. Это было немного страшно, но он уже чувствовал, что его судьба необычайна, что он предназначен быть повелителем".

Примерно лет в восемь Павел поверил в это окончательно. Правда, учитывая его богатое воображение, можно предположить, что преувеличенное внимание к его персоне породит в его сознании некоторое гипертрофированное понимание себя в этом мире… Что, вероятно, в конце концов и произошло и впоследствии нанесло непоправимый ущерб его душевному здоровью, когда в известное время ожидаемого вхождения во власть не состоялось. Более того: он вдруг обнаружил, что родная мать, которая давно должна была уступить ему трон по его несомненному праву, вдруг пытается надуть сына и передать власть внуку Александру Павловичу! Когда он понял это, можно себе представить, что творилось в душе засидевшегося наследника. Никому не пожелаешь прожить до 42 лет униженным и оскорбленным. Впрочем, и здесь все относительно, ибо у каждого свои беды: одному жрать нечего, а у другого жемчуг мелок…

Впрочем, до этого было еще далеко. Пока что Павел стал обучаться грамоте. Кстати сказать, наукам его начали учить очень рано - с четырех-пяти лет.

А странностями будущий император отличался всегда. Опять дадим слово Г.И. Чулкову:

"Странный страх всегда сопутствовал Павлу с младенческих лет. Ему постоянно мерещилась какая-то опасность. Хлопнет где-нибудь дверь - он лезет под стол, дрожа; войдет неожиданно Панин - надо спрятаться в угол; за обедом то и дело слезы, потому что дежурные кавалеры не очень-то с ним нежны, а мамушек и нянюшек нет: их удалили, ибо они рассказывают сказки, поют старинные песни и вообще суеверны, а цесаревич должен воспитываться разумно. Ведь то был век Вольтера и Фридриха Великого. Тогда еще Павел не увлекался коронованным прусским вольнодумцем, и ему были милы сказки про бабу-ягу. Впрочем, это не мешало мальчику обнаруживать способности к наукам и остроумие. Однажды после урока истории, когда преподаватель перечислил до тридцати дурных государей, Павел крепко задумался. В это время от императрицы принесли пять арбузов. Из них только один оказался хорошим. Тогда цесаревич сказал: "Вот из пяти арбузов хоть один оказался хорошим, а из тридцати государей - ни одного!"

Императрица Елизавета умерла в 1761 году, когда Павлу было семь лет. Петр Федорович по своему легкомыслию не мог заняться воспитанием маленького Павла. Впрочем, однажды голштинские родственники принудили его посетить какой-то урок цесаревича. Уходя, он сказал громко: "Я вижу, этот плутишка знает предметы лучше нас". В знак своего благоволения он тут же пожаловал Павла званием капрала гвардии.

То, что случилось летом 1762 года, осталось в памяти Павла на всю жизнь. 28 июня, утром, когда Павел не успел еще сделать свой туалет, в его апартаменты в Летнем дворце в Петербурге вошел взволнованный Никита Иванович Панин и приказал дежурному камер-лакею одеть цесаревича поскорее. Впопыхах напялили на него первый попавшийся под руки камзол и потащили в коляску, запряженную парой. Лошади помчали Панина и его воспитанника к Зимнему дворцу. Маленький Павел дрожал, как в лихорадке, и, пожалуй, на этот раз для его испуга были немалые причины. В эту ночь Екатерина была провозглашена императрицей. Павла вывели на балкон и показали народу. На площади толпились простолюдины, купцы и дворяне. Проходившие гвардейцы, расстраивая ряды, буйно кричали "ура". Эти крики пугали мальчика, и он почему-то думал о том, которого считал своим отцом. В Зимнем дворце был беспорядок. Придворные и офицеры толпились в шляпах, и Павлу послышалось, что кто-то говорит "наш кривляка", "наш дурачок", и какой-то камергер, заметив Павла, дернул болтуна за рукав. О ком они говорили? О каком кривляке? О каком дурачке?"

Понятно, о том, которого придушили в Ропше братья Орловы, - о Петре Третьем.

История, конечно же, не имеет сослагательного наклонения. Все, что должно произойти, произойдет. Вернее, произошло. Это даже не закон Мерфи, а извечное русское правило. Но факт есть факт - "веселый" Петр III Федорович словно для того и приехал в Россию, чтобы быть удавленным по приказу собственной жены. И зачем было обоим ехать так далеко? Могли бы душить друг дружку где-нибудь у себя, в Пруссии…

Нет, российский трон был крупной картой - ее-то и разыгрывали. Слабые игроки покидали игровой стол обжуленными и затем ошельмованными, а сильные продолжали биться: ставки были слишком высоки. Масону и республиканцу Н.И. Панину, бывшему доверенным лицом Елизаветы, ничто не помешало принять в перевороте 28 июня пусть не активное, но все же довольно деятельное участие. Вот что пишет С.М. Соловьев в своей "Истории" по поводу состава екатерининского заговора: "Все видные участники событий 28 июня были щедро награждены повышениями по службе, военные получили вместе и придворные чины; кроме того, награждены населенными имениями, получили одни по 800, другие по 600, иные по 300 душ крестьян; некоторые получили одновременные денежные награды по 24000, 20000 и 10000 рублей; гетман Разумовский, Никита Ив. Панин (выделено мною. - А.В.) и князь Мих. Никит. Волконский получили пожизненные пенсии по 5000 рублей в год. Кн. Дашкова пожалована в кавалеры ордена Св. Екатерины и получила денежную награду. Григорий Орлов сделан камергером, Алексей Орлов - секунд-майором Преображенского полка, оба получили Александровские ленты, брат их Федор сделан капитаном Семеновского полка, все трое получили по 800 душ крестьян, Теплов получил 20000 рублей. Богатою наградою указано было на участие в событии 28 июня двоих братьев, ярославских купцов, известных основателей русского театра Федора и Григорья Волковых: они получили дворянство и 700 душ".

Как видите, Никита Иванович прошел по "делу 28 июня" отнюдь не "в общем списке", то есть все же отношение к перевороту имел, можно сказать, непосредственное.

Впрочем, сие не помешает ему тут же организовать и обратный "переворот" (или поучаствовать в нем) - речь о заговоре против Екатерины, опиравшемся на "легитимного" наследника Иоанна VI Антоновича, - и как ни в чем не бывало выйти из воды совершенно сухим. Приведем подробности этой истории несколько ниже, то есть в удобный для повествования момент.

Трудно отринуть (как, собственно, и подтвердить) мнение, что заговор против Петра был масонский (а Н.И. Панин - масон), но и аргументация участников его представляется тоже очень внушительной, если не сказать "железной". Обратимся опять к С.М. Соловьеву:

"6 июля Екатерина вошла в Сенат в начале одиннадцатого часа и объявила подписанный ею манифест с обстоятельным описанием своего восшествия на престол. "Отечество вострепетало, - говорилось в манифесте, - видя над собою государя и властителя, который всем своим страстям прежде повиновение рабское учинил и с такими качествами воцарился, нежели о благе вверенного себе государства помышлять начал". Следуют обвинения Петра III в том, что он неприлично вел себя при гробе покойной императрицы: "Радостными глазами на гроб ее взирал, отзываясь притом неблагодарными к телу ее словами". Потом "коснулся перво всего древнее православие в народе искоренять своим самовластием, оставив своею персоною церковь Божию и моление, так что когда добросовестные из его подданных, видя его иконам непоклонение и к церковным обрядам презрение или паче ругательство, приходя в соблазн, дерзнули ему о том напомянуть с подобострастием в осторожность, то едва могли избегнуть тех следствий, которые от самовольного, необузданного и никакому человеческому суду не подлежащего властителя произойти бы могли. Потом начал помышлять о разорении и самих церквей и уже некоторые и повелел было разорить самым делом; а тем, которые по теплоте и молитве к Богу за слабым иногда здоровьем не могли от дому своего отлучаться, вовсе закон предписал никогда церквей Божиих в домех не иметь. Презрел он и законы естественные и гражданские: ибо, имея он единого Богом дарованного нам сына, при самом вступлении на престол не восхотел объявить его наследником престола, оставляя самовольству своему предмет, который он в погубление нам и сыну нашему в сердце своем положил, и вознамерился или вовсе право, ему преданное от тетки своей, испровергнуть, или отечество в чужие руки отдать, забыв правило естественное, что никто большего права другому дать не может, как то, которое сам получил. Законы в государстве все пренебрег, судебные места и дела презрел и вовсе об них слышать не хотел, доходы государственные расточать начал вредными государству издержками; из войны кровопролитной начинал другую безвременную и государству Российскому крайне бесполезную, возненавидел полки гвардии, освященным его предкам верно всегда служившие, превращать их начал в обряды неудобоносимые. Армию всю раздробил такими новыми законами, что будто бы не единого государя войско то было, но чтоб каждый в поле удобнее своего поборника губил, дав полкам иностранные, а иногда и развращенные виды, а не те, которые в ней единообразием составляют единодушие". Относительно отречения Петра III в манифесте сообщены некоторые подробности: "Он два письма одно за другим к нам прислал: первое чрез вице-канцлера нашего кн. Голицына, в котором просил, чтоб мы его отпустили в отечество его Голстинию, а другое чрез генерал-майора Мих. Измайлова, в котором сам добровольно вызвался, что он от короны отрицается и царствовать в России более не желает, где притом упрашивает нас, чтоб мы его отпустили с Лизаветою Воронцовою да с Гудовичем также в Голстинию. И как то, так и другое письмо, наполненные ласкательствами, присланы были несколько часов после того, что он повеление давал действительно нас убить, о чем нам те самые заподлинно донесли с истинным удостоверением, кому сие злодейство противу живота нашего препоручено было делом самим исполнить". Манифест оканчивался обещанием: "Наше искреннее и нелицемерное желание есть прямым делом доказать, сколь мы хотим быть достойны любви нашего народа, для которого признаваем себя быть возведенными на престол: то таким же образом здесь наиторжественнейше обещаем нашим императорским словом узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство любезного нашего отечества в своей силе и принадлежащих границах течение свое имело так, чтоб и в потомки каждое государственное место имело свои пределы и законы к соблюдению доброго во всем порядка, и тем уповаем предохранить целость империи и нашей самодержавной власти, бывшим несчастием несколько испроверженную, а прямых верноусердствующих своему отечеству вывести из уныния и оскорбления". По прочтении этого манифеста императрица "изволила Прав. Сенату отдать в конверте бывшего императора Петра III своеручное и за подписанием его об отрицании от правительства Российским государством удостоверение в оригинале, повелевая оное, прочтя и запечатав всем сенаторам своими печатьми, хранить в Сенате, которое тогда ж в собрании Прав. Сената читано и гг. сенаторами запечатано".

Рис. 5. Владимир Боровиковский (1757-1825). Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке. 1794. Репродукция с сайта http://lj.rossia.org/users/john_petrov/

Но того же 6 июля случилось событие, которое потребовало нового манифеста: пришло известие о смерти бывшего императора в Ропше, смерти насильственной. "Я нашла императрицу, - говорит Дашкова, - в совершенном отчаянии; видно было, под влиянием каких тяжких дум она находилась. Вот что она мне сказала: "Эта смерть наводит на меня невыразимый ужас; этот удар меня сокрушает". 7 июля был издан манифест: "В седьмой день после принятия нашего престола всероссийского получили мы известие, что бывший император Петр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которою мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств из того приключения, опасных в здравии его и к скорому вспоможению врачеванием. Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею всевышнего Бога скончался. Чего ради мы повелели тело его привезти в монастырь Невский для погребения в том же монастыре, а между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем нашим императорским и матерним словом, дабы без злопамятствия всего прошедшего с телом его последнее учинили прощание и о спасении души его усердные к Богу приносили молитвы. Сие же бы нечаянное в смерти его Божие определение принимали за промысл его божественный, который он судьбами своими неисповедимыми нам, престолу нашему и всему отечеству строит путем, его только святой воле известным".

На другой день после издания этого манифеста, 8 июля, в собрании Сената встал и начал говорить сенатор Никита Ив. Панин: "Известно мне, что ее и. в-ство намерение положить соизволила шествовать к погребению императора Петра III в Невский монастырь; но как великодушное ее в-ства и непамятозлобивое сердце наполнено надмерною о сем приключении горестию и крайним соболезнованием о столь скорой и нечаянной смерти бывшего императора, так что с самого получения сей нечаянной ведомости ее в-ство в непрерывном соболезновании и слезах о таковом приключении находится; то хотя я, почитая за необходимый долг, обще с г. гетманом графом К.Г. Разумовским и представляли, чтоб ее в-ство, сохраняя свое здравие, по любви своей к Российскому отечеству для всех истинных ее верноподданных и для многих неприятных следств изволила б намерение свое отложить; но ее в-ство на то благоволения своего оказать не соизволила, и потому я за должное признал потом Прав. Сенату объявить, дабы весь Сенат по своему усердию к ее в-ству о том с рабским своим прошением предстал". "Сенат, уважа все учиненные г. сенатором Паниным справедливые изъяснения, тотчас пошел во внутренние ее в-ства покои и раболепнейше просил, дабы ее в-ство шествие свое в Невский монастырь отложить соизволила, и хотя ее в-ство долго к тому согласия своего и не оказывала, но напоследок, видя неотступное всего Сената рабское и всеусерднейшее прошение, намерение свое отложить благоволила". Петр III был погребен в Александро-Невском монастыре."

Судя по тому, как убедительно доложила Екатерина об обстоятельствах дела, Петр Третий и впрямь государь неадекватный. Если бы мы не знали всех обстоятельств, что сопутствовали подписанию его отречения. И хотя всплывают из истории и другие примеры (допустим, тот же Джордано Бруно), согласитесь, ради сохранения собственной жизни мог малодушный самодержец отречься от чего угодно и в пользу кого угодно. Ну, а о том, как вел он себя на похоронах Елизаветы и какие слова неблагодарные произносил, мы уже доподлинно узнать не можем. Зато переустройство армии или отмену крепостного права за Петром Федоровичем заподозрить вполне возможно. Его ли вина, что прусское устройство считал он лучшим или, к примеру, не сумел правильно его ввести (как не сумел позже и Павел)?.. Здесь нашла коса на камень: муж бился за Россию (может, и бездарно) - жена же за абсолютизм. Победил абсолютизм, при однозначной поддержке правящей элиты, не желавшей расставаться со своими привилегиями, что доказывается даже участием во всем этом неблаговидном деле Никиты Ивановича Панина, которому реформы Петра должны вроде бы греть душу. Личное в данном случае оказалось выше общественного, да и аргументом тут был, как видите, не кто иной, как Павел, наследник, коего государь якобы таковым признавать не желал.

В результате обманутая верхушка-элита получила не регентство, а самовластье "матушки" Екатерины.

Однако вовсе не так все просто, как может представляться. За время от переворота до коронации 22 сентября Екатерина возникала в Сенате 15 раз, и всякий раз при этом появлении решались не столько политические, сколько экономические российские дела. Факт состоит в том, что за время недолгого правления Петр Федорович довел их состояние едва не до крайности, а хлеб в России заимел двойную цену. Это была уже почти катастрофа! Екатерина, обладавшая собственным капиталом, так называемым "домашним", заявила, что не видит разницы между собственными интересами и интересами вверенной ее попечению державы, а стало быть, считает свой "домашний" капитал государственным и вносит, сколько необходимо, на стабилизацию и снижение цен на хлеб. У Сената отнялись языки, ибо это был шаг действительно мужественный и радикальный. Также ею было решено множество других неотложных вопросов, и за короткое время Россия, попробовав вздохнуть посвободнее, неожиданно сумела это сделать. А относительно хлеба еще одна маленькая деталь: Екатерина запретила вывоз зерна за границу до той поры, пока цены на хлеб внутри России не станут ниже продажи на экспорт. И ведь добилась своего!

Впрочем, несколькими абзацами позднее С.М. Соловьев говорит и о новоприобретенных проблемах, правда, возникших уже после коронации. Какую-то отрицательную роль здесь сыграло то обстоятельство, что Екатерина после сентября все еще оставалась в Москве - вплоть до середины 1763 года. Вероятно, не на праздник, а потому, что в древней столице было не меньше проблем, чем в Петербурге. К примеру, Москва все еще была деревянной и постоянно горела, - так императрица своими указами решала и этот насущный вопрос, запрещая новое деревянное строительство и регламентируя строительство каменное.

А опустевший в связи с отъездом царского двора Петербург буквально распоясался: чувствуя, что к власти пришла женщина, еще не зная ее хватки, в северной столице активизировались банды разбойников, грабящих прохожих и проезжих. Правда, об усмирении сих банд чиновники рапортовали государыне весьма споро, но такие же (или те же) банды стали грабить на подъездах к Петербургу, в Новгородской и Ярославской губерниях. Непременно и где-то еще, ибо через какое-то время выяснилось, что восстают крестьяне, которым лихие люди зачитывают фальшивый манифест императрицы о восшествии ее на престол, где было записано все прямо противоположное тому, что содержалось в подлиннике. Горели помещичьи усадьбы, монастыри, грабежу подвергся Ярославский монетный завод и так далее… Бунты и грабежи продолжались и позднее, что потом логическим образом вылилось в крестьянскую войну под знаменами Пугачева. То есть десятилетие 1763--1773 гг. спокойным назвать никак нельзя.

Отдельной статьей была борьба Екатерины с лихоимством чиновников, вплоть до губернаторов, а особенно судейских. Именно последние взяточники нарушали веру народа в закон и справедливость, коими дорожила императрица… Дел у новой самодержицы хватало. Я уж не говорю об осложнениях на международном уровне. Вот что пишет об ее положении (только квинтэссенция) С.М. Соловьев: "Екатерина говорила Бретейлю: "Обо мне нельзя судить до истечения нескольких лет; мне надобно по крайней мере пять лет для восстановления порядка, а между тем со всеми государями Европы я веду себя, как искусная кокетка". Екатерина хотела мира, не хотела вступать ни с кем в союзные обязательства, которые могли иногда и против воли заставить воевать, и, когда все государи заискивали ее расположения, ее союза, она хотела отделываться, как искусная кокетка, не отказывать, не лишать надежды и не давать решительных обещаний. Она хотела, говорим, вести себя так, но это было трудно.

Вернемся к Никите Панину.

Почему я заговорил о нем? Потому что доподлинно известно, что весьма скоро Никита Иванович потихоньку стал внушать Павлу Петровичу, что государыня власть узурпировала, что его от власти не только отодвинули, но и, возможно, отстранят, и т. д. Это было очевидным: ведь при малолетнем наследнике система власти должна быть вовсе не такой, какую получила Россия: правителем уже должен был стать отрок Павел, а его мать-императрица - только регентшей. Этого не произошло.

Далее. С первых же дней после переворота Екатерина постаралась найти Никите Панину замену и обратилась к Даламберу, которого пожелала видеть воспитателем Павла. Европа, впрочем, оказалась гораздо проницательнее Петра Федоровича, и Даламбер отказался от предложения, сославшись на болезни. В письме к Вольтеру он уточнил свои недомогания столь конкретно и остроумно, что остальные французские деятели Просвещения мгновенно поняли намек: "Я очень подвержен геморрою, а он слишком опасен в этой стране", - и следом за энциклопедистом остались сиживать на родине.

Никого больше не нашла самодержица в воспитатели Павлу, ибо все как один испугались "геморроидальных колик", и смирилась с присутствием на сей должности Никиты Ивановича Панина, хотя наверняка догадывалась о "пагубном" влиянии последнего на наследника. Н.И. Панин и впрямь воспитывал Павла Петровича в духе антидеспотическом, в связи с чем Павел усвоил принципы энциклопедистов и даже вплоть до времен Великой Французской революции мечтал об ограниченной правилами свободы личности монархии - возможно, и конституционной.

Впрочем, сие было трудно совместить с мистической личностью великого князя, который больше склонялся к традициям рыцарства, почитая Дон Кихота и законы аскетических немецких орденов - иоаннитов и тевтонцев (поскольку имели непосредственное отношение к любимой им Пруссии), а когда Революция напугала всю Европу, всполошился прежде и больше всех и впредь уж не помышлял ни о демократии, ни о свободе личности, хотя освобождение крестьян все же намеревался осуществить. Учитывая все эти свойства Павла, Пушкин и назвал его "романтическим" самодержцем.

К Н.И. Панину мы еще вернемся. Среди других воспитателей "был, между прочим, известный своими "Записками" Семен Андреевич Порошин, человек весьма честный и образованный. Кроме того, учили цесаревича Эпинус и Остервальд. Павел изучал историю, географию, математику, русский язык, немецкий, французский. Знал немного по-латыни. Позднее других приглашен был в качестве преподавателя архимандрит Платон, впоследствии митрополит. Прежде чем назначить этого монаха учителем, его пригласили на обед ко двору, и сама императрица с ним беседовала, желая убедиться в том, что будущий воспитатель цесаревича не суеверен. Ученица Вольтера, как известно, больше всего опасалась суеверий. По-видимому, Платон с честью выдержал экзамен и был допущен как доверенное лицо к наследнику престола. Но положение его было трудное. Князь Щербатов, автор известного сочинения "О повреждениях нравов", писал, между прочим, что Екатерина "закон христианский (хотя довольно набожной быть притворяется) ни за что почитает...". "И можно сказать, - поясняет Щербатов, - что в царствование ее и сия нерушимая подпора совести и добродетели разрушена стала..." Такого же мнения о Екатерине был и вольнодумец Фридрих прусский, который был уверен, что она, притворяясь благочестивой, в сущности, вовсе не религиозна. Впрочем, строгий монах, храня веру, удивлял, однако, своим красноречием и ученостью даже скептиков. Его книги известны были в Европе. Сам Вольтер лестно отзывался о силе его проповедей. У несчастного Павла не было недостатка в разнообразных воспитателях. Известная пословица "У семи нянек дитя без глазу" лучше всего определяла его судьбу.

В самом деле, кто окружал Павла? Образованный, но ленивый и не всегда искренний Панин; екатерининские вельможи, подражавшие виконтам и маркизам Людовика XVI; голштинские и прусские выходцы, застрявшие в России после бесславной гибели их царственного покровителя, - все эти люди не очень стеснялись в присутствии малолетнего наследника, и на обедах, которые ежедневно устраивал Панин, Павел слышал подчас разговоры весьма двусмысленные, смущавшие его детский ум. Те, которые не утратили еще аппетита к жизненным усладам, говорили за стаканом вина о сердечных причудах, и скоро подраставший Павел стал интересоваться любовными темами, которые в ту эпоху назывались "маханием".

За обедами велись также и политические разговоры, причем мальчик догадывался, что не все были довольны политикой Екатерины. Приходилось ему нередко слышать и цитаты из "Девственницы" Вольтера, которые комментировались придворными вольнодумцами так, что мальчик невольно сопоставлял их, недоумевая, со строгими поучениями своего воспитателя Платона. О быте дворца и личности отрока Павла можно составить себе представление по дневнику его учителя Порошина. Дневник начинается как раз с 20 сентября 1764 года, дня рождения цесаревича. Ему исполнилось тогда десять лет. Архимандрит Платон произнес после обедни в назидание мальчику проповедь на тему - "В терпении стяжите души ваша". Были официальные поздравления. Потом "его высочество с танцовщиком Гранжэ менуэта три протанцевать изволил". Вечером был бал и ужин. Вот обстановка, в которой складывался характер цесаревича. Десятилетним мальчуганом ему уже приходилось выступать на торжествах и танцевать на балах не только с Гранжэ, но и с фрейлинами императрицы. Это не мешает ему иногда капризничать и даже плакать, как ребенку, и Панину приходилось "гораздо журить" воспитанника. Порошин заметил в мальчике непостоянство его симпатий. У него, оказывается, "наичеловеколюбивейшее сердце", и он вдруг "влюбляется почти в человека, который ему понравится", но так же быстро он склонен разочароваться в своем увлечении. Вся тогдашняя дворцовая повседневность проходит перед нами, и мы видим маленького Павла то за уроком физики, то на балете "Наказанная кокетка", то на приеме иностранных дипломатов... В учении - особенно в математике - он делает успехи, несмотря на рассеянность, и Порошин замечает по этому поводу: "Если бы его высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем".

Павел много и внимательно читает. Если иногда его суждения бывают опрометчивы, как это случилось однажды в его разговоре о Ломоносове, он всегда готов признать свою ошибку. Он, конечно, знает не только Сумарокова, Ломоносова, Державина и прочих российских пиитов, но и западных писателей. Театр Расина, Корнеля, Мольера ему хорошо известен. Он твердит наизусть монологи из "Федры", "Атали" и классических французских комедий. Он знает Вольтера. Он имеет понятие о Руссо. Он жадно читает странную и увлекательную книгу великого испанца о том изумительном рыцаре, который был так великодушен, добр, умен, храбр, благороден и так... смешон. Маленькому Павлу хочется покинуть дворец, где за ним бродят, как тени, придворные лакеи; где умный, но слишком озабоченный, самолюбивый и суетный Панин распоряжается его судьбой, как опекун; где так неуютно и жутко. Ему хочется, как этому - чудаку Дон Кихоту, уехать куда-нибудь в поисках прекрасной Дульцинеи, не боясь насмешек. За торжественными обедами, особенно когда присутствует императрица, у Павла начинается необъяснимая тоска, и он плачет, смущая иностранных дипломатов и вызывая гнев Екатерины и раздражение Никиты Ивановича. А тут, как нарочно, эти придворные обеды тянутся непонятно долго. Ему, Павлу, всегда хочется как можно скорее покончить одно дело, чтобы взяться за другое. Ему кажется почему-то, что надо спешить, что ему предстоит сделать что-то важное и что надо торопить дни: как можно раньше ложиться спать и вставать на рассвете. Если ужин затягивается на четверть часа, Павел горько жалуется, а встает так рано, что заспанные камердинеры, зевая, с трудом натягивают ему чулки и спросонья то и дело роняют подсвечники, бьют посуду, вызывая упреки цесаревича в нерадении. Почему Павел так торопится жить? Не потому ли, что жизнь страшна, особенно здесь, во дворце, где разговаривают часто о страшном? То Никита Иванович расскажет о казни Волынского при императрице Анне Иоанновне, и от этого рассказа о пытках и муках на голове шевелятся волосы; то подслушает цесаревич ужасную повесть об императоре-отроке Иоанне Антоновиче, которого веселая императрица Елизавета с младенчества держала в тайных казематах крепости; то Порошин разболтает что-нибудь о деле подпоручика Мировича, который пытался освободить этого таинственного узника в 1764 году, но, ворвавшись в тюрьму, нашел там бездыханное тело и сам за дерзость свою поплатился головой по повелению императрицы Екатерины... Что такое Тайная Канцелярия? Что это такое "слово и дело"? "Не входя в подробности, - рассказывает Порошин, - доносил я его высочеству, сколько честных людей прежде сего от Тайной Канцелярии пострадало и какие в делах от того остановки были. Сие выслушав, изволил великий князь спрашивать: где же теперь эта Тайная Канцелярия? И как я ответствовал, что отменена, то паки спросить изволил, давно ли и кем отменена она? Я доносил, что отменена государем Петром III. На сие изволил сказать мне: так поэтому покойный государь очень хорошее дело сделал, что отменил ее?" Эти сообщения неосторожного Порошина наводили маленького Павла на мысли, которые едва ли приятны были императрице". (Г.И. Чулков. "Императоры: Психологические портреты".)

Упомянутый здесь подпоручик Смоленского полка В.Я. Мирович в ночь на 5 июля 1764 года пытался освободить из Шлиссельбургской крепости Иоанна VI Антоновича, в связи с чем явился невольным виновником и его смерти (по инструкции тюремщики должны были лишить узника жизни), и своей казни.

Вернемся к сообщению С.М. Соловьева об Иоанне Антоновиче и Екатерине. Тот самый слух, что муссировался в России в те несколько месяцев до коронации Екатерины II, состоял в том, что Екатерина якобы не собиралась взбираться на престол, а имела намерение возвести на оный Иоанна Антоновича, впрочем, думая до сего события сочетаться с ним браком. Каково?.. Нет, не сочеталась, и все это было, вероятно, не более чем слухи, распространяемые самой императрицей или ее окружением.

Однако процитируем самого С.М. Соловьева:

Екатерина была совершенно довольна приемом, какой сделали ей московские жители. На третий день после коронации, 25 сентября, она писала посланнику своему в Варшаве графу Кейзерлингу: "Невозможно вам описать радость, какую здесь бесчисленный народ оказывает при виде меня: стоит мне выйти или только показаться в окне - и клики возобновляются". Но в то же время между некоторыми офицерами повторялось имя Иванушки (Ивана Антоновича). Мы видели, что Петр III имел свидание с шлюссельбургским заточником, участь которого не была после этого облегчена. Екатерина на другой же день своего царствования, 29 июня, уже сделала распоряжение насчет немедленного свидания своего с Иваном. Генерал-майор Силин от этого числа получил указ из Петергофа: "Вскоре по получении сего имеете, ежели можно, того же дни, а по крайней мере на другой день, безыменного колодника, содержащегося в Шлюссельбургской крепости под вашим смотрением, вывезти сами из оной в Кексгольм; а в Шлюссельбурге, в самой оной крепости, очистить внутренней крепости самые лучшие покои и прибрать, по крайней мере по лучшей опрятности, оные, которые, изготовив, содержать до указу". 4 июля из деревни Мордя, лежащей в 30 верстах от Шлюссельбурга, Силин доносил, что их разбило на озере бурею и они с арестантом находятся в означенной деревне, дожидаясь новых судов из Шлюссельбурга, на которых и поплывут в Кексгольм. При личном свидании своем с Иваном Екатерина убедилась, как нелепы были толки людей, не видавших Ивана и думавших, что Екатерина может скрепить свои права на престол, выйдя замуж за правнука царя Иоанна Алексеевича. Иван был отвезен обратно в Шлюссельбург в прежнее помещение, приготовленное было для Петра III. Арестант был поручен надзору двоих офицеров - Власьева и Чекина, а коменданту шлюссельбургскому Бередникову не велено было вмешиваться в их дела; Власьев и Чекин должны были непосредственно обращаться к Никите Ив. Панину, который дал им инструкцию: "Разговоры вам употреблять с арестантом такие, чтоб в нем возбуждать склонность к духовному чину, т. е. к монашеству, и что ему тогда имя надобно будет переменить, а называть его будут вместо Григорья Гервасий. Ежели случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя б то был и комендант, без именного повеленья или без письменного от меня (Панина) приказа и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то и арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать". На увещания Власьева и Чекина Иван отвечал: "Я в монашеский чин желаю, только страшусь Св. духа, притом же я бесплотный". Потом сказал, что ему позволено постричься, образам молиться и кланяться, но Гервасием называться не хочет, а пусть назовут его Феодосием.

Но все это содержалось в глубочайшей тайне; о неспособности Ивана к правлению знали очень немногие, и его имя являлось в устах каждого недовольного. К графу Григорию Григ. Орлову явился капитан Московского драгунского полка Побединский с известием о существовании партии, которая считает между своими членами Ив. Ив. Шувалова и которая хочет возвести на престол Ивана Антоновича, что он, Побединский, слышал об этом от поручика Петра Чихачева, а Чихачев - от капитан-поручика Измайловского полка Ивана Гурьева. Орлов сказал, чтоб Побединский с товарищами без боязни вступали в это дело для подробнейшего разведывания. Вследствие этого разведывания несколько офицеров были допрошены и показали: Семеновского полка подпоручик Вепрейский показал, что сержант Лев Толстой до коронации дней за семь сказывал ему, что он слышал от поручика Семена Гурьева, будто собирается партия, к которой и Толстой от Гурьева приглашен. Толстой сказывал Вепрейскому, что послан Лихарев за принцем Иваном, что Семен Гурьев приглашен Александром Гурьевым, знает о том Ив. Ив. Шувалов, князь Иван Голицын, да нет ли тут Измайловых также. В день коронации Вепрейский рассказал об этом Дмитрию Измайлову и предлагал на другой день ехать и объявить Григ. Григ. Орлову; но Измайлов сказал, что не с чем ехать, все это вранье, и если оговоренные запрутся, то донощикам придется терпеть истязание. Измайловского полка капитан-поручик Иван Гурьев на допросе показал: говорил Петру Чихачеву, что Иван Шувалов и с ним четыре знатные особы, а прочих до 70 человек в согласии, чтоб быть государем Ивану Антоновичу, только скоро делать этого нельзя, потому что солдаты любят государыню, а со временем может быть великое кровопролитие, с Шуваловым называли и князя Никиту Трубецкого.

Измайловского полка капитан-поручик Домогацкий показал: свояк его Степан Бибиков сказывал ему, что слышал от Петра Хрущова бранные слова против е. и. в. Петр же Хрущов, прощаясь с Бибиковым, говорил: "Чего трусишь? Нас в партии около 1000 человек!" Михайла Шипов, разговаривая с Семеном Гурьевым, жаловался, что он несчастлив: другие произведены, а он не произведен; Гурьев его утешал. "Слышно, - говорил он, - что сбирается партия против государыни, можете быть в хорошей партии: тут Иван Шувалов, Александр Гурьев, князь Иван Голицын". Михайла Шипов заметил, что тут и Никита Ив. Панин (выделено мною. - А.В.); Гурьев отвечал: "Это правда, что Никита Ив. Панин тут; но есть еще другая партия, в которой Корф: он сбирается восстановить Иванушку; наша партия гораздо лучше, мы стоим за то, для чего цесаревич не коронован, а теперь сомнение у Панина с Шуваловым, кому правителем быть". Семен Гурьев показал, что говорил о некоторых противных партиях, к чему и солдаты армейские некоторых полков распалены; их сержантов в ту партию приглашал и сказывал им, что послан Лихарев за принцем Иваном, чтоб привезти его к оному делу; обо всем этом слышал от Петра Хрущова, а о посылке Лихарева сам выдумал с досады, что 28 июня был на карауле в Петергофе, обещаны были ему награды, но ничего не получил. Петр Хрущов на очной ставке с Гурьевым показал, что действительно все это говорил, а о князе Трубецком и Шувалове им объявлял по одной эхе, слышал на дороге, идучи с батальоном, а подлинно от кого слышал, показать не может.

Екатерина поручила исследовать дело без пыток. Из приведенных показаний открыто было оскорбление величества и умысел к общему возмущению. Сенат в полном собрании вместе с президентами коллегий приговорил Петру Хрущову и Семену Гурьеву отсечь головы, Ивану и Петру Гурьевым каторжную работу, а имение их оставить детям и наследникам. Императрица переменила смертную казнь на вечную ссылку в Камчатку, а каторжную работу на вечную ссылку в Якутск. В манифесте об этом говорилось: "Мы можем, не похвалившись, пред Богом целому свету сказать, что от руки Божией прияли всероссийский престол не на свое собственное удовольствие, но на расширение славы его и на учреждение доброго порядка и утверждение правосудия в любезном нашем отечестве. К сему достохвальному намерению мы приступили не словом, но истинным делом и о добре общем ежедневно печемся. Но при сих наших чистосердечных намерениях нашлися такие неспокойные люди, которые покусилися делать умысел к ниспровержению Божия о нас промысла и к оскорблению нашего величества и тем безумно вознамерились похитить Богом врученного нам народа общее блаженство, о котором мы беспрестанно трудимся с матерним попечением".

Дело было ничтожное; Дмитрий Измайлов сказал справедливо, что "все это вранье". Но из этого вранья обозначилось, что может быть предметом вранья: восстановление Ивана Антоновича и то, зачем не коронован цесаревич. По отношению к первому Екатерина послала предложить свободу только одному принцу Антону: "Мы его одного намерены теперь освободить и выпустить в его отечество с благопристойностью, а детей его для государственных резонов, которые он по благоразумию своему понимать сам может, до тех пор освободить не можем, пока дела наши государственные не укрепятся в том порядке, в котором они к благополучию империи нашей новое свое положение теперь приняли. И ежели он, принц, пожелает быть свободен один, а надежду на нас положит, что мы детей его в призрении своем до времени оставим, содержа их не токмо в пристойном довольстве, но и, как скоро повод к свободе их усмотрим, выпустим и к нему пришлем: то он может искренне свое точное желание объявить. Ежели с детьми своими на обещанное нами время разлучиться не похочет, то бы принял на себя терпение до тех пор остаться в нынешнем его состоянии, доколе и в свободе детей его ту же удобность увидим, которая теперь для него только одного открылась". Принц Антон не согласился быть свободным без детей.

Дело Хрущова и Гурьевых было ничтожное, но оно должно было произвести сильное впечатление на Екатерину. Это было первое искушение. При всем ее старании представить своею деятельностию противоположность бывшему царствованию, при всем старании показать, что "о добре общем ежедневно печемся", при первом личном неудовольствии уже толкуют об Иване Антоновиче или, что еще хуже, о том, зачем цесаревич не коронован, решаются распалять солдат, прямо указывают на знатных людей как на соумышленников, и это болезненное настроение есть следствие события 28 июня: одним удалось тогда, отчего нам не может удаться теперь? Даже коронация не прекратила этого настроения. (Курсив С.М. Соловьева.)

Вернемся теперь к Павлу. Вот еще цитата из дневника Порошина, приведенная Г.И. Чулковым: "Шутя говорили, что приспело время государю великому князю жениться. Краснел он и от стыдливости из угла в угол изволил бегать; наконец изволил сказать: "Как я женюсь, то жену свою очень любить стану и ревнив буду. Рог мне иметь крайне не хочется. Да то беда, что я очень резв, намедни слышал я, что таких рог не видит и не чувствует тот, кто их носит". Смеялись много о сей его заботливости".

Вот за этот самый дневник и отлучен был Семен Андреевич от двора, и Никита Иванович остался единственным официальным наставником великого князя.

Рис. 6. Портрет Екатерины II в меховой шапке. Гравюра Юнга (1792) по рисунку Ф.И. Шубина (1790)

А жениться ему и впрямь было почти пора. В те времена наследники женились рано. Тем более что влюбленности Павла то в одну, то в другую фрейлину заканчивались далеко не платоническим образом, и даже удивительно, как при царившей во дворце обстановке, настойчиво подкрепляемой самою императрицею, великий князь не утратил романтики, чувственности, а главное - порядочности в амурных делах.

Итак, наступило время остепеняться. Однако Павлу было страшно. Страшно потому, что его окружали царедворцы, многие из которых были цареубийцами, многие - любовниками матери, а опасны и те, и другие. Если расправились с отцом, то и с ним могут поступить точно так же. Еще Павлу было… стыдно. Стыдно за мать.

И все же ему хотелось власти. Он уже знал, вернее, догадывался, что Екатерина его "прокатит", но с надеждой ждал совершеннолетия.

Теперь он был уже другим - не тем, что прежде. Он нашел свое пристрастие, отдушину, в которую попрятались прежние страхи: прусская система - именно то, что ему нужно. Ровный строй, парадная форма… Экзерциции!

Догадывался ли он, что его увлечение на сто процентов совпало с отцовским? Знал ли он, что его кривлянья, особенно во время истерик, - вылитые кривлянья Петра Федоровича? Даром что курносый. Рыцарство и благородство, лелеемые прежде, постепенно превратились в оборотную свою ипостась - страсть к парадам, а еще больше - к военной муштре. Как остроумно выразился Г.И. Чулков, "мечты были уже приурочены к тогдашней действительности, и у Павла явилось пристрастие не к героизму и рыцарству, а к прозаическим и жестоким порядкам прусской солдатчины".

К совершеннолетию Павла не только он сам, но и многие придворные искренне верили в то, что Екатерина допустит сына до государственных дел. Однако этого не произошло. Это было тем более странно, что и в войну с Оттоманской империей, и в Польскую кампанию его знакомили с ходом событий, доставляли донесения непосредственно с арены боевых действий, явно подразумевая, что вскорости ему придется принимать решения самому… Г.И. Чулков пишет: "В это время Никита Иванович Панин, ревностный масон, давал читать Павлу таинственные рукописные сочинения, где доказывалось, что император должен блюсти благо народа, как некий духовный вождь. Император должен быть посвященным. Он - помазанник. Не церковь должна руководить им, а он - церковью. Эти безумные идеи смешались в несчастной голове Павла с той детской верой в промысел Божий, которую он усвоил с младенческих лет от царицы Елизаветы, мамушек и нянек, которые лелеяли его когда-то. И вот Павел стал мечтать об истинном самодержавии, которое осчастливит весь народ. Поскорее бы только осуществить свое право!" Нет, не дали. Правда, не обошлось без скандала, но дальше выяснения отношений ничто не двинулось: Екатерина прекрасно знала своего сына и не намеревалась уступать ему ни пяди собственной власти.

Зато она придумала, как избавить его от сумасбродства: сына пора женить.

Рис. 7. Юный Павел Петрович

Она нашла ему невесту. Вернее - невест. Мы помним, что Вильгельмина и Амалия, дочери ландграфини Гессен-Дармштадтской, приехали на "смотрины" в Петербург. Причем Амалия была не единственной сестрой Вильгельмины-Луизы - прибыла по меньшей мере еще одна сестра (или больше). Всех их доставила в Петербург специально организованная эскадра, одним из фрегатов которой командовал любимец Павла граф Андрей Разумовский, с которым Павел привык делиться самыми сокровенными своими мыслями. А тот имел не меньшую привычку посвящать в эти мысли императрицу. Для того молодой человек и заимел таковую привычку, что, будучи лишь едва постарше Павла, уже делал стремительную карьеру при дворе. При этом по внешности и натуре он был сердцеед и ловелас. По странному стечению обстоятельств дочери ландграфини попали в каюты как раз на его фрегат, и у них от Любека до Петербурга была масса времени познакомиться поближе.

В общем, вряд ли Екатерина наставляла Разумовского до такой степени, чтобы он влюбил в себя именно Вильгельмину, будущую великую княгиню Наталью Алексеевну, но так вроде бы произошло.

Павел, конечно же, выбрал именно ее! И еще делился с Андреем Разумовским своими чувствами…

Процедура принятия православия прошла нормально, и новообращенная Наталья Алексеевна сочеталась браком с наследником российского престола 29 сентября 1773 года.

Однако, как пишет Г.И. Чулков со слов баронессы Оберкирх, которая была подругой Натальи Алексеевны, "незадолго до женитьбы цесаревича на Вильгельмине Гессен-Дармштадтской с ним случилась странная история.

Однажды Павел засиделся до поздней ночи со своими друзьями, разговаривая и куря трубку. Светила ярко луна, и он решил прогуляться по Петербургу инкогнито в обществе князя Куракина. Была ранняя весна. Тени ложились по земле длинные и густые, а воздух весь был пронизан стальным, прохладным сиянием.

Князь Куракин, не замечая меланхолии Павла, шутил насчет запоздавших прохожих. Петербург был, как всегда, таинственный и прекрасный. Дворцы Растрелли и Кваренги казались в эту лунную ночь волшебным сном, ни с чем не сравнимым.

При повороте в одну из улиц, где мощные гранитные стены были неожиданно похожи на призрачные декорации, Павел заметил на крыльце одного дома высокого и худого человека, завернутого в плащ вроде испанского и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он, казалось, поджидал кого-то, и как только молодые люди миновали его, он вышел из своего убежища и подошел к Павлу с левой стороны, не говоря ни слова. Невозможно было разглядеть черты его лица, только шаги его по тротуару издавали странный звук, как будто камень ударялся о камень. Этот спутник показался Павлу не совсем обыкновенным. Он шел рядом, почти касаясь цесаревича, и Павел почувствовал, как остывает его левый бок, словно он прислонился к глыбе льда.

Павла охватила дрожь, и он, обернувшись к Куракину, сказал:

- У нас странный спутник.

- Какой спутник? - спросил Куракин.

- Вон тот, что идет слева и стучит каблуками.

Но Куракин никого не видел. (Не удивительно: Павел шел почти вплотную к стене здания, бывшей именно слева от него. - А.В.)

Зато Павел не сомневался в том, что его преследует кто-то. Цесаревич стал внимательно рассматривать незнакомца. Павел заглянул к нему под шляпу и встретил взгляд, который покорил и очаровал его.

Павел дрожал не от страха, а от холода. Какое-то странное чувство овладевало им и проникало в сердце. Ему казалось, что кровь у него стынет.

Вдруг из-под плаща раздался глухой и грустный голос:

- Павел!

Цесаревич невольно откликнулся, удивляя Куракина:

- Что тебе нужно?

- Павел, - повторил тот. - Бедный Павел! Бедный государь!

- Слышишь? - спросил цесаревич Куракина. Но и на этот раз Куракин ничего не слышал. А спутник продолжал говорить Павлу:

- Не увлекайся этим миром. Тебе недолго в нем жить, Павел.

Молодые люди вышли на площадь около Сената.

- Прощай, Павел, - сказал незнакомец, - ты меня снова увидишь здесь...

И Павел тотчас узнал орлиный взор, смуглый лоб и строгую улыбку прадеда.

Они стояли как раз на том месте, где по воле Екатерины воздвигнут был впоследствии Фальконетом памятник Великому Петру.

Сам Павел придавал своей галлюцинации особый смысл и был уверен, что видение не было случайной игрой больного воображения. Однажды, будучи за границей, он рассказал о своем видении. Этот рассказ летом 1782 года был записан баронессой Оберкирх. Он дал серьезный повод предположить, что голова бедного наследника не в порядке, что рано или поздно на российский престол взойдет безумец"…

Тот же призрак Петра, говорят, и еще являлся Павлу по крайней мере единожды. С теми же "странными" сочувствующими словами.

Понятно, что явление призрака легко можно списать на неблагополучную психику монарха. Но отчего-то, заметьте, вещие сны и пророчества мы склонны относить лишь к известным и "заслуженным" пророкам и ясновидящим, но никак не к людям, коим по роду занятий не положено ни пророчествовать, ни предвидеть… Отчего бы и на Павла не снизошло такое чудо? Нет, и баронесса Оберкирх, и другие спешат навесить на Павла ярлык безумца. Что же тогда есть пророческий дар вообще - не чистое ли это безумство?..

Впрочем, оставим эту тему: мистицизм вообще был свойством натуры наследника, а именно с подобными людьми чаще и происходят непонятные и необъяснимые вещи. Разве не удивительно, например, и то, что Павел безумно влюбился именно в Наталью-Вильгельмину, которую ее современники характеризовали как холодную, надменную и презрительно относящуюся к окружающим девицу? Правда, это презрение к окружающим целиком владело и самим Павлом: ненависть к дворянству и гвардии - виновникам всех его бед - то чувство, с каким он взойдет на российский престол.

Павел любил Наталью Алексеевну искренне, беззаветно. И говорил об этом матери, которая, конечно же, не оставляла без внимания это обстоятельство, но предполагала использовать его для своих целей.

В 1774 году цесаревич подготовил обширную записку для Екатерины, в которой он высказывал свои мысли по устройству армии и, соответственно, государства. К примеру, в ней значилось, что в военных делах России следует экономить и содержать гораздо меньшее войско, нежели она имеет, чтобы использовать эти силы только для защиты, а не для нападения. Говоря современным языком, он предлагал наступательную военную доктрину заменить на оборонительную. Аргументом было то, что Россия и так огромна, и что у нее нет причин наращивать свои территории. Записка Павла именовалась "Рассуждения о государстве вообще, относительно числа войск, потребного для защиты оного, и касательно обороны всех пределов". Но это лишь название. На самом деле из текста было совершенно ясно, что Павел взялся критиковать политику Екатерины, считая ее расточительной и, что еще обиднее, неразумной. К примеру, обидным могло показаться императрице даже то, что оставшуюся небольшую армию цесаревич предлагал подчинить "строгой регламентации", то есть до сего момента войска не были подчинены не только "строгой", но и фактически никакой регламентации. Это было, собственно, очевидно и так - стоило лишь взглянуть на гвардию, которая вовсе не соответствовала требованиям, предъявляемым к ней. Более того: позднее, когда Павел станет монархом, он введет в состав гвардии свои собственные обученные батальоны, чтобы на их примере подтянуть старые "кадры" гвардейцев, однако добьется эффекта прямо противоположного: екатерининская гвардия окажет разлагающее влияние на гатчинские части, и гвардия придет почти в то же расхлябанное состояние, в каком и пребывала до реформы.

Екатерина сделала из поданной Павлом записки один, и весьма серьезный, вывод: пути самодержицы и наследника окончательно разошлись. С этого момента она перестала вообще держать Павла за наследника и постаралась оградить себя от всяческих его на то поползновений.

На беду сразу же после празднования бракосочетания Павла Петровича и Натальи Алексеевны пришло известие о начале Пугачевского бунта, причем самозванец использовал для своих гнусных целей отцовское имя, назвавшись Петром Третьим, чудом спасшимся от смерти. Беглый казак совратил 200 яицких казаков, с которыми начал свою военную кампанию против дворянства и лично Екатерины. Сколь бы ни кичилась "матушка" перед Вольтером и другими передовыми писателями, с которыми вела переписку, своей "просвещенной монархией", Пугачевский бунт показал нелепость этих утверждений и вскрыл глубокие корни народного недовольства своим положением. Крестьянская война охватила несколько губерний и продолжала территориально расширяться. Посланные на усмирение войска потерпели от самозванца поражение и обратились в бегство.

Павел с тревогой и сладостным чувством, пугающим его самого, вникал в события. Он вдруг осознал, насколько близки требования разбойника его собственным мыслям, и насколько, оказывается, популярно в России не только имя Петра Федоровича, но и его собственное, Павла Петровича. Ибо нередко народ требовал отвратить от власти ненавистную Екатерину и возвести на трон законного царя - Павла!

Это не могло прибавить Екатерине любви к наследнику-цесаревичу.

На фоне продолжавшейся борьбы с Пугачевым во дворце вдруг возник… заговор против Екатерины, о чем Павел поначалу также не знал, а когда узнал - с колебаниями согласился в нем участвовать. Речь шла именно о том, чтобы его, Павла, возвести на престол вместо самозваной императрицы. У заговорщиков не было железного лидера, обладавшего силой воли самой Екатерины, а потому, вероятно, он заранее был обречен.

Кто же участвовал в заговоре? Читаем у Г.И. Чулкова: "В своих воспоминаниях декабрист М.А. Фонвизин излагает семейное предание о заговоре, который составился в это время вокруг Павла. Заговорщики якобы хотели возвести его на престол и одновременно обнародовать "конституцию", ограничивающую самодержавие. В их числе Фонвизин называет графа Панина, его секретаря - знаменитого драматурга Дениса Фонвизина, родного брата Панина Петра, его кузена князя Н.В. Репнина, а также молодую жену Павла, известную своей независимостью и своенравием. Благодаря доносчику о затее узнала Екатерина, и Павел, не выдержавший ее упреков, во всем сознался и был ею прощен.

История эта выглядит не слишком достоверно, но она, несомненно, отражает настроение, царившее в те годы вокруг великого князя, смутные надежды и страхи, переживавшиеся им самим и его близкими. Положение стало еще более тяжелым после смерти при первых родах великой княгини Натальи (ходили слухи, что она была отравлена). Павел был в отчаянии. Под предлогом утешения сына Екатерина продемонстрировала ему любовную переписку умершей жены с графом Андреем Разумовским. Несложно представить, что пережил тогда великий князь…"

Ловкий ход с любовными письмами (которые, возможно, были, да к Наталье Алексеевне могли не иметь отношения) поставил Павла на грань отчаяния. Отныне его любимец сделался его врагом. Если связь Андрея Разумовского с Натальей Алексеевной - правда, или если она чистой воды провокация матери, - в любом случае граф Разумовский достоин был того, чтобы Павел излил на него когда-нибудь весь свой гнев: ведь он доверялся именно ему, верил фактически только ему. Вероятнее всего, даже сам факт заговора против императрицы стал известен ей как раз от Разумовского…

Как бы то ни было, Павел остался при своих крайне расстроенных чувствах и в одиночестве. На этот раз - полном. Н.И. Панин был удален от Павла в момент женитьбы наследника, а теперь еще и от двора, причем окончательно. Фактически Павлу не с кем было даже перекинуться словом, кроме двуличной матери.

Глава 3

Новая женитьба и новые проблемы

Екатерина, уверившаяся, что на сына надежды нет никакой, спешно искала возможности заиметь наследника. Она уже прозондировала почву, и в Пруссии, конечно, нашлась еще одна невеста для Павла. Впрочем, цесаревич, убиваясь по Наталье-Вильгельмине, ничего и слышать не хотел о повторной женитьбе. Но, зная его влюбчивость, Екатерина рассудила правильно: пусть съездит в Европу, впечатления развеют его, а там, глядишь, и забудет свою Наталью Алексеевну.

И Павел отправился в Берлин. Его принимал там сам Фридрих II Великий! А невеста София-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская была внучатой племянницей любимого Петром Третьим монарха. Заметим, все, что любил Петр, становилось любимым и Павлом… Тем более что прусский король прекрасно и тепло принял российского цесаревича, и тем более что он весьма благосклонно относился к предстоящему браку.

А как понравилась Павлу невеста! Вероятно, в один миг она заменила в его сердце Наталью. Впрочем, только живую, ибо мертвая, белолицая холодная Наталья Алексеевна продолжала в виде призрака общение с Павлом. И не только она: Петр Третий приходил и умолял отомстить за него. Предупреждал Павла, как помним, о бренности земного бытия и призрак Петра Великого…

На сей раз любовь наследника была не столь безрассудной. Зато, возможно, более глубокой и самоотреченной: он, полный заботы о душевном равновесии Софии-Доротеи, вынужден предупредить ее о том, что с его собственной душой не все в порядке, что он подвержен свойству принимать "гостей" - призраков из иного мира, что они беспокоят его, и что он не хотел бы, чтобы ей было это неприятно.

А Доротея, как ни странно, прониклась к нему еще большим чувством, причем с первого взгляда. Вот ее слова из письма подруге детства: "Великий князь, очаровательнейший из мужей, кланяется вам. Я очень рада, что вы его не знаете, вы не могли бы не полюбить его, и я стала бы его ревновать. Дорогой мой муж - ангел. Я люблю его до безумия".

Рис. 8. Фридрих II Великий

Сам Фридрих Второй высказывается о Павле так: "Он показался гордым, высокомерным и резким (altier, haut et violent), что заставило тех, которые знают Россию, опасаться, чтобы ему не было трудно удержаться на престоле, на котором, будучи призван управлять народом грубым и диким (dure et feroce), избалованным к тому же мягким управлением нескольких императриц, он может подвергнуться участи, одинаковой с участью его несчастного отца". Правда, здесь больше не о Павле, а о "дружественной" России и ее народе. Весьма, кстати, знаменательное высказывание. Между прочим, о немцах не позволял себе в таком тоне высказываться не только монарх, но и самый невыдержанный и наглый журналист. Разве что кто-то из героев Марка Твена позже скажет нечто про немца, как такового, да и то лишь с точки зрения того, каким он способом напивается - с другом или в одиночку. Но, возможно, я сужу несправедливо? Например, Г. Чулков высказывается об этих словах Фридриха так: "Холодный рационалист, но зоркий соглядатай душ и сердец, Фридрих II как будто угадал судьбу Павла. Это предвидение тем более замечательно, что цесаревич вовсе не на всех производил такое мрачное впечатление". Как видите, слова о народе вовсе Г. Чулкова не оскорбили.

Интересно, что за шесть веков до этого точно так же и почти теми же словами предки Фридриха тевтонцы (рыцари Тевтонского ордена) высказывались о прусском народе, коего теперь много веков уже не существует. А между прочим, великий Михайло Ломоносов считал пруссов родственниками руссам… Германский "Дранг нах Остен", как видим, есть непосредственное продолжение давних и давних традиций покорения "диких" народов. Впрочем, теперь не о том речь.

Довольный и влюбленный, Павел покинул Пруссию. И между будущими супругами завязалась трогательная переписка, где каждый старается высказаться в отношении другого понежнее. Но по нежностям будущую Марию Федоровну Павлу, кажется, переплюнуть не удается. Вот ее слова в одном из писем: "Богу известно, каким счастьем представляется для меня вскоре принадлежать Вам, вся моя жизнь будет служить Вам доказательством моих нежных чувств, да, дорогой, обожаемый, драгоценнейший князь, вся моя жизнь будет служить лишь для того, чтобы явить Вам доказательства той нежной привязанности и любви, которые мое сердце будет постоянно питать к Вам. Покойной ночи, обожаемый и дорогой князь, спите хорошо, не беспокойтесь призраками (n'ayez pas des fantomes), но вспоминайте немного о той, которая обожает вас".

Кстати, не обязательно это писано издалека: в высших кругах подобные письма могли писать и из комнаты в комнату, и из угла в угол одного и того же помещения - тем более что услужливых письмоносцев у наследных принцев и принцесс вполне хватало.

В разлуке Павел и София-Доротея были очень недолго. В том же 1776 году они сочетались браком, а предварительно, как и заведено было, принцесса Доротея стала православной Марией Федоровной. Екатерина обласкала невестку, множество раз высказала ей свое ею восхищение, даже Павел "купился" на ласковость матери и стал думать о ней лучше, чем прежде. Но вскоре, как говорится, идиллия кончилась и начались будни. Екатерина подарила молодым Павловск и была очень рада, когда они оттуда не высовывались.

Весной молодая понесла, и Павел прожил в Павловске с Марией Федоровной достаточно приятное лето 1777-го, а осенью, оставив Павловский дворец, перевез семейство в Зимний, поближе к цивилизации.

Рис. 9. Великая княгиня Мария Федоровна

Осенью опять в нем проснулись предчувствия чего-то недоброго, страшного, неизвестного. Это не замедлило воплотиться в страшном наводнении, постигшем Петербург, можно сказать, тоже по традиции. Невские наводнения, как мы знаем, в Питере часты, а примерно раз в 50 лет происходит гигантское катастрофическое наводнение, остающееся в памяти горожан надолго. Одно из таких стихийных бедствий Пушкин описывает в поэме "Медный всадник". Но то, 1777 года наводнение было одним из самых страшных. Это не могло не удручить суеверного Павла, надолго пошатнув его душевное равновесие.

А 12 декабря родился первенец - сын Александр. Можно с уверенностью сказать, кто больше ждал его появления: конечно же, Екатерина!

Тут-то и произошло событие, потрясшее Павла и Марию Федоровну: младенца немедленно отняли у родителей, и Екатерина сама взялась за воспитание наследника. Да, это был ее наследник! Павел сделал свое дело, и императрица могла быть спокойной за будущее России. Конечно, она воспитает внука таким, какой нужен ей, и будет кому передать престол.

Уже почти решив не давать Павлу власти, она, тем не менее, опасалась, что рано или поздно эта власть все равно к нему перейдет: бессмертной Екатерина себя не считала. А приход к власти Павла означал для нее крушение того абсолютизма, что она выстроила в России, развал всего того, что создано ею, вплоть до последних парковых шутих и фейерверков, и насаждение скучного прусского порядка, к которому склонен был Павел еще более, чем Петр Третий: тот хоть был беззаботен и весел - кривлялся и все кругом высмеивал. Этот же сумасброд изведет весь цвет нации своими регламентациями, уронит Россию в глазах Европы своими дикими идеями, которые постарается немедленно воплотить в жизнь, камня на камне не оставив от заведенного порядка. А главное, он угробит всех дорогих ей людей - тех, которых она обласкала и любит, тех, кто составляет цвет нации.

Да, Павел не пощадит высокопоставленных любовников матери, которые и заняли свои места лишь благодаря постели. Он не потерпит этих высокомерных выскочек, которые сейчас глядят на него с презрением, а то и просто как на пустое место… Да вот еще удар под дых: мать забрала внука и нашла ему воспитателей, а родных отца и матери в ее списках даже нет…

Екатерина, обижавшаяся на Елизавету Петровну, поступившую таким образом с ее сыном Павлом, теперь повторяла ее решение в точности в отношении Александра Павловича. Павлу и Марии Федоровне были отведены определенные дни и часы, когда они могли видеться с мальчиком-цесаревичем, но к воспитанию ребенка их и близко не подпускали. Однако следует понимать: императрица вовсе не копировала действий своей предшественницы - причины отнять внука у нее были несколько иными…

Рис. 10. Великие князья Александр и Константин. Камея. Агат-оникс, золото. 1791

Так повелось и впредь: Мария Федоровна рожала, а детей у нее отнимали. Павел затаил на мать, и вообще на ее безраздельную власть, кровную обиду. Петр Федорович, если его тень еще недостаточно маячила перед сыном, теперь сделался фигурой, схожей с божеством. Екатерина лишила родителей радости возиться с Константином (1779), Александрой (1783), Еленой (1784), Марией (1786), Екатериной (1788), Ольгой (1792), Анной (1795) и даже некоторое время с Николаем (1796). Что могло заворошиться в душе Павла, как не ненависть к собственной матери?

Мария Федоровна не только проглатывала наносимую ей многолетнюю обиду, но и закалялась в невзгодах. Постепенно она загоняла внутрь свои чувства, и наружу выступало в ее характере нечто, за что через десяток-другой лет острые языки назовут императрицу "чугунной". Впрочем, добавив к качествам сего доброго металла и не свойственное ему: коварство. Но то будет впереди…

А пока Екатерина пересмотрела свою внешнюю политику, чем нанесла еще один жестокий удар по "идеалам" сына: Россия в лице самодержицы задружилась с Австрией (тоже немцы) и порвала с Пруссией, так что теперь любимый "дедушка" Фридрих стал для Павла и Марии Федоровны недостижимой мечтой… Конечно, можно было бы сбежать от родной матери в Берлин, но это означало навеки потерять все - и детей, и родину, и, главное, оставить все надежды на престол.

Уж не знаю, какие соображения владели императрицей, а также не было ли ее решение очередным недружественным актом в адрес сына (читай: провокацией), но она, понимая по-человечески состояние наследника и невестки, вдруг предложила им заграничный вояж. Да, поехать развеяться - себя показать и Европу посмотреть.

Они согласились. А куда еще было деваться? Аргументация проста: во-первых, в поездке будет намного безопаснее, чем дома, где Павел чуть ли не ежедневно ожидал от матери и ее окружения чего-нибудь вроде 28 июня 1762 года; во-вторых, и впрямь неплохо посмотреть на иные земли, поинтересоваться тамошним государственным устройством; в-третьих, Марии Федоровне выпадет счастье повидаться с родственниками и подругами детства (въезд в саму Пруссию им не был заказан - лишь строго-настрого запрещено посещать Берлин); в-четвертых, что немаловажно, Павла в Европе никто не знает, так что не придется ежиться и делать вид, что не заметил, едких шепотков в спину, многозначительных взглядов, высокомерных хмыканий - он будет там наравне со всеми, да еще и повыше: как-никак наследник престола!

Решено: они едут. Естественно, неофициально, а потому путешествие осуществится под именами графа и графини Северных.

Г.И. Чулков пишет об этом путешествии следующее:

В конце 1781 года, в связи с новой политической программой, у Екатерины явился план отправить великокняжескую чету за границу. Согласно ее программе, Павел должен был посетить Австрию, Италию и Францию. Берлин, о котором мечтал Павел, в маршрут цесаревича не вошел. И на этот раз Павел повиновался, не посмев настаивать на свидании с Фридрихом II.

Павел путешествовал под именем князя Северного. Европейские дворы встречали Павла с таким почетом, какого он не знал у себя в России. Это льстило ему и волновало его честолюбивое сердце. А между тем в Европе многие сознавали, как странно и двусмысленно положение великого князя. В придворном Венском театре предполагалось поставить "Гамлета", но актер Брокман отказался играть, сказав, что, по его мнению, трудно ставить на сцене "Гамлета", когда двойник датского принца будет смотреть спектакль из королевской ложи. Император Иосиф был в восторге от проницательности актера, и представление шекспировской трагедии не состоялось.

Из Вены Павел с женой поехал в Италию. Он посетил Венецию, Падую, Флоренцию, Болонью, Анкону, Рим, Неаполь. В Неаполе он встретился с обольстителем своей первой жены. Разумовский был там нашим послом. В это время он находился в связи с королевой неаполитанской. Рассказывают, что, увидев своего оскорбителя, Павел будто бы обнажил шпагу и предложил ему поединок, который не состоялся благодаря вмешательству свиты.

В Риме у Павла было несколько свиданий с Пием VI. Во Флоренции в страстном порыве Павел не удержался от резких порицаний екатерининских фаворитов. Путешественники побывали в Ливорно, Парме, Милане и Турине. Оттуда через Лион князь Северный со свитой поехал в Париж. Это был канун Большой Французской революции.

…Совершая свою поездку от Лиона до Парижа, будущий император России не мог не видеть резких контрастов сельской жизни. Пышные шато дворян, епископов, откупщиков и нищие, крытые соломой хижины крестьян и фермеров красноречиво говорили о том, что не все благополучно в этой "прекрасной Франции". Правда, глаз будущего властелина мог уже привыкнуть к подобным контрастам и в тогдашней России, но там многомиллионное население дремало и лишь изредка дико кричало в кошмарном сне какой-нибудь пугачевщины. Здесь, во Франции, мятежи стали явлением обычным и вошли в традицию. В одной Нормандии, как точно сообщил один кавалер Павлу, бунты из-за хлеба отметили собою ряд лет - 1725, 1737, 1739, 1752, 1764, 1765, 1766, 1767, 1768 и так далее, и так далее…

Когда Павел со свитой останавливался в городах и селениях, к его удовольствию, он ни в чем не чувствовал недостатка. Он был окружен комфортом, который казался глазевшим на него крестьянам непростительной роскошью и бесстыдной расточительностью. Крестьяне не могли думать иначе. Как раз в этом году в равнине Тулузы они не ели ничего, кроме маиса, и то в небольшом количестве; в других местностях сельскому населению приходилось еще хуже - даже каштаны и гречиха считались лакомством. В Лимуссене питались репой; в Оверни - смесью ячменя и ржи. Крестьяне почти не видели хорошего пшеничного хлеба.

Павел, интересовавшийся армией прежде всего, не мог не обратить внимания на то, что из девяноста миллионов, которые тратила казна Людовика XVI на содержание армии, сорок шесть шло на офицеров и лишь сорок четыре на солдат. Если принять во внимание, что на каждого офицера приходилось до пятидесяти и более нижних чинов, то становится очевидной безобразная несправедливость в распределении государственных средств. Павлу казалось, что система эта напоминает порядки Екатерины. В народе слагались легенды, также иногда похожие на наши российские мифы о народном царе. Этими легендами охотно пользовались во время мятежей, приписывая королям то, что у нас мужики приписывали царю. "Крестьяне все время говорят, что у нас грабежи и разрушения, которые они учиняют, соответствуют желанию короля".

"В Оверни крестьяне, сжигающие замки, выказывают большое отвращение к подобному плохому обращению "с такими хорошими господами": они ссылаются на то, что ничего не поделаешь - "приказ непреклонен, и они имеют уведомление, что его величество так хочет"".

Лет через десять легенда о народолюбивом короле была разоблачена, но тогда еще пользовались ею, крича: "Долой подати и налоги! Долой привилегированных!" - "Грабили магазины, рынки, замки, сжигали списки недоимщиков, счетные книги, думские архивы, помещичьи библиотеки, монастырские пергаменты - все подлые бумаги, которые создают повсюду несчастных и угнетенных".

Впрочем, Павел об этом скорее мог догадаться, чем точно знать. Пестрая и великолепная панорама аристократической и придворной жизни искажает перспективу истории. Королева Мария-Антуанетта, граф д'Артуа, госпожа де Ламбаль, Полиньяк, герцоги, маркизы и кавалеры ему не представлялись в виде кровожадных вампиров, какими рисовала себе их парижская толпа, состоявшая отчасти из провинциальных неудачников, тщетно искавших счастья в столице.

При въезде в Париж Павел не мог, однако, не заметить, как роскошны золотые экипажи коронованных особ и знати и как нищи и грязны улицы, где за отсутствием тротуаров несчастные пешеходы рискуют головой: дворяне любили бешено гнать своих лошадей, давя народ. В это время в салонах говорили о правах человека, с наслаждением читали Вольтера, смеялись вместе с веселыми кардиналами над суеверием отцов, цитировали Дидро, вздыхали над Руссо, декламировали непристойные стихотворные повести Лафонтена. Предчувствовало ли это привилегированное общество свою гибель?..

Надо ли повторять слова исследователя о том, как был поражен Павел и как польщена великая княгиня пышными и заинтересованными приемами, какими их встречала Европа? Как сказали бы современные интерпретаторы, основываясь на достижениях науки психологии, "у Павла и его супруги значительно повысилась самооценка". В Европе и впрямь не могли помыслить, что великих князей Екатерина держит "в черном теле": европейские дворы принимали у себя, хотя и инкогнито, представителей российского императорского двора!

"В начале мая великокняжеская чета приехала в Париж. В первый же день Павел инкогнито присутствовал на торжественной мессе и видел процессию кавалеров святого духа. Он был очарован великолепием Версаля. Представляясь королю, он сумел сказать любезные слова, не теряя достоинства, на что застенчивый Людовик XVI отвечал не слишком складно. Мария-Антуанетта была в восторге от визитов Павла и его жены.

Торжества и празднества шли неизбежной вереницей по случаю их приезда. Слушали оперу в волшебной зале Версальского театра, участвовали в блестящем празднике в Малом Трианоне. "Графиня Северная имела на голове маленькую птичку из драгоценных камней, на которую едва можно было смотреть: так она блистала. Она качалась на пружине и хлопала крыльями по розовому цветку"... Сад был чудесно иллюминован. Потом был бал в Зеркальной галерее Версаля, расписанной Лебреном. Роскошь этого бала была необычайна. Павел говорил остроты, которые передавались из уст в уста. На другой день был смотр французской гвардии на Марсовом поле. Потом устроена была поездка в Шантильи, где гостей чествовал принц Конде. Здесь не любили вольтерьянцев. Вольнодумцы чувствовали себя лучше в Пале-Рояле. В Шантильи после спектакля ужинали на острове Любви, а на другой день охотились на оленей.

Возвращаясь из королевско-аристократического дворца Конде, Павел и Мария Федоровна посетили могилу Руссо в Эрменонвиле, очевидно, не подозревая, что они преклоняют свои колена перед тем самым философом, которого в это время благоговейно читал Робеспьер.

Павла и его жену угощали пирами и балами каждый день, между прочим, граф д'Артуа и граф Прованский. Ни Павел, ни эти графы не предвидели, что они встретятся при совершенно иных обстоятельствах: принц Конде, граф д'Артуа и граф Прованский спустя несколько лет бежали от огня революции и нашли убежище в России, выпросив субсидии и покровительство у Павла Петровича.

Цесаревич удивлял парижан знанием французского языка и французской культуры. Гримм рассказывал, что, посещая мастерские художников, русский принц обнаружил тонкий вкус и немалые знания. Он осмотрел Академию, музеи, библиотеки и всевозможные учреждения, всем интересуясь. Бомарше читал ему еще не напечатанную тогда "Женитьбу Фигаро". Поэты подносили ему груды мадригалов и од.

И вот в разгаре этих торжеств и успехов Павел неожиданно получил от Екатерины грозное письмо. Оказывается, была перехвачена переписка наперсника Павла, князя Куракина, с Бибиковым, который в своей корреспонденции отзывался неуважительно об Екатерине и ее фаворитах.

Слухи о неладах императрицы с наследником дошли до Людовика XVI, и король однажды спросил Павла, имеются ли в его свите люди, на которых он мог бы вполне положиться. На это Павел ответил с присущей ему выразительностью: "Ах, я был бы очень недоволен, если бы возле меня находился хотя бы самый маленький пудель, ко мне привязанный: мать моя велела бы бросить его в воду, прежде чем мы оставили бы Париж".

Восьмого июня Павел уехал из столицы Франции. Маршрут дальнейшего путешествия был таков: Орлеан, Тур, Анжер, Лилль и Брюссель. Более месяца Павел и его жена наслаждались семейным счастьем в Этюпе около Монбельяра, где жили родители Марии Федоровны. В Россию они возвратились через Вену, минуя по приказанию императрицы опасный Берлин. Они прибыли в Петербург 20 ноября 1782 года."

Рис. 11. Никита Иванович Панин

В 1783 году Павла постигло несчастье: скончался Никита Иванович Панин, с которым наследник состоял в переписке и от которого все еще получал масонские тексты, находя в их чтении отдохновение и радость, ибо казался сам себе единомышленником этих писателей. Куракин был в опале, Бибиков сослан, так что одиночество и так одинокого в своей отверженности Павла усугубилось.

С рождением 29 июля в том же 1783 году дочери царевны Александры Екатерина подарила великокняжеской чете Гатчину. Она купила ее у наследников скончавшегося в "глубокой меланхолии" бравого когда-то Григория Орлова, своего любовника.

С одной стороны, событие в целом радостное - и появление ребенка, и подарок от матери, - но Павел был огорчен. Огорчение по отнятии царевны "в пользу" царствующей матери было уже привычным, но дело в том, что за два месяца до того Екатерина удостоила сына участия в рассмотрении международной обстановки и политики после Крымской кампании, и ему показалось, что наконец-то он приобщен к государственным делам и на равных правах привлечен к управлению Россией… Потому Гатчину Павел воспринял больше как ссылку (что, по сути, так оно и было).

По здравом же размышлении супруги пришли к выводу, что Гатчина может оказаться тем самым отдельным гнездышком, где их не станут волновать неприятные им лица, да и вообще можно будет предаться тихому семейному уединению.

Впрочем, Павел и Мария Федоровна понимали это семейное уединение по-разному. Вскоре это и выяснится, когда наследник заведет себе гатчинскую "дружину", которую начнет муштровать по собственным правилам, скопированным с прусских воинских уложений. Начало он положил с небольшой группы из 80 человек под командой капитана Штейнберга. Все это было "игрушечным" и ненастоящим даже в глазах Екатерины - противницы прусских порядков. Однако самому Павлу так не казалось, и он продолжал до самозабвения заниматься экзерцициями со своим небольшим отрядом. Постепенно этот отряд станет расти и приобретать силу павловской гвардии, но пока что этого не было видно, и императрица не посмела запретить сыну возиться со своей игрушкой, хотя он напоминал ей в своих забавах ненавистного мужа Петра Федоровича. Своей радостью Павел делился… с Фридрихом Вторым. Несмотря на политику Екатерины, несмотря на запреты, Павел не оставил сношений с великим автором прусских воинских правил. Также несмотря на то что наследник прекрасно знал, что его переписка с прусским королем становится непременно известной матери, он не прекратил общения с Фридрихом до самой его смерти в 1786 году.

Почти с первого же момента Гатчина перестала быть тем самым "уютным гнездышком", о котором мечтала Мария Федоровна: Павел завел в своей резиденции не только свои порядки, но и оформил ее по своему безумному вкусу. Мрачный вид сего имения виден до сей поры. "В Павловске преобладал вкус Марии Федоровны, в Гатчине - Павла, - пишет Г.И. Чулков. - Впрочем, муж и жена, по-видимому, искали художественного компромисса, и это выразилось в некотором эклектизме зодчества и интерьеров. В Павловске работали замечательные мастера - Камерон, Кваренги, Бренна, Скотти, Гонзаго, Баженов... Но Екатерина была скупа, когда денег просил Павел. Поэтому зодчие и художники были связаны экономией. От этого великолепные замыслы казались странными и смешными, как, например, псевдороманская крепость Бип. Зодчий Бренна по воле Павла построил в Павловске средневековую крепость с донжоном, с остроконечными башнями, со всеми грозными атрибутами воинственной эпохи, но эта постройка благодаря своему малому масштабу производит впечатление игрушечное и комическое. Бедный Павел! Будучи взрослым и зрелым человеком, он играл роль самодержавца в своем небольшом поместье, как мальчики играют, забавляясь ненастоящими крепостями и ненастоящими армиями".

Рис. 12. Дворец в Павловске

Рис. 13. Гатчинский дворец

В 1788 году Россия воевала на два фронта - с Оттоманской Портой на юге и со Швецией на севере. Павел настаивал на разрешении государыни поучаствовать ему в боевых действиях, ибо о том, чтобы что-то там возглавить, гатчинский затворник и не мечтал. Екатерина была в затруднении. С одной стороны, она понимала, что 34-летнему Павлу давно пора заняться настоящим делом, с другой - опасалась его самостоятельности, которая могла неизвестно каким образом обернуться и для нее, и для России. Тем более что войсками командовал князь Потемкин, с которым у Павла могла возникнуть конфликтная ситуация, и это было ей не на руку. Впрочем, получившему разрешение отправиться на север Павлу достаточно было и Мусина-Пушкина: он немедленно рассорился с главнокомандующим. А к тому же шведы нашли способ связаться с Павлом и стали вести с ним прямые переговоры - то ли считая, что Павел что-то решает, то ли собираясь перессорить российские правящие круги изнутри. Павлу ничего не оставалось делать, как доложить императрице о сем обстоятельстве, и он немедленно был отозван в Петербург. Несмотря на храбрость, проявленную Павлом в ходе боевых операций, он единственный, кто не был удостоен никаких наград по окончании кампании. Более того: Екатерина весьма насмешливо относилась к его участию в шведской войне.

"Снова поневоле уединившись в Гатчине, - говорит Г.И. Чулков, - Павел занялся формированием своей маленькой армии. Теперь у него было уже около двух тысяч солдат; были орудия; был даже игрушечный флот. Люди, правда, были живые, не игрушечные, но маршировали они, как заведенные автоматы. Одеты они были на прусский манер, все в париках с косами, усыпанными мукой. На улицах Гатчины стояли прусские полосатые будки. И на гауптвахтах наказывали солдат совершенно так же, как в Берлине, - немилосердно и педантично. Зато кормили солдат изрядно, и офицеры не смели обижать нижних чинов зря, без нарушения дисциплины. Найти офицеру эту среднюю линию поведения - быть строгим и в то же время не давать повода для жалоб, на что все солдаты имели право, - было не так-то легко. Воспитывался особый тип гатчинского служаки - покорного царского раба и жестокого фронтовика. Идеальным типом такого офицера был Алексей Андреевич Аракчеев, любимец Павла, злой гений Александра".

Аракчеев прослывет (не по собственной вине, а по вине курносого императора) и "злым гением" самого Павла, когда его не окажется в нужном месте и в нужный час при самодержце. Это будет стоить Павлу жизни.

Дадим опять слово Марине Удальцовой. Несмотря на резко отрицательное ее отношение к "нелепому и коротконогому" императору Павлу Петровичу, она приводит конкретные факты, собранные из разных источников. Кстати, оттуда немудрено и заразиться неприязненным отношением к "сумасшедшему" правителю. "Но вдали от развращенного Петербурга в размеренной однообразности парадов и разводов караулов Гатчины идет напряженная работа по выработке программы будущего правления. Вот они, немые свидетели его размышлений, плоды долгих бесед с Д. Фонвизиным и Н.И. Паниным, записки конца 80-х годов.

Вечереет. Неровный свет оплывающих свечей разгоняет сгущающиеся сумерки. Последняя встреча с Никитой Ивановичем. За два дня до смерти здесь, в Гатчине, он вновь убеждает своего воспитанника реформировать государственный строй России на конституционных началах. Где-то в бумагах спрятаны две собственноручно написанные записки, сохранившие обсужденный с Паниным план преобразований.

А этот документ - "Мнение о государственном казенном правлении" от 1786 года - плод долгих самостоятельных раздумий. Не пригодна для России система Панина! Империя нуждается в единоначалии, с заменой выборности назначением от короны. Не конституция, а укрепление единоличности власти и управления! Эта мысль упорно разрабатывается в последующие годы, отражением чего стали записки "О министерствах", "О Сенате" и, наконец, "Наказ об управлении государством", где торжествует идея абсолютной монархии, где каждое сословие имеет четко определенные обязанности перед государством, где коллегиальное управление уступает место системе министерств, а Совету, на который столько надежд возлагал покойный Панин, отводится роль совещательного органа при государе.

События последующих лет убеждают в правильности выработанных положений. Никаких иллюзий не оставляет у него Французская революция".

Период от Французской революции до смерти Екатерины обозначился не только утверждением для самого себя взглядов Павла власть, но и возросшей из невидимых всходов внутри царской семьи новой проблемой, в которой сконцентрировались все противоречия между Павлом и его матерью, хотя объективно это была битва мировоззрений. Причем, держа и продолжая держать сторону отца, Петра Третьего, Павел и не заметил, как пришел к тому же, что отстаивала Екатерина, - то есть к абсолютизму, но еще более жестокому, ибо был он вымучен в долгих размышлениях в тиши Павловска и Гатчины и опробован на практике в процессе экспериментальных занятий с гатчинским павловским войском. Этот полк насчитывал уже, как сказано, две тысячи штыков!

Глава 4

От революции до смерти Екатерины

Великая Французская революция 1789 года. Мир содрогнулся, столкнувшись с ее реалиями. Многие деятели, спешащие петь дифирамбы демократии и правам человека, особенно в те годы, еще не осознавали основной, материальной подоплеки происходящего. Ограничен или не ограничен конституцией монархический строй - далеко не самое главное, когда речь идет о собственности, о том, что на место старого, развращенного привилегиями и властью класса идет новый и непомерно хищный класс, жадный до власти, ибо деньги у него уже есть.

И как должен был мыслить на эту тему Павел, мечтатель, держащий в уме законы, правила, уставы и регламенты, и все это было замешено на средневековом рыцарстве?

"Это был единственный момент в жизни цесаревича, когда между ним и матерью не возникало серьезных разногласий. Но, в отличие от нетерпеливого сына, требующего все прекратить пушками, Екатерина - более умудренный политик, понимающий, что "пушками можно убить санкюлотов, но не их идеи". Поэтому она возглавляет европейскую антифранцузскую коалицию, дает приют французским эмигрантам и начинает в собственной империи борьбу со всем передовым и прогрессивным, что взросло на русской почве из семян французской философии. Долой все эти "просветительские штучки", никаких связей с мерзкими санкюлотами, посмевшими поднять руку на своего монарха, никакой вольности доморощенным Вольтерам и Руссо! Крестовый поход против революционной язвы Европы!

Рис. 14. Екатерина Вторая

А цесаревич в это время утверждается в верности своих выводов. Как ошибался Никита Иванович! Жизнь доказала, что только твердая самодержавная власть, опирающаяся на централизованный государственный аппарат, в состоянии противостоять, с одной стороны, революционной стихии, а с другой - разгулу взяточничества и казнокрадства, фаворитизму и "повреждению нравов", которые столь ярко проявились в последние годы правления матери.

Двор и гвардия живут не по средствам. Балы сменяются маскарадами, около стареющей императрицы вьются молодые офицеры, стремясь "попасть в случай". Казна пуста. Неконтролируемый выпуск ассигнаций приводит к обесцениванию рубля, дефициту в бюджете и росту внешнего долга. Крестьяне задавлены непомерными поборами и барщиной, в некоторых местностях достигающей 6 дней в неделю, что делает невозможным бездоимочное поступление налогов в казну. Дворянство все больше должает частным кредиторам и ростовщикам. И только в международном оркестре роль первой скрипки остается за Россией. Хотя на европейском небосклоне все ярче разгорается звезда генерала Буонапарта.

Некогда маленький капрал стремительно восходит к высотам власти. А он? В сорок лет он все еще наследник престола. Уже подрос старший сын, с которым столь непросто складывались отношения благодаря дьявольскому плану матери в решении вопроса престолонаследия.

Вот он, голубоглазый красавец, ясным зимним утром торжественно клянущийся отцу в том, что не примет участия в интригах, которые плетет против сына императрица. Поверить ли? Насколько искренен этот юноша, волею судеб оказавшийся камнем преткновения между Большим и Малым Двором?

Вчера он участвовал в разводе караула в Гатчине и казался искренне увлеченным этим занятием. А назавтра в покоях императрицы он флиртует с ее фрейлинами. Какие мысли заронил в эту белокурую головку республиканец Лагарп, ведя философские беседы со своим воспитанником в тени царскосельских парков?" (М. Удальцова.)

Очень интересна позиция многих и многих исследователей этого периода российской истории. Все сочувствуют Александру Павловичу, попавшему "между молотом и наковальней": ему приходилось потакать и батюшке, то есть Павлу Петровичу, и бабушке, то есть Екатерине Алексеевне. Правда, в подобных условиях Александр выработал свой неповторимый характер, который ему пригодится потом в годы его пребывания на российском троне, но все равно: "бедный наследник!" Почти как уже привычное нам: "Бедный Павел!"

Но если разобраться, кто был "молотом", а кто "наковальней", - выяснится, что на роль ни того, ни другого Павел претендовать не может. Его наследное право на трон при жизни Екатерины было фиктивным, и он сам это осознавал, следовательно, не мог он давить на сына, тем более фактически ему не принадлежащего. Хотя Александр Павлович, конечно, знал, кто его отец и кто мать, но не более того, что позволялось в свое время знать Павлу. Правда, Екатерина позволяла Марии Федоровне гораздо больше, чем когда-то ей самой Елизавета, и Александр достаточно хорошо знал матушку, а в годы правления Павла даже весьма близко сошелся с нею, - но сам Павел не только не мог влиять на сына, но и вообще был в его глазах фигурой недостижимой. Разве допустила бы Екатерина будущего императора под влияние того, кого она не желала видеть на троне?

Александр, конечно, был ближе с Екатериной, чем с матерью. А отец и вовсе являлся для него почти чисто номинальной фигурой.

И все-таки проблема с Александром в полный рост встала перед Павлом Петровичем примерно за два года до смерти императрицы. Екатерина, видимо, чувствующая близкий конец, перестала колебаться относительно личности наследника. И в 1794 году она избрала Александра окончательно и постаралась провести свое решение через Совет. Как ни странно было для нее, Совет не пошел у самодержицы на поводу! Екатерина забрала сей проект, но отказываться от него не собиралась. Она прибегла к помощи Лагарпа. Иностранный воспитатель отрока Александра Павловича, возможно, был бы счастлив видеть на троне своего просвещенного воспитанника, но сознавал, что Россия - страна для него чужая, да и неизвестно еще, чем может обернуться для него самого подобное вмешательство: а вдруг завтра произойдет переворот, каковых бывало здесь немало?.. Он отнесся к предложению императрицы весьма скептически. Но и это не остановило Екатерину Алексеевну - она обратилась… к Марии Федоровне! Точно мы не знаем, какими аргументами оперировала императрица и какие следовали контраргументы со стороны невестки, но обратилась владычица явно не по адресу. Если и были семейные разногласия между Марией Федоровной и ее "сумасшедшим" мужем, то не по поводу мистики и суеверий, и уж тем более не по поводу странной приверженности Павла прусским солдатским уставам: Мария Федоровна сама выросла на всем этом, да и Фридрих II Великий был ее хоть и не самым близким, но любимым родственником, - а ведь именно он автор палочной прусской дисциплины… В общем, Екатерина получила и от невестки полный отлуп. Неужели она всерьез полагала, что Мария Федоровна простит ей то, что императрица отняла у нее всех ее восьмерых детей, а теперь еще нацелилась и на девятого?.. Мария Федоровна носила под сердцем будущего императора Николая.

К чести великой княгини, она ни словом не обмолвилась Павлу о предложении Екатерины. Правда, тем самым невольно заставила думать Павла о своем соучастии в его несостоявшемся устранении от власти. Потому что после смерти матери Павел нашел некоторые следы уговоров Екатериной Марии Федоровны в бумагах Екатерины и посчитал супругу, родившую ему к тому моменту девятерых детей, предательницей…

После неудачи с невесткой Екатерина обратилась непосредственно к самому Александру Павловичу.

Аргументы, предложенные ему, вычислить нетрудно. Далекий от отца, вернее, искусственно отдаленный самой Екатериной, почти не знавший и наверняка не понимавший его, Александр вполне мог воспринять любые доводы относительно нездоровья Павла Петровича. В основном это можно было и не уточнять: Павел уже привык, что придворные и даже простые слуги шепчут ему в спину что-то типа: "Вон пошел наш ненормальный", - трудно поверить, что Александр слышал сие впервые. Вторым (или первым) порядком мог быть главный аргумент: ты - потомок Великого Петра, ты должен продолжить дело Великого Петра, и потому дело Великого Петра я передам тебе из собственных рук. Судя по тому, что мы сейчас знаем об Александре, несмотря на его молодость и крайнее честолюбие, несмотря на его изворотливость и приспосабливаемость, которую приписывают ему нынешние исследователи (раздувая в его глазах личность Павла), будущий император ответил бабке твердое "нет".

Так это или не так, твердо не знает и Г.И. Чулков. Вот его вариация тех же событий: "Для устранения Павла от престола необходимо было согласие на это Александра, и Екатерина старалась обеспечить это согласие, но уклончивый молодой человек вел себя так загадочно, что императрица не вполне была уверена в успехе своего предприятия. Она обращалась даже с этою целью к Лагарпу, но добродетельный швейцарец не пожелал быть орудием императрицы. В начале 1795 года он получил отставку. Уезжая, он добился свидания с Павлом, который считал его якобинцем. Лагарп постарался внушить ему доверие к сыну. Между Павлом и Александром неожиданно для Екатерины установились некоторые сочувственные отношения. Этот "ангел" оказался довольно ревностным служакой гатчинской кордегардии. Можно даже говорить, что Александр был не двулик, а многолик: он был в молодости и якобинцем, и гатчинским экзерцирмейстером, и сентиментальным мечтателем, и хитрым дипломатом..."

Здесь Г. Чулков противоречит сам себе. Если Александр был "уклончив" и не мог сказать ни "да", ни "нет", Лагарп, которого трудно заподозрить в непорядочности (республиканец - да, но порядочный!), вряд ли стал бы ходатайствовать за него перед Павлом, тем более что его все равно "выставили" из Петербурга. Значит, вероятнее все-таки, что "нет" Александра было твердым.

Кстати сказать, не этот ли ответ Александра Павловича привел венценосную бабку в расстройство, не он ли послужил пришествию 5 ноября 1796 года апоплексического удара, коим еще и в XX веке именовали инсульт? Как известно, именно этого удара не пережила Екатерина, именуемая Великой, и скончалась 6 ноября того же 1796 года.

Осталось пересказать, как это было.

Впрочем, раз уж речь у нас о тайнах, не грех припомнить и мистическое событие, случившееся незадолго до 5 ноября. Журнал "Ребус" № 23 за 1885 год опубликовал материал из книги герцога де Дудовилля "Мемуары Людовика XVIII в 12 томах", где сказано про Екатерину II следующее: "За 2 дня до смерти… фрейлины, дежурившие у дверей спальни ее величества, увидели, что государыня, в ночном костюме и со свечой в руках, выходит из своей спальни и идет по направлению к тронной зале и входит туда.

Сперва они были очень удивлены таким странным и поздним выходом, а вскоре начали тревожиться ее продолжительным отсутствием. Каково же было их изумление, когда они услыхали из спальни государыни звонок, которым обыкновенно призывалась дежурная прислуга! Бросившись в спальню, они увидели государыню лежавшею на кровати; Екатерина спросила с неудовольствием, кто это ей мешает спать. Фрейлины замялись, боясь сказать ей правду; но императрица быстро заметила их смущение и в конце концов заставила-таки рассказать себе подробно все происшествие.

Живо заинтересованная рассказом, она приказала подать себе одеться и в сопровождении своих фрейлин отправилась в тронный зал. Дверь была отворена - и странное зрелище представилось глазам присутствующих: громадная зала была освещена каким-то зеленоватым светом. На троне сидел призрак - другая Екатерина!..

Императрица вскрикнула и упала без чувств. С этой минуты здоровье ее расстроилось, и два дня спустя апоплексический удар прекратил ее жизнь".

Событие целиком и полностью вписывается в мистическое сознание Павла Первого, но поведано миру не курносым императором, а людьми, к его "сумасшествию" отношения не имеющими.

А вот что, собрав сведения из источников, пишет о событии Марина Удальцова:

"Пока цесаревич занимался "приуготовлением" себя к будущей государственной деятельности, его старший сын достиг совершеннолетия. При Большом Дворе все настойчивее становятся слухи о подготовке Екатериной документа, передающего престол внуку, обнародование которого намечается то ли на Екатеринин день (24 ноября), то ли на Новый год. Вот почему пойманной птицей бьется сердце в ожидании столичного гонца.

Опережая спешащего доложить дежурного офицера, не сняв мокрого, заляпанного грязью плаща, нарушая все правила придворного этикета, в зал вбегает высокий русоволосый мужчина.

Но, всемилостивейший Боже, это же родной брат всесильного временщика, страстно ненавидимого Платона Зубова Валериан! Испуг настолько велик, что до сознания не сразу доходит смысл сказанного: "Государыня при смерти!" Мать, узурпировавшая его престол в прошлом, мать, замышляющая лишить его власти в будущем, его мать - российская императрица Екатерина II - готова отойти в мир иной!

Среди хаоса вдруг нахлынувших мыслей и чувств ярко проступила одна: "Действовать!"

Стремительно отданы распоряжения - и небольшой отряд во весь опор несется в Петербург.

В жарко натопленных покоях умирающей императрицы рыдает Зубов, сразу ставший ничтожным и жалким, потерявший былое самодовольство и чванливость. На высокой кровати хрипит в агонии мать.

Лишь мельком взглянув на открывшуюся картину, он стремительно проходит в кабинет. Здесь среди бумаг - те, что хранят последнюю волю государыни о передаче престола не ему, законному наследнику и сыну, двадцать с лишним лет томившемуся в ожидании власти, а внуку - нежно любимому "господину Александру", приуготовляемому к роли российского правителя с младенческого возраста.

Сейчас не до поиска. Поэтому все бумаги просто срочно опечатаны. Но агония Екатерины длится несколько дней.

Судьба, в лице тонкого дипломата, вельможи екатерининского двора графа Александра Андреевича Безбородко, которому дворцовые слухи приписывали роль душеприказчика императрицы, неожиданно смилостивилась к тому, кто столько лет был ее пасынком. Злополучные бумаги превратились в горку пепла в камине, за что держать Александру Андреевичу ответ на Страшном суде. А сейчас хитрый придворный лис заслужил неограниченное доверие и благодарность угрюмого и подозрительного гатчинского затворника за услугу, ликвидировавшую последнюю преграду между ним и российским троном.

Теперь можно вспомнить и о сыновнем долге.

Священнослужители, получив долгожданный приказ, совершают над умирающей императрицей традиционный обряд. 6 ноября наступает смерть. Придворные сразу же приведены к присяге. Спустя два дня присягают войска и население. Маленький курносый гатчинский полковник наконец-то достиг желанной цели - стал российским монархом."

Несколько иначе, и более обширно, с важными деталями, описывает то же Г.И. Чулков. Вот как это выглядит:

"В ночь с 4 на 5 ноября 1796 года Павлу неоднократно снился сон, который тревожил его суеверное сердце. Ему снилось, что некая незримая и сверхъестественная сила возносит его кверху, и он каждый раз просыпался в смятении. Заметив, что Мария Федоровна не спит, он рассказал ей свой сон, и она в свою очередь призналась, что и ей снится тот же самый сон несколько раз.

Перед обедом Павел рассказал за столом Плещееву и другим об этом сне, который казался ему многозначительным. Все молчали, зная странности Павла и причуды его воображения. В три часа прискакал в Гатчину граф Зубов. Он явился к Павлу бледный, испуганный и подобострастный. С Екатериной случился апоплексический удар. Предусмотрительный граф Н.С. Салтыков послал еще раньше к Павлу офицера с известием об ударе, постигшем царицу, но Зубов опередил его. В четыре часа цесаревич уже поскакал в Петербург, в Зимний дворец. Здесь всем руководил Салтыков, никого не допуская к умирающей императрице, которая, впрочем, лишившись языка, едва ли могла бы сделать какие-нибудь неожиданные распоряжения.

В Петербург Павел прибыл вечером. По дороге он встречал длинную вереницу курьеров, которые мчались к нему в Гатчину: все спешили известить Павла о новой его судьбе.

В Софии он встретил Ф.В. Ростопчина и обрадовался ему. Около Чесменского дворца Павел вышел из кареты. Он еще плохо соображал смысл события. Там, в Гатчине, когда ему сообщили о неожиданном приезде графа Зубова, он был в ужасе, предполагая, что тот приехал его арестовать. До Павла в это время дошли слухи о намерении Екатерины заточить его в замке Лоде. И теперь, когда выяснилось, что Екатерина умирает, он боялся поверить этой вести, от которой зависела вся его жизнь. Была тихая, слегка морозная лунная ночь. Павел смотрел на летучие облака, которые то закрывали луну, то снова, летя куда-то, оставляли ее без покрова, нагую и таинственную.

Ростопчин увидел, что Павел плачет. Нелепый курносый нос и безумные глаза были устремлены на луну. Этот сорокадвухлетний человек вдруг почувствовал, что он жалок и ничтожен, что это лунное небо, снежный саван земли и безмолвие - все исполнено тайной мудрости, и ему, Павлу, не разгадать этой тайны никогда. Ростопчин схватил Павла за руку, забыв этикет, и пробормотал: "Государь, как важен для вас этот час!" Павел очнулся. Он вошел в роль цесаревича, готового принять власть, и сказал что-то подходящее к случаю и торжественное. Потом они сели в карету и поскакали дальше.

В Зимнем дворце Павла встретили сыновья - Александр и Константин. Они были в гатчинских мундирах, и это было приятно Павлу. Он тотчас же прошел в спальню к императрице. Грузная, распухшая, она лежала неподвижно, с помутившимися глазами. Редкие хрипы вырывались из груди старухи. Императрицу долго не могли перенести на постель, потому что не хотели пускать в спальню посторонних, а камеристки не в силах были поднять с полу это жирное, тяжелое тело.

Павел расположился в угольном кабинете рядом со спальней императрицы, и являвшиеся к нему должны были проходить через спальню, где лежало тело.

Одним из первых явился Аракчеев. Он был весь забрызган грязью, и Александр повел его к себе, дал ему свою рубашку, которую этот раб свято хранил до конца своих дней. В приемных дворца толпились гатчинцы. Изнеженные вельможи, избалованные гвардейцы шепотом перебрасывались французскими фразами, делясь впечатлениями от этих незнакомцев, которые в своих прусских мундирах, стуча огромными сапогами, расхаживали по залам, как завоеватели.

На рассвете 6 ноября Павел вошел в спальню Екатерины и спросил дежурных медиков, есть ли надежда на выздоровление. Надежды не было. Самодержавная царица умирала. Ростопчин привел к Павлу графа Безбородко, который знал тайну престолонаследия. Существует рассказ, будто хитрый граф, разбирая с Павлом бумаги Екатерины, молча указал на пакет, перевязанный лентой. Через минуту пакет пылал в горящем камине. Павел стал императором. Безбородко вскоре был осыпан милостями чрезвычайно щедрыми.

Когда Павел сжигал в камине документ об отстранении его от престола, императрица еще дышала. В камер-фурьерском журнале сказано, что страдания ее величества продолжались непрерывно - "воздыхание утробы, хрипение, по временам извержение из гортани темной мокроты...". Наконец из ее горла вырвался последний вопль, и она умерла. По словам Ростопчина, все тотчас же бросились "разыгрывать безумную лотерею безумного счастья".

Крестьяне, вопреки мнению некоторых историков, отнеслись к смерти Екатерины с полным равнодушием, и не мудрено: в ее эпоху крестьянская жизнь характеризуется лучше всего пословицей: "Босоты да наготы изнавешены шесты, а холоду да голоду амбары стоят". В ее царствование крепостное право достигло пределов своего развития.

Но знать и дворяне, избалованные императрицей, искренне оплакивали покойницу. Им казалось чудовищным, что Павел, не щадя ее памяти, повелел извлечь из могилы останки Петра III и перенести их из Александро-Невского монастыря в соборную Петропавловскую церковь. Из ветхого гроба было вынуто тело некогда бесславно умерщвленного царя и положено в новый, богатый гроб. Павел лобызал истлевшие кости своего родителя и приказал сделать то же своим детям. 25 ноября император короновал мертвеца. Он сам вошел в царские врата, взял с престола корону и, сначала возложив ее на себя, потом увенчал ею костяк Петра III. Вся гвардия стояла шпалерами, когда 2 декабря везли гроб из Невского монастыря в Зимний дворец, и Павел, тонко и страшно издеваясь, повелел Алексею Орлову нести за царским гробом корону задушенного им императора.

Первые распоряжения и приказы нового императора касались масонов, гонимых при Екатерине. Императрица еще дышала, а Павел уже послал фельдъегеря к удаленному от двора А.Б. Куракину. Немедленно, приняв власть, Павел отдал приказ об освобождении Новикова из крепости. С И.В. Лопухина был снят надзор. Н.Н. Трубецкой и И.П. Тургенев вернулись в столицу. Возвращен был из Сибири Радищев. Князь Н.В. Репнин произведен был в фельдмаршалы на третий день по воцарении Павла.

Рис. 15. Император Павел I Петрович

Павел, по-видимому, не верил, что Французская революция подготовлялась при участии масонов. Коронованные розенкрейцеры не были, очевидно, посвящены в планы, о которых рассказал Баррюэль, если надлежит верить его рассказам. Как бы то ни было, мы не можем сомневаться в яростной ненависти Павла к якобинцам. Ему мерещились цареубийцы. Судьба Капета и его жены не давала ему спать. Ему противны были даже французские моды, и он поспешил запретить круглые шляпы и фраки. Градоначальник Архаров, как будто желая выставить Павла в смешном виде, отрядил двести полицейских чинов, которые в Петербурге срывали с прохожих якобинское платье. Приказано было всем, даже дамам, выходить из экипажа при встрече с императором, и это наводило ужас на все население столицы. На первом плане у нового самодержца был вахтпарад.

Все эти анекдоты тщательно записывали мемуаристы, почти все, впрочем, так или иначе обиженные новым властелином. Началось четырехлетнее царствование Павла."

Глава 5

Итак, она звалась… Мария

Период правления Павла Первого полон для историков неясностей, хотя все его события вроде бы вполне известны. Как уже говорилось, суть возникновения неясностей заключена в неприязненном отношении к Павлу многих и многих современников, а также их наследников, которые, даже, возможно, не застав Павла, были настроены к нему весьма негативно, держа на императора отцовские обиды. В связи с этим большинство материалов эпохи Павла нельзя считать объективными. Впрочем, попробуйте обнаружить объективность в интерпретации событий хотя бы нашей нынешней истории - к примеру, известных перипетий с ГКЧП 1991 года или расстрелом Белого Дома 1993-го…

А вот сведения о супруге Павла Марии Федоровне - и вовсе крайне скудны. В основном все материалы, касающиеся обстоятельств ее жизни, сводятся к нескольким источникам, и комментаторы пересказывают их практически одними и теми же словами, что создает впечатление еще большей необъективности, чем противоречивые мнения историков о Павле, как императоре. Наиболее интересен краткий комментарий Елены Кальницкой, которая постаралась создать именно объективный портрет Марии Федоровны, однако, по ее же собственному заявлению, "очень жаль, что попытка уйти от сложившихся стереотипов сделала рассказ о многолетнем союзе императора Павла I и его супруги императрицы Марии Федоровны столь печальным".

Но вернемся к началу. Вот что говорит нам Википедия (курсив мой):

"Юная невеста, внучатая племянница Фридриха II, была мила, вполне красива для немецких принцесс, округла, с мягкими чертами лица, восторженна и воспитана в духе Руссо. Принцесса была сентиментальна, она влюбилась в Павла и изливала свои чувства со свойственной ее времени экзальтацией в письмах к жениху, родным, подругам… Из письма Павлу: "Я не могу лечь, мой дорогой и обожаемый князь, не сказавши Вам еще раз, что я до безумия люблю Вас; моя дружба к Вам, моя любовь, моя привязанность к Вам еще более возросла после разговора, который был у нас сегодня вечером. Богу известно, каким счастьем представляется для меня вскоре принадлежать Вам; вся моя жизнь будет служить лишь для того, чтобы явить Вам доказательства той нежной привязанности и любви, которые мое сердце будет постоянно питать к Вам. Покойной ночи, обожаемый и дорогой князь, спите хорошо, не беспокойтесь призраками, но вспоминайте немного о той, которая обожает Вас".

Именно чувствительное сердце принцессы стало для Павла отдушиной в его нелегкой придворной жизни великого князя. Зная свой непростой характер, он приготовил для невесты письменное "наставление", в котором есть предупреждение о том, что его душа наполнена призраками, внушающими ему ужас, и ей "придется прежде всего вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпеливость". Но принцесса была готова на все, они обручились, и на второй день обручения она написала ему: "Клянусь этой бумагой всю мою жизнь любить, обожать Вас и постоянно быть нежно привязанной к Вам; ничто в мире не заставит меня измениться по отношению к Вам. Таковы чувства Вашего навеки нежного и вернейшего друга и невесты".

Так ей хотелось жить, и она в искреннем порыве молодости считала, что сможет так жить. Ведь и цесаревич с радостью откликался на ее порывистую искренность и открытость, которой он был свидетелем: "Всякое проявление твоей дружбы, мой милый друг, крайне драгоценно для меня, и клянусь тебе, что с каждым днем я все более люблю тебя. Да благословит Бог наш союз так же, как Он создал его"."

Во-первых, обратив внимание на курсивы, уже можно предположить, что вряд ли здесь речь идет об искренности со стороны невесты. Конечно, юный Павел, получивший в Берлине весьма теплый прием, вполне мог позабыть о своей первой супруге Наталье Алексеевне, тем более что она ему "наставила рога", что очень сомнительно и с большой долей вероятности можно приписать интригам Екатерины, и почти влюбиться в новую пассию, которая приглянулась ему своей молодостью и свежестью, чем отличались тогдашние немецкие принцессы, да и малорослый кривоногий Павел не мог не обратить внимания на выгодные стати Софии-Доротеи, бывшей едва не на голову выше своего будущего супруга. Вспомним, что именно писал он о своем впечатлении матери Екатерине (курсив опять мой): "Мой выбор сделан. Препоручаю невесту свою в милость Вашу и прошу о сохранении ее ко мне. Что касается до наружности, то могу сказать, что я выбором своим не остыжу Вас; мне о сем дурно теперь говорить, ибо, может быть, я пристрастен, но сие глас общий. Что же касается до сердца ее, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен между роднею и ею. Ум солидный ее приметил и король... Весьма проста в обращении, любит быть дома и упражняться чтением или музыкою, жадничает учиться по-русски, зная, сколь сие нужно".

Рис. 16. Великая княгиня Мария Федоровна

Ничего удивительного в том, что наследник нашел "сердце чувствительное и нежное": все немецкие принцессы в том и воспитывались, чтобы их будущие царствующие мужья в этой нежности недостатка не имели. И слава о них (принцессах) была именно такой: чувствительные и нежные. Впрочем, сентиментальность немок не мешала им совершать кровавые перевороты и венчать народные бунты плахами и виселицами, как сама Екатерина продемонстрировала это весьма наглядным образом. Ну, насчет того, что, мол, "жадничает учиться по-русски", да еще "зная, сколь сие нужно", - все и так понятно: посидев в невестах, до последнего часу принцесса так и не знала, кто же окажется будущим мужем, а учить сразу все европейские языки - дело накладное. Потому, лишь определившись с языком, как в случае с Павлом, да и сыном его Александром и т. д. - речь, к примеру, о Елизавете Алексеевне (и т. д.), - невеста начинала штудировать русский. Екатерина тоже прошла через эти обстоятельства, хотя из всех императриц, кажется, лучше других освоила язык, позволив остаться только сильному акценту, впрочем, говорят, не очень противному.

Мария Федоровна вполне могла обладать "чувствительным сердцем", но, во-первых, желательно не путать юную невесту с уже достаточно пожившей женщиной, которая получила у современников прозвище "чугунная" не только за непреклонный металлический характер, но и за коварство, коего от нее постоянно ждали окружающие, и особенно это проявилось в последние десятилетия жизни Марии Федоровны, оставшейся без мужа и без трона, в роли "порфироносной вдовы".

"Свойственная" ее времени "экзальтация", которая поначалу привиделась Павлу милой чертой будущей супруги, впоследствии стала для него бичом и той самой ненавистной причиной, по которой прежде любимое становится невыносимым, от коего некуда деваться - только в омут или… Павел нашел отдушину: он снимал свой негатив в компании фрейлины супруги госпожи Е.И. Нелидовой - жутко некрасивой, но весьма приятной в общении и очень умной женщиной.

Обратим внимание: Мария Федоровна была красива - Павел выбрал некрасивую. Продолжив аналогию, спросим себя: а отчего же Павел искал в Нелидовой ум? Вероятно, оттого, что Мария Федоровна, вероятнее всего, была, скажем помягче, не совсем умна, а может быть, и вовсе неумна. А мнение короля-родственника об ее уме (из комментария самого Павла) - вовсе не критерий. Зато мы знаем: в любовнице мужчина ищет то, чего не находит в собственной супруге… Учитывая, что, в отличие от других наследных принцев и властителей Европы, имевших сонмы фавориток, в отличие от родной матери, имевшей десятки фаворитов, Павел был весьма скромен в своих любовных - нет, скорее всего, лучше их назвать просто внесемейными - отношениях: кроме Нелидовой да Лопухиной, других его любовниц никто и не назовет. Это за два с половиной десятилетия!

Кстати сказать, касательно первой имеется большая вероятность того, что отношения Павла с фрейлиной были и впрямь чисто платоническими, если можно применить это слово, присущее все-таки любовной сфере, к тем общениям, в которых главным было - именно беседовать, а не что-либо иное. На смертном одре - был такой момент в его жизни еще до роковой мартовской ночи 1801 года - Павел, вдруг обеспокоенный репутацией своей избранницы, пишет "пояснительную записку" Екатерине, в которой отрицает не только факт любовной связи, но и саму мысль о ней, которая вдруг, не приведи Господи, может мелькнуть в голове у кого бы то ни было. Казалось бы, перед лицом жестокой болезни и неизбежной смерти зачем человеку, пусть и наследнику, так явно лгать?.. Правда, порядочность, коей отличался Павел, вполне могла толкнуть его и покривить душой, представив факты в безопасном для Нелидовой ключе, но все же… Ведь та же порядочность могла бы подвигнуть его и на иное - к примеру, огласить свои истинные чувства и призвать оставшихся после него не чинить объекту обожания ничего плохого в память о нем, обожавшем ее. Так что, повторюсь, очень вероятно, что адюльтера в случае с Нелидовой просто не было. Ну, а касаемо Лопухиной… Об этом речь впереди.

Вернувшись к экзальтированности Софии-Доротеи, можно обнаружить нечто, косвенно подтверждающее, что Мария Федоровна была дамой далеко не богатого ума (простим завравшегося Фридриха Второго, утверждавшего обратное), хотя и весьма для своего времени образованной. Нам, давно привыкшим путать талант и ум с образованностью, трудно поверить, что эрудированный более других человек может оказаться круглым идиотом, но ведь такое происходит сплошь и рядом. И разве мало мы знаем сегодня примеров дураков с тремя высшими образованиями?

Теперь о "тонких чувствах" Марии Федоровны. Манерничанье, излишняя театральность - а именно ими страдала София-Доротея - говорят как раз об отсутствии тонкой организации. Павел в конце концов разглядел фальшь, и это не прибавило ему симпатии к собственной супруге. Думается, умница Екатерина оценила все "достоинства" невестки гораздо раньше, и потому нет ничего удивительного в том, что она, относящаяся к Павлу как не к своему собственному детищу, на самой ранней стадии отмела и все иллюзии относительно невестки, а потому отбирала всех рожаемых ею детей отнюдь не по примеру Елизаветы, забравшей у нее сына, а по личным соображениям. Представьте себе: если бабка прекрасно осведомлена о том, что отец ее внуков находится во власти донимающих его "призраков", а мать этих внуков занята лишь впечатлением, производимым ею, и в общении на любую тему постоянно, что называется, жеманничает и кого-то изображает, то что должна думать царствующая императрица о будущем своих наследников - то бишь о будущем страны? Жест Екатерины был вполне предсказуемым: она навсегда вырывала из недостойных, по ее мнению, рук будущих властителей государства и воспитывала их сама, по собственному разумению, что, надо признать, было уж наверняка не хуже, чем если бы дети оставались в руках родной по крови матери.

Барону Гриму Екатерина писала: "Жаль, что волшебницы вышли из моды; они одаряли ребенка чем хотели; я бы поднесла им богатые подарки и шепнула бы им на ухо: сударыни, естественности, немножко естественности, а уж опытность доделает почти все остальное". Курсив мой: императрицу доводила, видимо, до исступления фальшь, сквозящая в невестке.

Если обратиться к детской психологии, то мы с вами сегодня прекрасно знаем, что ребенок, выросший в атмосфере отсутствия любви, получится непременно не любвеобильным (речь уже об Александре и Константине). А отсутствие любви в царской семье подтверждается и всеми современниками, и самим ходом исторического процесса. Во всей этой сложной взаимозависимости Павел, надо признать, единственный сохранял до самого конца, то есть до момента полной невозможности, свою внутрисемейную порядочность, которую, впрочем, любовью тоже не назовешь: просто он не позволял себе спать с теми, кто ему был явно симпатичнее, чем законная жена.

Мария Федоровна не просто "знала, для чего" себя готовила, - то есть для того, чтобы стать впоследствии русской императрицей. Она, попав в Россию и приняв православие и русское имя, русского мужа и уже русскую свекровь, разглядела в представших перед нею событиях и примерах царствования на Руси способ научиться тому же. Несомненно, пример Екатерины весьма ярок для любой будущей императрицы, но пользу он может принести только той, кто сумеет свои собственные возможности и обстоятельства бытия соотнести с реальностью. Кажется, этим чувством Мария Федоровна тоже не обладала и потому усвоила только то, что Екатерина, придя к власти с мужем Петром Федоровичем, нашла момент и освободилась от Петра Федоровича весьма радикально, - и перед нею открылась перспектива безраздельного царствования на необъятных российских просторах. Значит, в отличие от Европы, такое здесь вполне возможно?! - вот что намотала на ус принцесса Вюртембергская, не посвятив в это, естественно, никого, и тем более собственного "любимого" мужа. Прежде переворот совершила и Елизавета, и он оказался для нее удачным… Значит, такое здесь не только возможно, но и вполне в порядке вещей!..

Недальновидный и недалекий человек, Мария Федоровна вовсе не принимала во внимание того, что и за Елизаветой в свое время, и за Екатериной впоследствии стояли реальные структуры и силы, которые позволили им стать самовластными русскими императрицами. Елизавета сделала большую (и роковую) ошибку, приняв в качестве наследника престола совсем не того родственника - будущего Петра Третьего, а Екатерине не повезло со своим наследником (все равно по чьему мнению - ее ли собственному, общественному или всего-навсего по заблуждению, которое, кстати, до сей поры в отношении Павла не развеялось). Но "счастливое" стечение обстоятельств для одной (Елизаветы) и невезение с мужем другой (Екатерины) обернулось для той и другой единственной на тот час возможностью (а может, и исторической необходимостью) принять власть в свои руки - полную и безраздельную. Совсем не те, и даже близко не те, обстоятельства сложились при уходе с арены Павла Первого. И вдруг изумленный придворный люд, в том числе и сам лично наследник Александр Павлович, услышал от обезумевшей императрицы Марии Федоровны, не имевшей ни официальной поддержки в лице какой-либо оппозиции или группы соискателей, ни реальной силы, которая бы сработала в деле узурпации власти, совершенно для них дикое:

- Царствовать! Царствовать хочу!

Она всерьез надеялась, что теперь приягнут ей?!.

Мария Федоровна, имея перед собой пример полновластной хозяйки положения Екатерины Второй и от нее же будучи наслышана о самодержице Елизавете, отчего-то решила, что, едва Павел будет устранен, ей откроются врата к единоличному престолу!.. Стоит ли далее рассуждать на тему присутствия или отсутствия у Марии Федоровны здравого, да и вообще ума?

Впрочем, вырвавшееся вгорячах страстное желание, никем не принятое всерьез, прошло мимо большинства ушей и кому-то даже показалось не имевшим места быть, самой Марии Федоровне уроком проявления осторожности не стало и не отрезвило вдовствующую императрицу, ибо отныне она стала постепенно "завинчивать гайки", хотя и продолжила свой театр, в коем до конца дней играла роль вдовы горячо "любимого" мужа-императора. Как все недалекие люди, она избрала своим орудием не мудрость, а хитрость. Исподволь, невзначай она высказывала царствующему сыну свой взгляд на то или иное событие, диктовала тот или иной ответ на требование заморского властителя или потребность времени.

Так, никто, например, сейчас и предположить не может - а что бы произошло с Европой, согласись Александр I на брак родной сестры Екатерины Павловны с Наполеоном? В любом случае европейская история неминуемо совершила бы совсем иной, чем нам известно, вираж… Нет, мама, то есть Мария Федоровна, была категорически против! Холодный и вроде бы достаточно трезвый, но нерешительный Александр поступил ровно так, как "мама сказала", то есть наотрез отказал Талейрану в 1808 году (и это после Аустерлица) - заметьте, именно тогда, когда Россия по вине "союзников" уже в который раз оказалась в двусмысленном, невыгодном положении. Противник узурпатора по тогдашним убеждениям, он не мог не знать, а как государственный деятель не мог не оценить серьезности намерений "сумасшедшего" отца, искавшего в конце своей недолгой карьеры (и почти обретшего его) союза с Наполеоном именно против зарвавшейся донельзя Англии, которая вовсю хозяйничала не только в Европе, но и внутри доверчивой России.

О неправильном поведении Александра Павловича, ставшего Александром Первым, можно рассуждать - пристрастно или беспристрастно - месяцами, но до сей поры ни один из историков не связал момента смерти Павла не с подлостью или заблуждениями Александра, верившего, что отца "не тронут", а - с деятельностью Марии Федоровны. Очень интересный получается расклад! И тогда вырвавшаяся из недр ее души фраза "Царствовать хочу" никому не покажется ни неуместной, ни дикой. И есть основания подозревать, что молодой и обманутый "масонами" Александр может быть вовсе и непричастен к смерти отца. А ведь это означает не больше и не меньше, как полную реабилитацию одного из самых значительных российских императоров (все-таки поверг Наполеона!) по поводу самого неблаговидного из неблаговидных дел - отцеубийства!

Что, если ночь 11-12 марта 1801 года - есть переворот, устроенный не кем иным, как Марией Федоровной? Аргументов более чем достаточно.

Рис. 17. Императрица Мария Федоровна

Ей отказывала простая логика опыта, которую мы привыкли называть житейской мудростью. Любой человек склонен заблуждаться относительно своих способностей или возможностей, однако когда идет сопоставление не только личностей - себя и еще кого-то, - но групп (с одной стороны, Екатерина и Павел, с другой - она, Мария, и ее первенец Александр), - как можно было не принимать во внимание аргументов Екатерины при полном отсутствии таковых у нее самой?.. Впрочем, если она при этом не врала о любви к Павлу с самого начала. Екатерина неприязненно относилась к Павлу, потому что он ей живо напоминал своего отца Петра III, которого императрица к 1762 году наверняка уже ненавидела. Александр же родился от любимого мужа Павла, - какие закоулки души матери, Марии Федоровны, продиктовали ей, что ее родной сын должен находиться при ней на вторых ролях, то есть вынужден хлебнуть из той чаши, из которой практически всю свою жизнь пил горечь Павел? Сходство между Павлом и Александром, кроме кровных, только в одном - тот и другой воспитывались без матери. Выходит, не дать Александру царствовать - месть Екатерине? Павлу? Обоим вместе? Даже проще: как, не обладая и граммом государственного ума, равнять себя с великой императрицей, которую можно обвинить в чем угодно, но только не в отсутствии такового?

Е. Кальницкая упоминает об одной очень важной вещи. Оказывается, когда Павел выбирал вторую жену, в семье Софии-Доротеи буквально шел торг за нее между принцем Гессен-Дармштадтским и русским двором. Павлу незачем было быть в курсе этого, и, скорее всего, от него это тщательно скрывали, но сама избранница наверняка знала об обоих претендентах. И недаром Фридрих Великий упомянул об ее уме (хотя это не ум, а хватка): ведь она выбрала маленького коротконогого неврастеника, вероятно, из-за необъятных просторов его государства, а отнюдь не по жаркой любви. "Хорошо, дорогая подруга, что ты его не видела, - а то бы влюбилась тотчас же…" - как еще могла оправдать свой выбор немецкая принцесса, чтобы не быть заподозренной в корысти? Конечно, лишь нахлынувшей на нее внезапно страстью к этому карлику. Ведь он еще не проявил ни могучего ума, ни властности - черты хозяина своих земель и народов, которых ему пока не доверили, - он лишь пожаловался на "призраков", одолевавших его. Жалость, конечно, тоже может обернуться любовью, но не в рациональной немецкой душе. Вам хочется нежности? - сколько угодно, - предложила ему София-Доротея и демонстрировала эту нежность и верность мужу столь рьяно и столь фальшиво, что очень скоро Павел все это распознал. Надо отдать ему должное, он продержался долго - 10 лет. Только в 1786 году, на десятилетие брака, празднуемое в Павловске, эта скучнейшая женщина вызвала в нем наконец отвращение, хотя оно зрело внутри Павла гораздо раньше.

Е. Кальницкая пишет: "Постепенно разлад в великокняжеской семье стал заметен окружающим. "Павел, находя в своей жене классическую красоту, неутомимую снисходительность, присущие ей как покорной супруге и нежной матери, преисполнился к ней отвращения…", "его приверженность… превратилась в отчуждение", - свидетельствовал современник".

У Екатерины отношение к Марии Федоровне менялось по более сложной схеме. Поначалу она приняла невестку очень тепло, и это отношение на какое-то время распространилось даже на Павла. Однако вскоре поняла, что сын получил в жены… нет, помягче не выходит: дуру, - и ее тепло угасло. Более того: возможно, сама того не желая, Екатерина убедилась, что такой матери воспитывать наследника давать опасно, а значит, ребенка придется у нее отнять - ведь не в дворники же его готовить, а в будущие императоры!.. Упертость Марии Федоровны на одном и том же - она настолько показушно любила Павла и настолько демонстрировала его недооцененность окружающими, в первую очередь матерью, - что Екатерина… "В душе императрицы, не испытавшей подобного чувства в собственном браке, зародилась глухое раздражение".

Кажется, последнее сказано Е. Кальницкой слишком мягко. Нет, с глаз долой! Поначалу Павловск, потом - Гатчина. Лишь бы подальше от государыни и от собственных детей! Умница императрица остро высмеяла невестку в следующем выражении: ""Мне бы хотелось назвать всех их, хотя бы народилось их десять, именем Марии, - говорила Екатерина о наследницах. - Тогда, мне кажется, они будут держать себя прямо, заботиться о своем стане и цвете лица, есть за четверых, благоразумно выбирать книги для чтения, и напоследок из них выйдут отличные гражданки для какой угодно страны". Разве не встает за этими словами весьма насмешливый портрет невестки?" - вопрошает Е. Кальницкая.

"Для семейного благополучия, - продолжает она высказываться, - не имело никакого значения отсутствие у Марии Федоровны политических взглядов и широкого государственного ума. Гораздо важнее, что она не обладала житейским умом мудрой домоправительницы и матери семейства. В итоге - красивая, образованная, молодая императрица, самостоятельно распоряжавшаяся делами и капиталом, потерпела полный крах своей семейной жизни. Она была слишком правильна, а потому - слишком скучна".

Немец Павел на самом деле до семи лет получил чисто русское воспитание, и на его жизненном пути его должна была сопровождать русская женщина, с ее всплесками эмоций и, возможно, нередкой тоской, разбитным пеньем и буйным весельем, лирической задумчивостью и жалостливостью, которую именуют любовью, - короче говоря, искренняя и в то же время не совсем предсказуемая. Он же обрел верх немецкой педантичности и фальшивого, бездарного театра.

Кажется, после этого десятилетия, отмеченного в Павловске, отношения между супругами и прекратились. Близости взглядов так и не возникло (сравните Павловск и Гатчину), дружбы тоже - как можно дружить с неискренней женщиной? Супруги отдалились друг от друга.

В. Бондаренко пишет о детях Павла и Марии Федоровны и замечает: "В 1792 году у Марии Федоровны и Павла рождается дочь - Ольга. Впрочем, со свойственной ему непосредственностью Павел удивляется: "Откуда ребенок? Я здесь, кажется, ни при чем…" Никаких наград и торжеств по случаю прибавления царского семейства при дворе не было. Многие называли автором малютки камер-фурьера Бабкина. В 1795 году рождается последняя дочь Павла (или Бабкина?) - Анна. И снова никаких особых торжеств, тем более что Ольга в это примерно время и умирает.

Так что рослые младшие дети Павла Ольга, Анна, Николай и Михаил - возможно, "бастарды"?..

Рис. 18. Младший сын Марии Федоровны великий князь Михаил Павлович

Во всяком случае, Анна всегда "в семье своей родной казалась девочкой чужой". Она тихо росла в Павловске и с детства отличалась чрезвычайной религиозностью, что совершенно не было характерно для семейства Павла, а уж тем паче для прожженной вольтерьянки Екатерины Великой.

Между тем, в 1809 году за нее сватается величайший человек эпохи - Наполеон Бонапарт. Два года назад ему отказала гордая Екатерина. Но тихая Анна (к тому же совсем девочка)… Да еще и обстоятельства изменились: Наполеон в 1809 году - союзник России, так что нет формального повода отказать ему…"

Вы помните, один раз Наполеону уже отказали (В. Бондаренко, как вы догадались упоминает "гордую Екатерину" Павловну, а отнюдь не бабку Екатерину, ибо той не стало еще в 1796-м). Что же на этот раз?

"Однако Мария Федоровна и мысли не допускает отдать свою голубицу в руки "узурпатора". Она всячески тянет время. Стареющий Бонапарт теряет терпение: для укрепления династии ему кровь из носу нужен наследник! И женится на дочери австрийского императора Марии-Луизе.

Уф, гроза вроде бы пронеслась…"

Павла уже восемь лет как нет на свете, Александр Павлович, как видите, и сейчас бездеятелен: мама решает проблемы не только семейного, но в данном случае и откровенно государственного характера. Впрочем, император Александр Первый занят многими проблемами: он задумал исключительно важную реформу переустройства государства на демократический лад. Он обещал это всем - даже тем, кто не ждал от него никаких реформ…

Реформ, конечно, не будет. Как не будет и этого вполне возможного брака сестры с Бонапартом. Зато будет самая кровопролитная в истории России (если не считать нашествия монголо-татар) Отечественная война 1812 года с тем же Наполеоном. За что среди вольнодумной молодежи император станет объектом насмешек и символом несбывшихся чаяний. Не потому ли столь агрессивными будут декабристы, в планах которых - не просто переустроить монархию из абсолютной в конституционную, а непременно убить царя! У них тоже не вышло: государя прикрыл своим телом Милорадович. Целились не в него…

Отчуждение между супругами приняло максимальный характер как раз в годы правления Павла. Однако Мария Федоровна умудрялась и в это время своего минимального влияния принимать за мужа какие-то государственные решения. Их число минимально из дошедших до нас фактов, но следует сделать скидку на саму неоднозначность павловского времени и практическое отсутствие объективных его комментаторов из числа современников. Сейчас пытаются сделать из Марии Федоровны великую благотворительницу и воспитательницу, ибо воспитательские функции - фактически единственное, что мог доверить ей Павел, - она и впрямь приняла на себя и курировала этот вопрос в государственном масштабе до самой своей смерти. Еще, как ни странно, Марии Федоровне приписывается некоторая степень участия в создании так называемой Мариинской водной системы, носящей, кстати, ее имя.

Но если дело касается сиротства или воспитания, то основную нагрузку в этом вопросе несла, если вспомнить, сама Екатерина II. А став императрицей, то же дело взяла в свои руки Елизавета Алексеевна, супруга Александра I…

В общем, куда ни кинь, везде Мария Федоровна столкнулась с неприятием ее личного участия в делах более-менее заметных. Однако вряд ли прекратила на свои поползновения: она так и не осознала разницы между ею самой и великими предшественницами. Но отыграться было, по сути, не на ком. И она выбрала объект для травли. Но об этом позже.

Глава 6

Павел на троне

Коронация Павла состоялась 5 апреля 1797 года. В этот же день был обнародовано несколько указов императора, призванных упорядочить туманные прежде установления.

Одним из законов был указ о престолонаследии, с которым закончился произвол, возникший в этом важнейшем деле с легкой руки Великого Петра, когда царем России мог сделаться кто угодно. В общем-то, благодаря Петру I мы и получили "императрицын век", век XVIII-й, хотя вроде бы и не в претензии. "Учреждение об Императорской Фамилии" не столько учреждало, сколько возрождало давние традиции, хотя и в ином ключе. Оно определяло порядок содержания лиц царствующего дома и отводило для этих целей так называемые удельные имения, в то же время регламентируя организацию управления этими имениями. Отчасти закон напоминал французскую систему королевского содержания - разница состояла в том, что французы жили в ней издавна, а на Руси она всегда подвергалась произвольным реформам. После 17 лет существования независимая Кинешемская республика периода Смутного времени, уничтоженная поляками в 1609 году, позже принадлежала то Бельским, то Шуйским, пока наконец не сделалась царской вотчиной Романовых и до самого 1917 года считалась в собственности Великого князя, кто бы он ни был (понятно, что наследники вскоре становились императорами, и соответственно собственность переходила к следующему). Петр I разрушил и это, но возрожденный закон возродил удельные земли.

Что касается Кинешмы, этот небольшой городок на Волге много веков привлекал внимание государственных мужей. Дело в его важнейшем узловом значении: выше Кинешмы, примерно в 10 км, находятся Наволоки - когда-то чисто бурлацкий поселок, ныне город с небольшим населением, - в которых завершалось уверенное судоходство по Волге и начинались мели и пороги. Это значило, что все товары, доставляемые водой по великой реке, сгружались в лабазы местных и приезжих купцов в Кинешме. А это были товары со всего мира (возможно, не считая Америки). Ничего удивительного, что этот важнейший стратегический пункт с приходом стабильной царской власти стал удельной собственностью этой власти.

Тем же числом был издан другой указ Павла. Он касался крепостного крестьянства и запрещал воскресную барщину, на которую помещики, в отсутствие жестких порядков на эту тему, шли повсеместно: они не думали не только о благополучии своих крестьян, но и об элементарном их выживании. Запрещая воскресную барщину, Павел в то же время предлагал хозяевам ограничить барщину тремя днями в неделю, имея в виду, что оставшиеся дни крестьянин потратит на работу на себя. Однако поскольку именно этот пункт носил не жесткий, а рекомендательный характер, никто исполнять его не собирался.

Можно посчитать нижеприводимый факт казусом и даже в какой-то степени отнестись к нему с юмором, но тем, кого он касался, было вовсе не до смеха. Стремясь поскорее облегчить жизнь российским крестьянам, основываясь на своих масонских взглядах, Павел совершил громадную ошибку: указ распространял свое действие на всю территорию России. Однако на Украине, например, вовсе не было крепостничества, и этот указ, как ни парадоксально, стал основанием для закрепощения свободного крестьянства - поначалу "рекомендательными" тремя днями барщины, а позже и вовсе официальным закрепощением на основе порвоначально казусного прецедента. "Хотел как лучше, а получилось как всегда", - сказал бы про Павла Виктор Степанович Черномырдин.

Хватившись, Павел издал указ о запрете продажи крестьян Малороссии без земли. Надо ли комментировать его последствия?..

Объяснить можно все, в том числе и эти два указа. Романтик и идеалист в крестьянском вопросе, Павел отчего-то полагал, что помещичьим крестьянам живется гораздо лучше, чем государственным. Впрочем, на то заблуждение были причины: мы помним несколько лет вспыхивавших по России бунтов государственных крестьян при Екатерине. Павел, видимо, также этого не забывал: ведь все происходило в годы его отрочества - самые яркие и запоминаемые на всю жизнь. Так вот за короткое время своего владычества император Павел I роздал в частную собственность сотни тысяч государственных крепостных. Г.И. Чулков называет их число - 600 тысяч крестьян. Искренне стараясь облегчить их жизнь, самодержец вверг крестьянство в еще большую кабалу, чем та, в которой оно пребывало.

Надо думать, высшие сословия не потому были обижены на Павла. А чем же они были недовольны и обижены? Причем вплоть до того, что их дети продолжали судить о Павле вовсе не объективно, чего не происходило с иными правителями?

Дело в том, что Павел лишил дворянство и города высших привилегий, указанных в так называемых жалованных грамотах Екатерины. Г.И. Чулков пишет: "…Важнейшие статьи жалованных грамот дворянству и городам были отменены, уничтожены были и самоуправление этих сословий, и некоторые личные права их членов, как, например, свобода от телесных наказаний".

Далее Г.И. Чулков сообщает следующее: "Не менее резким переменам подверглись и дела текущего управления, в ряду которых, благодаря вкусам Павла, на первый план выдвинулось военное дело. Внешность войск была изменена на прусский образец, равно как и приемы их обучения, и вместе с тем суровая дисциплина, доходившая до жестокости, заменила собой ленивую распущенность Екатерининской гвардии. Тяжесть этой перемены еще увеличивалась личным характером Павла: его необузданной вспыльчивостью и наклонностью к самым крутым и произвольным мерам. В результате дворяне толпами стали покидать службу, и это не замедлило отразиться на составе администрации; так, из 132 офицеров конногвардейского полка, состоявших на службе в момент воцарения Павла, к концу его царствования осталось лишь два; зато подпоручики 1796 года в 1799 году были уже полковниками.

Почти то же происходило и в других отраслях службы: на посту генерал-прокурора, например, за 4 года правления Павла I переменилось 4 лица. Путем всех этих быстрых смен, путем вольного и невольного удаления дельцов прошлого царствования возвысились и стали во главе правления люди без способностей и знаний, но зато обладавшие угодливостью и исполнительностью, доведенными до последней степени, и по преимуществу набранные из так называемых гатчинских выходцев вроде Аракчеева, Кутайсова, Обольянинова и т. п.

Рис. 19. Император Павел I

Конечным итогом такого хода дел было полное расстройство всего административного механизма и нарастание все более серьезного недовольства в обществе. Последнее и вне сферы служебных отношений подвергалось тяжелому давлению. Убежденный в необходимости охранять русское общество от превратных идей революции, Павел предпринял целое гонение на либеральные мысли и заморские вкусы, носившее при всей суровости, с какой оно совершалось, довольно курьезный характер. В 1799 году были запрещены поездки молодых людей за границу для учения, и для избежания надобности в таких поездках основан Дерптский университет. В 1800 году был запрещен ввоз всяких книг и даже нот из-за границы; еще ранее, в 1797 году, были закрыты частные типографии и установлена строгая цензура для русских книг. Одновременно с этим налагался запрет на французские моды и русскую упряжь, полицейскими приказами определялся час, когда жители столицы должны были тушить огни в домах, из русского языка изгонялись слова "гражданин" и "отечество" и т. п.

Правительственная система, поскольку можно применять это слово к порывистым и противоречивым действиям Павла, свелась, таким образом, к установлению казарменной дисциплины в жизни общества, и последнее отвечало глухим ропотом, тем более опасным, чем старательнее он заглушался.

Отсутствие ясной системы и резкие колебания отличали собой и внешнюю политику Павла. Он начал свое царствование заявлением, что Россия нуждается в мире, прекращением начатой Екатериной войны с Персией и выходом из образовавшейся против Франции коалиции. Но разгром изолированной Австрии Наполеоном и кампоформийский мир изменили настроение Павла, и возникла новая коалиция из Англии, Австрии и России, к которым, по договору с Россией, заключенному 23 декабря 1798 года, присоединилась и Турция. С Пруссией, отказавшейся пристать к коалиции, в следующем году были прерваны дипломатические сношения. На долю России выпала теперь блестящая, но и бесплодная роль. Тогда как Павел увлекался ролью защитника ниспровергаемых тронов, Австрия желала лишь упрочить свое владычество в Италии, и при такой разнице целей и взаимном недоверии союзников самые блестящие победы русских войск под командой Суворова над французами в Италии не могли доставить прочного торжества делу коалиции. Захват англичанами Мальты, которую Павел взял под свое покровительство, приняв в 1798 году титул великого магистра ордена св. Иоанна Иерусалимского, поссорил его и с Англией. Русские войска были отозваны, и в 1800 году коалиция окончательно распалась".

Г.И. Чулков, описывая психологический портрет Павла Петровича, был очень подробен, когда касался детства и отрочества будущего императора. Он в подробностях пересказывал все его "призрачные" мучения и любовные томления. Однако годы правления Павла Первого уместились у него всего в несколько абзацев, большую часть которых я уже привел. Впрочем, историк говорит о самых значительных событиях этого правления. Чтобы и нам не вдаваться в излишние подробности, я процитирую остаток текста Г.И. Чулкова, касающийся четырехлетней деятельности Павла на троне России.

Отсутствие ясной системы и резкие колебания отличали собой и внешнюю политику Павла. Он начал свое царствование заявлением, что Россия нуждается в мире, прекращением начатой Екатериной войны с Персией и выходом из образовавшейся против Франции коалиции. Но разгром изолированной Австрии Наполеоном и кампоформийский мир изменили настроение Павла, и возникла новая коалиция из Англии, Австрии и России, к которым, по договору с Россией, заключенному 23 декабря 1798 года, присоединилась и Турция. С Пруссией, отказавшейся пристать к коалиции, в следующем году были прерваны дипломатические сношения. На долю России выпала теперь блестящая, но и бесплодная роль. Тогда как Павел увлекался ролью защитника ниспровергаемых тронов, Австрия желала лишь упрочить свое владычество в Италии, и при такой разнице целей и взаимном недоверии союзников самые блестящие победы русских войск под командой Суворова над французами в Италии не могли доставить прочного торжества делу коалиции. Захват англичанами Мальты, которую Павел взял под свое покровительство, приняв в 1798 году титул великого магистра ордена св. Иоанна Иерусалимского, поссорил его и с Англией. Русские войска были отозваны, и в 1800 году коалиция окончательно распалась. 

Не довольствуясь этим, Павел, под влиянием частью советов Растопчина, частью непосредственного обаяния Наполеона, сумевшего увлечь его своими планами и затронуть рыцарские струны его характера, начал сближаться с Францией и задумал совместную с ней борьбу против Англии. В сентябре 1800 года на английские суда, находившиеся в русских портах, было наложено эмбарго. В следующем году Павел решил перейти к наступательным действиям и 12 января 1801 года отправил атаману Донского войска, генералу Орлову, приказ выступить со всем войском в поход на Индию. Через месяц с небольшим казаки начали поход в числе 22 507 человек с 12 единорогами и 12 пушками, без обоза, припасов и планов; все войско делилось на 4 эшелона; одним из них командовал генерал-майор Платов, специально для этого выпущенный из Петропавловской крепости. Поход этот, сопровождавшийся страшными лишениями, не был, впрочем, доведен до конца вследствие смерти Павла.

В последнее время жизни Павла недоверчивость и подозрительность его достигли особенно сильной степени, обращаясь даже на членов его собственной семьи. В феврале 1801 году он выписал из Германии племянника Марии Феодоровны, 13-летнего принца вюртембергского Евгения и по приезде его обнаружил к нему необыкновенное расположение, высказывал намерение усыновить его и даже намекал на возможность для него занять русский престол, с устранением от последнего Александра Павловича. Но в ночь с 11 на 12 марта 1801 года Павел скоропостижно скончался в выстроенном им Михайловском дворце (нынешнее Инженерное училище).

Повествование Г.И. Чулкова лишило нас знания многих интересных подробностей, касающихся особенно сближения Павла Первого с Наполеоном.

Впрочем, этот вопрос пока оставим, а приглядимся к уже приведенным ошибкам Павла, продемонстрированным в его первых указах. Первому лицу государства негоже столь крупно ошибаться. Он что, так и не почувствовал себя хозяином положения, опасаясь, что его вот-вот отстранят? Вероятно, да, ибо 34 года ожиданий и опасений никуда не денешь. Всему виной его торопыжность? Непременно, виновата и она. Но это свойство характера не сказывалось, к примеру, в занятиях по разработке мундиров и выкроек, чем он готов был увлекаться самозабвенно.

Некоторые авторы подозревают, что виновата еще та, давняя война Павла с матерью Екатериной, о которой он сам не подозревал еще в силу малолетства, а она выигрывала сражение за сражением. И что одним из первых таких сражений было сражение за учителей. Что Порошин был отдален от наследника отнюдь не за какой-то там дневник, чьи записи дошли и до нашего времени, а потому что прививал будущему императору систематическое - сейчас бы сказали: академическое - воспитание и образование. Есть мнение, что Екатерина нарочно подбирала ему учителей, которые не сумели бы в силу своих личных качеств приучить Павла к системе. Таковым был, например, Григорий Теплов - преподаватель "государственных наук". Преподавал он так скучно и нудно, так бессистемно, что на всю жизнь выработал у Павла ненависть к официальным бумагам. Учитель завалил наследника массой судебных записок, решений и постановлений и статистических отчетов. Самое главное - во всех этих изучениях судебных дел не было ни системы, ни плана, ни конечных целей. "После этих занятий Павел всю жизнь ненавидел черновую кропотливую работу с документами, стараясь разрешить любую проблему как можно быстрее, не вникая в ее суть. Немудрено, что после семи лет такого "образования", дополненного тяжелыми впечатлениями от редких встреч с матерью, сыпавшей "остроумными замечаниями" по поводу его умственного развития, у ребенка сформировался капризный и раздражительный характер"? - пишет на сайте www.pravoslavie.ru безымянный автор. И он же добавляет: "О своенравных поступках наследника поползли слухи при дворе, и многие серьезно задумывались о последствиях его возможного правления. Екатерина блестяще выиграла первую схватку".

Вернемся к деятельности Павла. Несмотря на большое желание облегчить положение крестьянства, он своими действиями сделал хуже, чем было. Обидел дворянство и мещанство. Смягчил отношение государства к раскольничеству, разрешив старообрядцам исполнять свои ритуалы в молельных домах и по установленному ими порядку. Но, добившись согласия принимать раскольниками священников и других служителей от новой православной церкви, достиг того, что фактически раскололись и старообрядцы на признавших и не признавших каконическую церковь никогда. Вызвал возмущение многих и многих людей из совершенно разных сословий тем, что регламентировал, когда им ложиться и когда вставать, какого фасона носить одежду, в какой цвет красить дома, какую упряжь использовать для лошадей и т. д., и т. п. Фактически обижен был в государстве каждый, хотя далеко не каждый обиделся. Впрочем, необиженные не написали мемуаров.

Безымянный автор, которого я цитирую, дальше пишет: "Вообще все общество было возмущено. Мемуаристы потом представили это настроение как единый порыв, но причины возмущения были часто противоположны. Боевые офицеры школы Суворова были раздражены новой военной доктриной; такие генералы, как Бенигсен, беспокоились о сокращении своих доходов за счет казны; гвардейская молодежь недовольна новым строгим уставом службы; высшая знать империи - "екатерининские орлы" - лишены возможности смешивать государственные интересы и личную выгоду, как в былые времена; чиновники рангом пониже все же воровали, но с большой оглядкой; городские обыватели злились на новые указы о том, когда они должны гасить свет. Тяжелее всего приходилось просвещенным "новым людям": они не могли смириться с возрождением самодержавных принципов, слышались призывы покончить с "азиатским деспотизмом" (попробовал бы кто заявить такое при Петре!), однако многие ясно видели несправедливости предыдущего царствования. Большинство из них все-таки было убежденными монархистами, Павел мог бы найти здесь опору для своих преобразований, надо было только дать больше свободы в действиях, не связывать руки постоянными мелкими распоряжениями. Но царь, не привыкший доверять людям, вмешивался буквально во все. Он один, без инициативных помощников, хотел управлять своей империей. В конце XVIII века это было уже решительно невозможно.

…Тем более невозможно было вести европейскую дипломатическую игру на рыцарских началах. Свою внешнюю политику Павел начинал как миротворец: он отменил и готовящееся вторжение во Францию‚ и поход в Персию‚ и очередные рейды Черноморского флота к турецким берегам‚ но отменить всеевропейский мировой пожар было не в его силах. Объявление в гамбургской газете‚ предлагавшее решить судьбы государств поединком их монархов, с первыми министрами в качестве секундантов‚ вызвало всеобщее недоумение. Наполеон тогда открыто назвал Павла "русским Дон-Кихотом"‚ остальные главы правительств смолчали.

Тем не менее, долго стоять в стороне от европейского конфликта было невозможно. К России со всех сторон обращались испуганные европейские монархии: просьбу о покровительстве принесли мальтийские рыцари (остров которых был уже под угрозой французской оккупации); Австрии и Англии нужна была союзная русская армия; даже Турция обратилась к Павлу с мольбой о защите своих средиземноморских берегов и Египта от французского десанта. В результате возникла вторая антифранцузская коалиция 1798-1799 годов.

Русский экспедиционный корпус под командованием Суворова уже в апреле 1799 года был готов к вторжению во Францию. Но это не вязалось с планами союзного австрийского правительства‚ стремившегося округлить свои владения за счет "освобожденных" итальянских территорий. Суворов был вынужден подчиниться‚ и уже к началу августа северную Италию полностью очистили от французов. Республиканские армии были разгромлены‚ крепостные гарнизоны сдались. Не менее серьезно показала себя объединенная русско-турецкая эскадра под командованием ныне причисленного к лику святых адмирала Федора Ушакова‚ освободившая с сентября 1798 по февраль 1799 года Ионические острова у побережья Греции. (Между прочим, одной из причин согласия императора на этот поход была опасность надругательства французов над мощами святителя Спиридона Тримифунтского, которые с XV века хранились на острове Корфу - Керкира. Павел очень почитал святителя Спиридона как покровителя своего старшего сына и наследника Александра. Почти неприступная крепость Корфу была взята штурмом с моря 18 февраля 1799 года.) Примечательно‚ что Ушаков учредил на освобожденных им островах независимую республику (позднее архипелаг оккупировали и более полувека удерживали англичане) и организовал выборы местных властей при полном одобрении Павла‚ проявившего здесь удивительную политическую терпимость. Далее эскадра Ушакова, имея минимальное количество морской пехоты, провела операции по освобождению Палермо‚ Неаполя и всей южной Италии‚ закончившиеся 30 сентября броском русских моряков на Рим.

Союзники России по коалиции были напуганы такими впечатляющими военными успехами. Им вовсе не хотелось усиливать авторитет Российской империи за счет Французской республики. В сентябре 1798 года австрийцы оставили русскую армию в Швейцарии наедине со свежими превосходящими силами противника‚ и только полководческое искусство Суворова спасло ее от полного уничтожения. 1 сентября Ушакова без предупреждения покинула турецкая эскадра. Что же касается англичан‚ то их флот во главе с Нельсоном блокировал Мальту и не подпустил к ней русские корабли. "Союзники" показали свое подлинное лицо. Разгневанный Павел отозвал Суворова и Ушакова из Средиземноморья".

Если где-то недоверие или неосведомленность Павла играли резко отрицательную роль, то в деле понимания своего положения как "союзника" коалиции Павел разобрался очень скоро и поступил решительно. И попал в самую точку: из всех действовавших за его спиной и умеющих загребать жар русскими руками он выбрал главного заинтересованного - Англию. Она же являлась и главным врагом Бонапарта, который был, в отличие от Павла, более проницателен и более опытен в понимании международных раскладов. Поэтому сближение двух держав - России и Франции - на стыке веков выглядит весьма логичным.

Столь же логичным можно предположить проанглийскую оппозицию при Павле, о которой он, по-видимому, вовсе не догадывался, привыкнув все делать сам и надеяться только на себя, а потому даже самые явные заговорщики-цареубийцы, которых он боялся с детства, вероятнее всего, виделись ему просто отдельными личностями с указанными плохими качествами, совершенно случайно собравшимися при дворе только потому, что мать их привечала. Видеть следы английских масонов его не научил даже Никита Иванович Панин, хотя не только воспитывал Павла, но и регулярно снабжал заговорщицкой литературой. Павел и сам участвовал в заговорах против матери! Однако все это виделось ему тоже всего-навсего чисто внутрисемейным царским делом. Он не мог предположить, что его, как марионетку, посадили на трон, но так же точно могут и сместить, несмотря на его же собственный закон о престолонаследии.

Впрочем, когда мы говорим об участии Англии в заговоре против Павла, нет необходимости что-то предполагать или вычислять - к примеру, была ли переписка, давались ли деньги и т. д. Имеется прямое свидетельство генерала Свечина, военного губернатора Петербурга с 12 августа 1800 г., приведенное в книге потомка одного из убийц Павла (Валентин Зубов. Император Павел I. Перевод с немецкого В.А. Семенова. - Спб., Алетейя, 2007) в 1963 г. (переведена в 2007-м). Генерал Свечин был приглашен к себе Никитой Петровичем Паниным, предупредившим о конфиденциальности предстоящей встречи, и во время этой встречи Панин сообщил ему следующее (курсив В.П. Зубова): "Генерал, я должен проинформировать вас, как командующего воору-женными силами, о заговоре против императора, во главе которого стою я. Помня о славном положении России в момент смерти императрицы и видя ее сегодня униженной, отделившейся от Европы, не имеющей союзников, группа наиболее уважаемых людей нации, поддерживаемая Англией, по-ставила себе целью свергнуть жестокое и позорное правительство и возвести на престол предполагавшегося наследника, великого князя Александра, ко-торый пробуждает все возможные надежды, гарантированные его возрастом и чувствами. План выработан, средства исполнения установлены, заговор-щики многочисленны. Необходимо проникнуть в Михайловский замок, как только император переедет туда, и потребовать от него отречения от престо-ла в пользу сына. Император будет государственным пленником заключен в крепость, но с ним будут обходиться со всей бережностью, как подобает об-ращаться с государевым родителем. Однако мы не можем взять на себя от-ветственность за те случайности, которые могут произойти при переправе во мраке ночи через Неву, в это время года загроможденную льдами. Хоте-лось бы знать, на чью сторону вы станете в этом национальном событии".

Было бы жестоко оставить читателя на сем интереснейшем моменте беседы Панина с генералом Свечиным. Тем более что продолжение интересно не только тем, как ответил генерал, но и тем, что тому воспоследовало. Генерал отвечал: "Граф, я не разделяю мнения, что частные люди имеют право изменять государственный строй, не имея никаких других полномочий, кроме своего собственного желания. Государи или наследные главы наций являются, по моему мнению, особыми людьми, которые не могут отрекаться от престола. Больной или слабоумный король, как мы видим в других странах, заменяет-ся регентским советом. Смерть Карла I и Людовика XVI - это убийства, преступления, связанные с государственной изменой. Моя позиция следу-ющая: я намереваюсь остаться в своей роли и не менять ее подобно Арлеки-ну. В остальном будьте спокойны, я не воспользуюсь вашим доверием для того, чтобы недостойным доносом добиваться себе милостей. Закон дает мне право и возможности исполнять мои обязанности, чем я и собираюсь зани-маться. Забудьте, граф, что я разговаривал с вами, считайте нашу встречу просто сном".

Ответ достойный, но возникает вопрос: отчего бы ему, генералу, да еще и военному губернатору Петербурга, не последовать своему долгу, подтвержденному присягой, и не арестовать главу заговорщиков? Свечин на это не решился. Далее В.П. Зубов, который приводит данный диалог, осветит этот вопрос несколько шире и пояснит движения души генерала Свечина. Но пока дадим опять слово генералу: "Через несколько дней после этого меня посетил адмирал Р(ибас) и спросил:

- Генерал, что бы вы сделали, если бы разразился бунт (хотя в данный мо-мент я не считаю, что он возможен) и вы должны были решиться поддер-жать его или выступить против?

- Я последовал бы требованию чести и остался бы верен своей присяге.

Адмирал бросился мне на шею, дружески обнял меня и посоветовал все-гда оставаться верным своему долгу. Спустя два дня я утром был назначен сенатором, а вечером отставлен от службы".

Так вот В.П. Зубов, задавая тот же риторический вопрос, приводит интереснейшую историю: "Спрашивается, что помешало генералу арестовать заговорщиков на мес-те, как велел ему долг? Было ли это то же самое чувство, которое после царе-убийства заставило молодого военного министра графа фон Ливена сказать, что, если бы ему сообщили о заговоре, ему ничего другого не осталось бы кроме самоубийства? "Долг бы повелевал ему спасти императора. Но что же дальше? Ведь это было равносильно тому, чтобы предать императору на отомщение и суровый гнев все великое и возвышенное, что тогда имелось налицо в России. А где бы остановились гонения, раз заговорщики были столь многочисленны? Значит, эшафоты, ссылка и тюрьма для всех? А даль-ше? Еще пущий гнет, чем тот, под бременем которого изнемогала вся Россия!" Впрочем, когда это сказал Ливен, заговор был разветвлен настолько, что его соучастниками была фактически почти вся столица, но когда смол-чал Свечин, в нем участвовали только трое, однако и он, вероятно, спросил себя: где границы проскрипций? Так впоследствии думали многие, кто был бы счастлив ничего не знать.

Замена Свечина Паленом была последним шахматным ходом Панина; месяцем позже, как мы видели, он был сослан".

Вернемся к безымянному автору православного сайта: "Британская дипломатия в Петербурге пустила в ход все свои средства и связи, чтобы разворошить тлеющий внутренний заговор. Секретные суммы английского посольства золотым дождем пролились на благоприятную почву. Недовольные наконец нашли общий язык: армию представлял Бенигсен, высшее дворянство - Зубов, проанглийски настроенную бюрократию - Никита Панин (племянник воспитателя Павла). Панин же привлек к участию в заговоре наследника престола великого князя Александра. Узнав о возможной отмене надоевшего армейского распорядка, в дело с радостью включились десятки молодых гвардейских офицеров. Но душой заговора стал любимец императора, генерал-губернатор Петербурга граф фон дер Пален. Павел до последнего дня был уверен в его преданности".

Рис. 20. Граф Пален - "серый кардинал"

С Паленом связана непосредственно вся история убийства Павла, хотя осуществлялась она другими руками. Именно накануне вечером Павел беседовал с Паленом, предчувствуя свой скорый конец. И генерал уверил его, что все будет хорошо, надо лишь заменить во дворце охрану и выставить верных императору людей. Павлу бы задуматься: ведь Пален откровенно издевался над ним, открытым текстом называя гатчинских гвардейцев неверными (еще и якобинцами!), а верными - только тех, кого именно он, Пален, поставит сейчас на место гатчинцев!

Существуют противоречивые воспоминания из разных источников, касающиеся двери из покоев Павла на лестницу, ведущую в покои императрицы Марии Федоровны. Так вот вроде бы именно Пален строго-настрого приказал от имени Павла как раз 11 марта заколотить этот выход - единственное средство спасения для Павла в случае неожиданного нападения заговорщиков. На первый взгляд, забитие двери в Марии Федоровне казалось логичным: ведь отношения Павла и его супруги давно были расстроены, он ей не доверял ни на грамм, а когда зашла речь о заговоре, Павлу припомнилось участие Марии Федоровны в заговоре Екатерины 1794 года, о котором она перед ним, Павлом, умолчала, но о котором он узнал из бумаг Екатерины.

- Граф, против меня составлен заговор, - огорошил Павел Генерал-губернатора.

- Да, ваше величество, я знаю, - не раздумывая ответил Пален. - И сам участвую в нем.

Павел был поражен, но Пален успокоил его простым доводом:

- Иначе как бы я имел возможность знать все подробности?

И далее император уже безоговорочно верил всему тому, что присоветовал ему 11 марта вечером его "верноподданный". Таким образом, охрана дворца была заменена той, которую поставил сам Пален. Запасного выхода из покоев императора больше не стало: дверь была заколочена. Другой выход - в покои А.П. Лопухиной - был перекрыт заговорщиками. Нападавшим оставалось только расправиться с Павлом любым доступным им способом.

Впрочем, с дверью в покои императрицы не все так просто. По другим источникам известно, что дверь эта в Михайловском дворце была забита гораздо раньше - недели за две до события. Павел просто окончательно разошелся в общениях с супругой и сам приказал заколотить эту пресловутую дверь. Более того - кажется, именно тогда ему и была открыта кем-то правда об отцовстве его последних детей, начиная с Ольги, к тому времени давно почившей от странной болезни, постоянно толкавшей ребенка есть и есть, не переставая. Кстати сказать, подобных странностей в царской семье больше не наблюдалось - только врожденная гемофилия наследника Алексея, сына Николая Второго. Вероятнее всего, рослые дети Марии Федоровны и впрямь не от законного мужа, и Ольга получила странную хворь по наследству.

Третьим вариантом данного решения по запасному выходу может являться и наша тема. Что, если не столько Александр, сколько Мария Федоровна была той самой главной заговорщицей? Тогда заколачивание этой несчастной двери - все равно: за две недели или за два часа до развязки - было обеспечением ее "алиби" на случай провала. Однако в любом варианте в изощренности подготовки видна вовсе не германская, а британская рука, и переворот в России 1801 года был более всего на руку именно Англии. Причем убивались сразу два зайца: на трон взошел угодным британцам император России, а союз России и Франции распадался сам собой.

Очень "удачным" явилось и еще одно обстоятельство. При Павле не было в данную секунду его действительно самого верного подданного - графа Алексея Андреевича Аракчеева. Примерно за те же две недели до события Павел сам лично обругал его и отправил в имение, не позволив оставаться при дворе.

Самое удивительное во всей этой истории то, что Аракчеев, то ли что-то предчувствуя, то ли будучи кем-то внезапно осведомлен о творившемся в Михайловском дворце и вообще в Петербурге, решился самовольно прервать опалу и помчался в столицу, стремясь предотвратить нечто страшное… Не успел.

Процитируем безымянного автора с православного сайта более обильно и "закроем" сей неудобный вопрос.

Заговор очень ярко проиллюстрировал парадоксальную ситуацию, сложившуюся при Павловском дворе. Дело в том‚ что император не был уверен ни в ком‚ но именно в силу этого он должен был оказывать свое доверие урывками в общем-то случайным людям. У него не было друзей‚ не было единомышленников - только подданные, и то не самого первого сорта. Уничтожить заговор как таковой не представлялось возможным еще и потому‚ что он существовал всегда. Подспудное недовольство разных дворянских группировок теми или иными правительственными мерами в павловское царствование достигло опасной высоты. Когда всякого несогласного заранее считают заговорщиком‚ ему психологически легче перейти ту черту‚ которая отделяет пассивное неприятие перемен от активного противодействия им. При всем этом нужно помнить‚ что при дворе еще было много "екатерининцев". Гнев же императора был так же страшен‚ как и скоротечен‚ поэтому Павел оказался неспособен на сколько-нибудь последовательные репрессии. Его мягкий характер не подходил для той политической системы‚ которую он сам пытался ввести.

В результате когда после полуночи 11 марта 1801 года заговорщики ворвались в Михайловский дворец, там не нашлось ни одного офицера, способного встать на защиту императора. Главной заботой заговорщиков было не допустить во дворец солдат. Часовых сняли с постов их начальники, двум лакеям разбили головы. В спальне с Павлом покончили за несколько минут. Как некогда Петр III, он был задушен длинным офицерским шарфом. Весть о его смерти Петербург встретил заранее подготовленным фейерверком и всеобщим ликованием. Как это ни кажется смешным, но все поспешили показаться на улицах в недавно запрещенных нарядах. А в парадной зале Зимнего дворца собрались все высшие сановники России, имя молодого императора Александра уже звучало у всех на устах. Из покоев вышел 23-летний юноша и под радостный шепот присутствующих торжественно произнес: "Батюшка скончались апоплексическим ударом. При мне все будет, как при бабушке".

Эти слова казались посмертной и окончательной победой Екатерины II над своим сыном. Проигравший поплатился жизнью. Чем же должна была расплачиваться Россия?

Павловское царствование доступные сегодня массовому читателю книги российских историков оценивают по-разному. К примеру, Н.М. Карамзин в написанной по горячим следам "Записке о древней и новой России" (1811 год) сказал: "Заговоры да устрашают государей для спокойствия народов!" По его мнению, из деспотизма невозможно извлечь никаких полезных уроков‚ его можно только свергнуть или достойно переносить. Выходит, противоречивость Павловых указов не более чем самодурство тирана? К концу XIX века такая точка зрения уже казалась примитивной. В.О. Ключевский писал‚ что "царствование Павла было временем‚ когда была заявлена новая программа деятельности". "Хотя, - тут же оговорился он, - пункты этой программы не только не были осуществлены‚ но и постепенно даже исчезли из нее. Гораздо серьезней и последовательнее начала осуществляться эта программа преемниками Павла". Н.К. Шильдер‚ первый историк царствования Павла‚ также согласился‚ что антиекатерининская государственно-политическая направленность "продолжала существовать" всю первую половину XIX века‚ и "преемственность павловских преданий во многом уцелела". Он возложил на них вину и за военные поселения‚ и за 14 декабря‚ за "рыцарскую внешнюю политику"‚ и за поражение России в Крымской войне. Той же точки зрения‚ видимо‚ держались и исторический публицист Казимир Валишевский, и известный русский писатель Дмитрий Мережковский. Лишь изданный мизерным тиражом в годы первой мировой войны труд М.В. Клочкова - единственный‚ где скрупулезно исследована законодательная политика Павла‚ - возражает на эти упреки тем‚ что именно при Павле началась военная реформа‚ подготовившая армию к войне 1812 года‚ были предприняты первые шаги в ограничении крепостного права‚ а также заложены основы законодательного корпуса Российской империи. В 1916 году в околоцерковных кругах даже началось движение по канонизации невинно убиенного императора. По крайней мере, его могила в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга считалась среди простого народа чудотворной и была постоянно усыпана свежими цветами. В соборе даже существовала специальная книга, куда записывались чудеса, произошедшие по молитвам у этой могилы.

Леволиберальные‚ а следом за ними и советские историки были склонны преуменьшать значение павловского царствования в истории России. Они, безусловно, не испытывали никакого пиетета к Екатерине II‚ однако рассматривали Павла лишь как частный случай особо жестокого проявления абсолютизма (в чем заключалась "особая жестокость", обычно умалчивалось)‚ в корне не отличавшегося ни от предшественников‚ ни от наследников. Только в середине 1980 годов Н.Я. Эйдельман попытался понять социальный смысл павловской консервативно-реформаторской утопии. Этому автору принадлежит и заслуга реабилитации имени Павла в глазах интеллигенции. Вышедшие за последние 10-15 лет книги в основном суммируют все высказанные точки зрения, не делая особенно глубоких и новых выводов. Видимо‚ окончательное суждение о том‚ кем же именно был император Павел Петрович, а также насколько реальна была его политическая программа и какое место она занимает в последующей российской истории, еще предстоит вынести. Предстоит вынести такое суждение и Русской Православной Церкви, вновь поставленной перед вопросом о возможности прославления Павла I как мученика за веру.

Мне же хотелось бы еще раз обратить внимание на то‚ что Павел был не только дальновидным или, напротив, неудачливым государственным деятелем. Как и прославленный недавно государь-мученик Николай Александрович, Павел Петрович был прежде всего человеком очень трагической судьбы. Еще в 1776 году он писал в частном письме: "Для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства, а при моем характере мне тяжело видеть, что дела идут вкривь и вкось и что причиною тому небрежность и личные виды. Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое". Но окружавшие его люди‚ как правило‚ не хотели даже понять причин его поведения. Что же касается посмертной репутации‚ то она до недавнего времени была самой ужасной после Ивана Грозного. Конечно‚ легче объяснить нелогичные с нашей точки зрения поступки человека‚ назвав его идиотом или злодеем. Однако это вряд ли будет верно. Поэтому мне хотелось бы закончить эту статью цитатой из размышлений поэта Владислава Ходасевича: "Когда русское общество говорит‚ что смерть Павла была расплатой за его притеснения‚ оно забывает‚ что он теснил тех‚ кто раскинулся слишком широко‚ тех сильных и многоправных‚ кто должен быть стеснен и обуздан ради бесправных и слабых. Может быть‚ это и была историческая ошибка его. Но какая в ней моральная высота! Он любил справедливость - мы к нему несправедливы. Он был рыцарем - убит из-за угла. Ругаем из-за угла…"

Рис. 21. Граф Федор Васильевич Ростопчин

Хотелось бы привести и достаточно компактный рассказ о событиях ночи с 11 на 12 марта 1801 года из материала М. Удальцовой, к которому мы уже обращались. Вот он (написание имен оставим как у автора):

Провоцируя Павла на невыгодные для него действия, восстанавливая его против семьи, а членов императорской семьи против императора, граф Пален продолжал стягивать заговорщиков в Петербург, используя отходчивое сердце Павла. Наследник престола, великий князь Александр Павлович, слушал речи графа Палена о "возможных больших событиях" с намеками на отречение императора Павла I и не доложил об этом своему отцу. Генерал Пален удалил из города преданных Императору Павлу людей, в частности Аракчеева и Ростопчина. Накануне заговора, узнав, что Император отправил курьера к Аракчееву, граф Пален задержал посланного на некоторое время. А когда верный Аракчеев примчался в Петербург, его остановили на заставе, сообщив, что Павел I запретил кому-либо въезд в столицу. Английский посол в Петербурге Уинтворт установил связи с масонами и предоставил им большие средства на организацию заговора. До Павла дошли, видимо, какие-то сведения о деятельности против него английского посла, который распускал слухи, что "император в полном смысле слова не в своем уме". В конце мая 1800 года Павел I велел английскому правительству отозвать Уинтворта из Петербурга. Но было поздно. Император Павел был уже со всех сторон окружен заговорщиками. "Группа наиболее уважаемых людей страны, поддерживаемая Англией, поставила себе целью свергнуть жестокое и позорное правительство и возвести на престол наследника, великого князя Александра, который по своему возрасту и чувствам подает надежды. План выработан, средства для исполнения обеспечены и заговорщиков много". Заговорщиков было около шестидесяти человек. Кроме графа фон дер Палена основными участниками были племянник воспитателя Павла - вице-канцлер Никита Петрович Панин1, адмирал Иосиф де Рибас2, генерал Леонтий Беннигсен, братья Зубовы - Николай, Платон, бывший фаворит Екатерины, и Валериан; офицеры В.М. Яшвиль, Я.Ф. Скарятин, А.В. Аргамаков, И.М. Татаринов. Граф Пален3 вспоминал: "…Я обязан в интересах правды сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, потребовав от меня клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца. Я дал ему слово". Заговорщики проникли в спальню императора, поскольку офицеру Аргамакову, "невзирая на время", велено было докладывать о происшествиях в городе. Был придуман "пожар", и дежурные камер-гусары отворили дверь. Император Павел, сохраняя полное достоинство, спокойно спросил: "Что господам нужно?" По словам мемуаристов, то достоинство, с которым держался император, сначала обескуражило пьяных заговорщиков, а потом явилось последней каплей, переполнившей чашу ненависти. Николай Зубов ударил Павла табакеркой в висок, император упал, и "все бросились доколачивать его"… Уже после короткой борьбы он был задушен чьим-то шарфом, на который позднее претендовали четверо участников...

# # 1 Участие молодого Панина в заговоре ограничено сентябрем-ноябрем 1800 г., ибо 15 ноября Павлом Петровичем он был лишен всех своих должностей и отправлен в имение под Москвой, в ссылку.

# # 2 Рибас и впрямь был участником заговора, но скончался за два месяца до переворота.

# # 3 Петр Алексеевич фон дер Пален с начала и до конца царствования Павла прошел серию взлетов и падений, в том числе в 1800 г. был военным губернатором Петербурга, но 12 августа был смещен с этого поста и заменен генералом Свечиным. Впрочем, то не было опалой: Павел намеревался сделать Палена командующим армией в предстоявшей войне с Англией и Австрией, поскольку таковой не воспоследовало, Пален 26 сентября стал гражданским губернатором Курляндии, Эстляндии и Лифляндии, на другой день - военным губернатором Риги, а уже 21 октября - вновь военным губернатором Петербурга, с сохранением всех прежних постов. К 11 марта 1801 г. он был генерал-губернатором Петербурга.

Взойдя на престол, молодой, впечатлительный государь Александр, остро переживавший свою ошибку, не нашел в себе сил покарать злодеев. Однако спустя некоторое время, по настоянию вдовствующей императрицы Марии Федоровны, граф фон дер Пален был сослан в свое курляндское имение в Митаве, где каждый год "11 марта регулярно напивался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не раньше следующего дня". Остальные заговорщики продолжали службу, но в обществе они отнюдь не были на положении героев.

- Царствовать! Царствовать хочу! - очень неспроста и весьма иллюстративно вырвавшаяся фраза - может быть, лучшее пояснение к курсиву (он мой) в тексте М. Удальцовой.

Автор православного сайта немного коснулся важнейшего вопроса о том, как относились и относятся к императору Павлу историки. На самом деле это отношение очень неоднозначно и меняется в зависимости от действующего на данный момент "госзаказа". Неспроста и мы сегодня, старясь быть предельно объективными, все же идем в ногу с тем же самым "госзаказом". Освобождение крестьян было на руку чему? - конечно же, нарождающимся новым отношениям, которым мешало крепостное право как наивысшее проявление феодализма. А ограничение власти и привилегий аристократии? - понятное дело, зарождению и развитию буржуазии. И так далее. Александр Павлович не мог не быть продолжателем дела Павла, хотя и ссылался на бабушку-Екатерину. В отличие от Павла, замахнулся он гораздо круче, но повел себя очень нерешительно и двулико. Его история еще впереди, как и история Николая, его родного (по меньшей мере, по матери) брата. И как бы ни был суров Николай Первый, отмена крепостничества была подготовлена в России при его деятельном участии - он просто до нее не дожил. А впервые историю царствования Павла I попытались написать именно в его годы - годы царствования Николая. Разумеется, я здесь не принимаю во внимание упомянутого автором Н.М. Карамзина, суть высказываний которого легче всего было бы расшифровать простой поговоркой "Собаке - собачья смерть", и панегириков неупомянутого В.С. Кряжева от 1805-го и 1809-го гг., в которых эпоха Павла описывается как сплошное попечение о благе народа и пр., и пр. И хотя примерно то же, но в более расширенном варианте выходит из-под пера А. Вейдемейера (1846 г.) и более известного нам Н.А. Полевого в том же 1846 году (Полевой Н.А. Столетие России с 1745 по 1845 гг. - Спб., 1846), надо признать, что авторы все же пытались написать историю Павла I, в связи с чем я и называю это первой попыткой, предпринятой именно при Николае I. Чуть позже, но все еще при Николае вышла и книга Милютина: Милютин Д. История войны 1799 г. между Россией и Францией в царствование императора Павла I. - Спб., 1852.

Все, что написано позднее, от Морошкина до Водовозова и даже "первого историка правления Павла" Н. Шильдера, - все это уже в той или иной степени отрицание самостоятельности политики Павла или, скажем, позитивной ее направленности, ибо все трактуется как ломка всех установлений матери (Екатерины) - лишь бы не как у нее - и даже сумасшествие. Следует признать, что XX век, несмотря на ангажированность историков, все же был более добр к несчастному романтику на троне.

Рассказ же о ночи с 11 на 12 марта был бы неполон, если бы мы не прочли материала В.П. Зубова, которого уже цитировали. Вот что пишет он (курсив мой):

Как бы то ни было, Павел, видимо, предчувствовал беду. Это подтверж-дается воспоминаниями о беседе, которую он имел с Паленом. Мемуари-сты по-разному передают содержание беседы и называют различные даты ее проведения. Либо она состоялась за несколько дней до переворота, либо лишь утром 11 марта. В последнем случае она ускорила осуществление пла-на по свержению Павла, первоначально намечаемого на несколько дней позднее. Будто бы события должны были последовать только после Пасхи, которая в том году выпадала на 24 марта. Затем переворот был перенесен на 15 марта, день убийства Цезаря. Такого рода соображения, обусловленные театральностью, были чрезвычайно в духе того времени. Я начинаю с воспо-минаний Вельяминова-Зернова. Итак, Павел обращается к Палену: "Знаете ли вы, что было в 1762 году?" - "Знаю, государь". - "А знаете ли, что те-перь делается?" - "Знаю". - "А что вы, сударь, ничего не предпринимаете по званию военного губернатора? Знаете ли, кто против меня в заговоре?" - "Знаю, ваше величество. Вот список заговорщиков, и я сам в нем". - "Как, сударь?" - "Иначе как бы я мог узнать их всех и их замыслы? Я умышленно вступил в число заговорщиков, чтобы подробнее узнать все их намерения". - "Сейчас же схватить их всех, заковать в цепи, посадить в крепость, в казема-ты, разослать в Сибирь, на каторгу!" - возопил Павел, расхаживая скоры-ми шагами по комнате. "Ваше величество, - возразил Пален, - извольте прочесть этот список: тут ваша супруга, оба сына, обе невестки - как мож-но взять их без особого повеления вашего величества? Я не найду исполни-телей и не в силах буду этого сделать. Взять все семейство вашего величест-ва под стражу и в заточение без явных улик и доказательств - это столь опасно и ненадежно, что можно взволновать всю Россию и не иметь еще че-рез то верного средства спасти особу вашу. Я прошу ваше величество вве-риться мне и дать мне собственноручный указ, по которому я мог исполнить все то, что вы теперь приказываете; но исполнить тогда, когда наступит удобное время, то есть когда я уличу в злоумышлении кого-нибудь из вашей фамилии, а остальных заговорщиков я тогда уже схвачу без затруднения".

"Павел поддался на этот обман и написал указ, повелевающий императ-рицу и обеих великих княгинь развести по монастырям, а наследника пре-стола и брата его Константина заключить в крепость, прочим же заговорщи-кам произвести строжайшие наказания. Пален с этим указом обратился к наследнику и с помощью некоторых приближенных к нему лиц исторгнул у Александра согласие низвергнуть с престола отца его". Так пишет Вельями-нов-Зернов.

На этом потомок убийцы императора не останавливается. Далее он приводит текст, в котором Пален сам рассказывает о событии. Причем В.П. Зубов опять настаивает на том, что встреча Палена с императором состоялась вовсе не 11-го, и тем более не за часы до трагедии и даже не утром 11-го.

Граф Ланжерон передает собственный рассказ Палена об этой беседе, и он отличается от предыдущего. Впрочем, Пален описывал события этих дней в разные периоды своей жизни после переворота по-разному, поэтому его личные высказывания также не могут претендовать на безусловную точ-ность: "Мы назначили исполнение наших планов на конец марта, но непред-виденные обстоятельства ускорили срок: многие офицеры гвардии были предупреждены о наших замыслах, многие их угадали. Я мог всего опасать-ся от их нескромности и жил в тревоге. 7 марта (таким образом, здесь указы-вается дата беседы за четыре дня до событий, в то время как Коцебу назы-вает субботу, 9 марта) я вошел в кабинет Павла в семь часов утра, чтобы подать ему по обыкновению рапорт о состоянии столицы. Я застаю его оза-боченным, серьезным; он запирает дверь и молча смотрит на меня в упор минуты с две, и говорит наконец: "Господин фон Пален! Вы были здесь в 1762 году?" - "Да, ваше величество". - "Были вы здесь?" - "Да, ваше ве-личество, - но что вам угодно этим сказать?" - "Вы участвовали в загово-ре, лишившем моего отца престола и жизни?" - "Ваше величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, я слу-жил в низших офицерских чинах в конном полку. Я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит: но почему, ваше величество, задаете вы мне подобный вопрос?" - "Почему? Вот почему: потому что хо-тят повторить 1762 год".

Я затрепетал при этих словах, но тотчас же оправился и отвечал: "Да, ва-ше величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре". - "Как! Вы это знаете и участвуете в заговоре? Что вы мне такое говорите!" - "Сущую правду, ваше величество, я участвую в нем и должен сделать вид, что участ-вую ввиду моей должности, ибо как мог бы я узнать, что намерены они де-лать, если не притворюсь, что хочу способствовать их замыслам? Но не бес-покойтесь, - вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнений между ваши-ми опасностями и опасностями, угрожавшими вашему отцу. Он был ино-странец, а вы - русский; он ненавидел русских, презирал их и удалял от себя, а вы любите их, уважаете и пользуетесь их любовью; он не был коронован, а вы - коронованы; он раздражил и даже ожесточил против себя гвардию, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы почитаете его; в его время не было никакой полиции в Петербурге, а нынче она так усовершенст-вована, что не делается ни шага, не говорится ни слова помимо моего ведо-ма: каковы бы ни были намерения императрицы, она не обладает ни гениаль-ностью, ни умом вашей матери, у нее двадцатилетние дети, а в 1762 году вам было только семь лет". - "Все это правда, - отвечал он, - но, конечно, не надо дремать".

На этом наш разговор и остановился, я тотчас же написал про него вели-кому князю, убеждая его завтра же нанести задуманный удар: он заставил меня отсрочить его до 11-го, дня, когда дежурным будет 3-й батальон Семе-новского полка, в котором он был уверен еще более, чем в других остальных. Я согласился на это с трудом и был не без тревоги в следующие два дня. На-конец наступил роковой момент; вы знаете все, что произошло. Император погиб, и должен был погибнуть: я не был ни очевидцем, ни действующим ли-цом при его смерти. Я предвидел ее, но не хотел в ней участвовать, так как дал слово великому князю".

"Странный изворот! - замечает Ланжерон, - он не способствовал смер-ти Павла! Но, несомненно, это он приказал Зубовым и Бенигсену совершить убийство". Мы знаем, что отказ Палена от участия в убийстве был обуслов-лен не угрызениями совести, а заботой о личной безопасности.

Гейкинг также слышал рассказ Палена о его беседе с Павлом. Он упоми-нает, что, когда император неожиданно заговорил о заговоре, военный гу-бернатор смог взять себя в руки только благодаря тому, что он выиграл не-сколько секунд, опустив глаза в бумаги, которые он держал в руках: "Если бы Павел положил мне руку на сердце, то он открыл бы все; но чело мое не омрачилось, и это спасло меня благодаря бумагам, которые были у меня в руках".

Саблуков рассказывает еще, что император Павел поблагодарил Палена и спросил его, не признает ли он со своей стороны посоветовать ему что-ни-будь для его безопасности, на что тот отвечал, что ничего больше не тре-буется. "Разве только, ваше величество, удалите вот этих якобинцев (при этом он указал на дверь, за которой стоял караул от конной гвардии) да при-кажите заколотить эту дверь" (ведущую в спальню императрицы). Оба эти совета злополучный монарх не преминул исполнить, как известно, на свою собственную погибель. Следует заметить, что намек на караул полка кон-ной гвардии мог быть сделан не ранее первой половины 11 марта, так как император только вечером, за два часа до драмы, отослал его, употребив то же самое определение "якобинцы", которое дал ему Пален.

То есть, выходит, все приводимые мемуаристами числа, в том числе и потомком убийцы Зубова В.П. Зубовым, - не более чем увертки главаря убийц Палена, которые бы способствовали его собственному обелению: ведь все вспоминали с его слов. Да, мол, я признался Павлу, что участвую в заговоре, да, посоветовал удалить "якобинцев" и заколотить дверь, но ведь у него было еще несколько дней, чтобы вывести нас на чистую воду. Таким образом, выходит, что вроде бы сам Павел и виноват в своем удушении: ничего не предпринял, а я перед ним раскрыл все карты…

Теперь о курсиве. Имя императрицы повторяется в каждом из мемуаров. Пален мог и очернить Марию Федоровну, и особенно невесток, среди которых была уж явно не заговорщица Елизавета Алексеевна, несчастная супруга Александра (о ней позже). Но чернить вдовствующую императрицу после трагедии ему нет никакого резона: он и так "продал" императора Александра Павловича. Может быть, я не совсем неправ, когда высказываю подозрения на тему непосредственного участия Марии Федоровны в событиях 11 марта?

Может быть, очень неспроста билась она в заколоченную дверь, когда ее мужа убивали? Не для ее ли алиби и заколотили дверь по совету Палена? В любом случае - по Палену или нет - она была хорошо осведомлена о заколоченной двери, иначе бы, ворвись она в покои Павла, ее ждала та же участь. Если бы она не была одной из заговорщиц. Не ворвалась…

По воспоминаниям современников, вся семья в эти минуты (и еще за час до этого) собралась у императрицы. Мария Федоровна просто сидела, как мумия. Елизавета Алексеевна вроде бы рукодельничала. Александр Павлович нервно ходил по комнате и все время подходил к окну и зачем-то выглядывал в него. Это было бессмысленно: за окнами стояла темень.

- Сядь! - властно сказала наконец императрица.

Этой властности удивились оба цесаревича, и Александр прекратил метаться, пока, забывшись, вновь не вскочил и не принялся бродить по-прежнему.

Больше до самых криков Павла никаких слов между ними не было произнесено. Услышав крики, Александр, наоборот, побледнел и сел. А Мария Федоровна бросилась стучаться в спальню императора.

Но вот и еще одно свидетельство, приводимое В.П. Зубовым:

Большинство приведенных выше рассказов грешит очевидным стремле-нием к риторике, поэтому более деловитый рассказ княгини Ливен вызыва-ет больше доверия. Она утверждает, что слышала его лично от самого Пале-на. "Накануне кончины император Павел неожиданно меня спросил, не от-водя пристального взгляда от моих глаз, знаю ли я, что против него замыш-лен заговор, весьма разветвленный, и участниками которого, между прочим, являются лица, очень близкие царю. Взгляд государя был пронизывающий, подозрительный и настолько навел на меня страх, что я похолодел. Я чувст-вовал, как у меня во рту пересыхает, и я, пожалуй, не смогу даже слова про-молвить. Но я не потерялся и, желая оправиться, расхохотался. "Государь, ведь если заговор этот проявляет деятельность, то потому, что сам же я им руковожу. Я с такой ловкостью сосредоточил все нити заговора в собствен-ных руках, что помимо меня ничего не делается. Будьте совершенно покой-ны, ваше величество. Никакие злоумышления рук моих не минуют, я в том отвечаю вам собственною головой". Государь ласково взял меня за руку и сказал: "Я вам верю". Тут только вздохнул я свободно".

Но, видимо, беседа с Паленом не полностью успокоила царя. Тайно он за день до своей смерти вызвал в столицу Аракчеева, который, как мы видели, находился в опале в своем имении Грузино в Новгородской области. Быть может, Павел хотел назначить его военным губернатором к наследнику. Вер-ный пес поспешил к своему господину и вечером 11 марта подъехал к город-ским воротам. Но Пален пронюхал об этом, вероятно через Кутайсова, и ве-лел задержать его у заставы. Таким образом, в то время как Павла убивали во дворце, Аракчеев вынужден был торчать в караулке. На памятнике, по-священном Павлу, который он соорудил в церкви своего поместья, он велел высечь надпись: "Сердце чисто и дух прав пред Тобою". Пожалуй, именно здесь следует искать ключ к той вызывающей неприятное удивление дружбе, связывавшей императора Александра с этим отталкивающим созданием, который стал злым гением второй половины его царствования. Вызван был также Линденер из Калуги, но путешествие оттуда длится слишком долго…

Надо сказать, именно этот рассказ, показавшийся В.П. Зубову самым достоверным, грешит той самой недостоверностью, когда человек пересказывает анекдот, который произносил уже много раз, и он приобрел в его устах законченность, изящество и некую целостность, которой в жизни просто не бывает. Здесь упущены все нюансы речи императора и его собственной, нет практически уже ни одной детали, что и наталкивает на выводы о недостоверности и даже некой театральности монолога. Наконец-то он срежиссирован, накатан и целиком выполняет функцию эстрадного номера, рассказа, который бы ничуть не повредил рассказчику.

Издание семьдесят восьмое, исправленное и переработанное.

Глава 7

Жена и любовницы

Когда мы говорим о Марии Федоровне, конечно же, нельзя не коснуться и важнейшего вопроса: а был ли все-таки верен ей Павел?

Всем известно, и даже самый недобрый недоброжелатель императора Павла не станет утверждать обратного, что Павел Петрович был искренне верен своей супруге вплоть до середины 1780-х годов. Это значит, что десятилетие, прошедшее с момента свадьбы, семья Павла измен не знала. Кошка между супругами пробежала лишь на само десятилетие, которое праздновали в Павловске. Да и то никакой конкретной истории, ему предшествующей, не было. Просто Павел устал, Павел прозрел, Павел ужаснулся - как он мог прожить столько лет с безмозглой куклой?

По поводу отношений Павла и Екатерины Нелидовой историки любят пересказывать, как Мария Федоровна поначалу возмутилась, содрогнулась, даже хотела изгнать коварную из числа своих фрейлин, но по здравом размышлении убедилась, что она-то гораздо красивее Екатерины, значит, в адрес Нелидовой не нужно демонстрировать никакого беспокойства. Более того: чтобы муж не отправился на очередные поиски, лучше всего оставить все как есть и, наоборот, наладить с Нелидовой, имевшей сильное влияние на Павла, как можно более теплые отношения и действовать впредь вдвоем. Так, мол, она и поступила.

Рис. 22. Екатерина Ивановна Нелидова

И впрямь после смерти Нелидовой, а произошло это в годы правления Николая Первого, император распорядился отправить к Нелидовой статс-секретаря и изъять все оставшиеся после фрейлины бумаги. Таковых нашлось два больших сундука. Среди них был дневник фрейлины и ее переписка с Павлом и… с Марией Федоровной.

А.Б. Лобанов-Ростовский писал очерк о фрейлине, который был опубликован в "Русском архиве". После его смерти в Государственный архив попали фрагменты этого очерка, не вошедшие в публикацию, в них и сказано о двух больших сундуках, которые разбирал сам Николай. Почти все письма Павла к Нелидовой были изъяты императором и поступили в библиотеку Зимнего дворца. Дневник же исчез бесследно.

"Нельзя, - писал С.Н. Казнаков, - поставить в упрек Николаю применение им к архиву Нелидовой приема, "автоматически" применявшегося к бумагам не только министров и высших сановников, но даже и членов императорского дома - приема, имевшего целью изъять оставшиеся после их смерти все документы, составляющие государственную тайну или же исторический, чисто семейный династический интерес".

Вряд ли письма содержали даже намек на государственную тайну, а вот тайна отношений Павла и фрейлины Екатерины Ивановны Нелидовой, кажется, останется тайной навсегда.

Впрочем, в 1794 году, как уже говорилось, Павел составил и якобы направил Екатерине (матери) бумагу следующего содержания: "Мне надлежит совершить перед вами, государыня, торжественный акт, как пред царицей и матерью, - акт, предписываемый мне моею совестью пред Богом и людьми: мне надлежит оправдать невинное лицо, которое могло бы пострадать, хотя бы негласно, из-за меня. Я видел, как злоба выставляла себя судьею и хотела дать ложные толкования связи между мадемуазель Нелидовой и мною. Относительно этой связи клянусь тем судилищем, пред которым мы все должны явиться, что мы предстанем перед ним с совестью, свободною от всякого упрека как за себя, так и за других. Зачем я не могу засвидетельствовать этого ценою собственной крови? Свидетельствую о том, прощаясь с жизнью. Клянусь еще раз всем, что есть священного. Клянусь торжественно и свидетельствую, что нас соединила дружба, священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог".

Павел серьезно заболел и подозревал, что не выживет, - так утверждают некоторые историки. Однако, как ни странно, эта записка была найдена именно в бумагах Нелидовой. Правда, она представляла собой черновик записки, то есть текст был почиркан, правлен и переправлен. Получала ли Екатерина Великая подобное письмо сына? А может быть, оно было написано именно в таком вот единственном экземпляре и должно было послужить оправданием лишь самой фрейлине? И был ли Павел вообще в те дни смертельно болен?.. Вопросы остаются без ответа.

Несмотря на то что переписка Павла и Нелидовой, а также Марии Федоровны и Нелидовой стала недоступной широкому читателю (а для чего она должна быть доступной?!), мемуаристы, историки и комментаторы, тем не менее, достаточно обильно цитируют и первый вид писем, и второй. То ли Николай действительно изъял только самые компрометирующие материалы, то ли сделал библиотечные архивы Зимнего доступными широкой публике. Или письма сочинены по ходу сочинения мемуаров?..

Рис. 23. Молоденькая Нелидова

Когда произошла трагедия, Мария Федоровна и бывшая фрейлина Екатерина Нелидова не только не прекратили своей дружеской переписки, но, пожалуй, сделали ее более регулярной, так что не удивительно, что архив Нелидовой содержал два сундука писем. В отличие от фрейлины, вдовствующая императрица завещала после своей смерти весь эпистолярный архив просто сжечь, дабы имя ее не склонялось ни в прессе, ни в мемуарах. Особенно это касалось дневника (императрица также вела его). Историки очень жалеют, что воля Марии Федоровны была скрупулезно выполнена: многих и многих фактов или комментариев к фактам мы никогда не узнаем. И если быть справедливым к тем эпистолярным материалам, которых и впрямь имеется достаточно, они не содержат в себе ничего такого, из чего бы можно было сделать неожиданные выводы: просто две несчастные женщины, у которых есть общее прошлое в лице убиенного императора Павла, болтают друг с другом на разные темы.

А общее прошлое было у императрицы и Нелидовой и прежде, то есть еще до гибели Павла Петровича. Их переписка не затухала и тогда, когда Павел дал фаворитке полную отставку, - произошло это в 1798 году. Фактически отношения императора с Екатериной Нелидовой продолжались в общей сложности около 15 лет.

Как и любой мужчина, имеющий любовницу помимо жены, Павел отказался от Нелидовой только тогда, когда на его горизонте замаячила фигура новой пассии - Анны Петровны Лопухиной. Произошло это довольно странным образом, причем с самого начала в мемуарах на эту тему сквозит достаточно крупная несуразица - такое ощущение, что историки или комментаторы не замечают важнейшего несоответствия между годом знакомства и возрастом Лопухиной: отчего-то они считают, будто в 1798 году ей было 16 лет, в то время как ей стукнул 21… Причина этого непонятна, и возможно, авторы оперируют неправильными датами, то есть история отношений Лопухиной и Павла насчитывает на 5 лет больше того, что нам преподносится, а самое важное, если это действительно так, - отношения, получается, начались еще в ту пору, когда Павел был не императором, а обделенным матерью наследником.

Рис. 24. Известный портрет А.П. Лопухиной работы К. Боровиковского

Может быть, это и впрямь важный вопрос, но мы его оставим на долю исследователей и, может быть, где-нибудь коснемся этого несоответствия всего лишь курсивом, а пока что, прежде чем говорить о Лопухиной, определимся все с тем же заговором, в результате которого произошла известная нам трагедия и трон занял Александр Павлович. Дело в том, что не какая-то немыслимая страсть побудила Павла завязать отношения с не очень далекой по уму москвичкой Анной Петровной и всей ее семьей, а происки все тех же заговорщиков. Кажется, именно этот вопрос никем до Валентина Зубова, чья книга вышла только в 1963 году, прежде не рассматривался, в потому самое время опять обратиться к этому любопытному труду.

Итак, В.П. Зубов начинает издалека (курсив мой):

Пути заговорщикам прокладывали, конечно, не желая того, даже те дея-тели, кто был предан Павлу и безусловно проиграл бы при его свержении. Несчастье монарха состояло в том, что среди его сторонников образовались две враждебные партии, и интриги одной против другой составляли благо-приятную среду для противников Павла.

Одной из партий было окружение императрицы. К нему относились в пер-вую очередь фрейлина Нелидова, вице-канцлер князь Александр Борисович Куракин, которого мы знаем по тому памятному вечеру в Брюсселе (когда "с подачи" баронессы Оберкирх Павел рассказывал историю о призраке Петра I. - А.В.), его брат, генерал-прокурор Сената князь Алексей Борисович, племянники воспита-теля Павла Никиты Ивановича Панина, которые, не будучи видными госу-дарственными деятелями, с самого детства были искренними друзьями ца-ря. Во втором ряду этого круга были генерал фон Буксгевден, предшествен-ник Палена в качестве военного губернатора, сенатор барон фон Гейкинг, которому мы обязаны важными воспоминаниями, со своими женами, глав-ная воспитательница императорских детей графиня, позднее княгиня, Шарлотта-Катарина фон Ливен и несколько других лиц.

Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко, человек выдающихся способностей и обладавший талантом государственного деятеля, чувство-вал себя оттесненным в тень братьями Куракиными. Хотя его совета проси-ли во всех важных делах, но так, как справляются в словаре. Его опыт, его способности использовались для целей, которые ему самому были чужды. Прежде всего Безбородко не был расположен к тому направлению, которое выбрал для себя император во внешней политике. Под влиянием француз-ских эмигрантов он намеревался тогда изменить правительственный курс невмешательства в европейские дела и выступить против революционной Франции. То, что Безбородко был объективно прав, подтвердили, как мы видели, последующие события. Рыцарские чувства императора находили дополнительную питательную почву в сентиментальности императрицы и фрейлины Нелидовой. Обе женщины сочувствовали судьбам жертв рево-люции и эмигрантам, которых они дружески принимали в России. Неодоб-рение канцлера вызывали также дилетантские попытки императрицы вме-шиваться во внутреннюю политику. В этом отношении его оппозиция была конструктивной. В окружении Павла находились два человека, которые хо-тели управлять Павлом и вследствие этого проявляли личную ненависть к императрице и фрейлине Нелидовой. Это были обер-шталмейстер - парик-махер Кутайсов и генерал-адъютант Ростопчин. Первый - выскочка в пол-ном смысле этого слова, с душой лакея; второй - человек из мелких дворян, который возвысился благодаря милости Павла. Еще великим князем Павел находил удовольствие в остроумных анекдотах Ростопчина, которые часто забавляли его в грустном одиночестве. В 1799 г. он возвел его в графское достоинство. Эти два индивидуума, сами по себе незначительные новички в правительственных делах, почувствовали под собой твердую почву, когда с ними вступил в союз против императрицы такой государственный муж, как Безбородко. Отношение канцлера к Кутайсову не совсем ясно. Мы знаем только, что острый ум министра сразу оценил возможности, заключавшие-ся в положении царского цирюльника, и он часто использовал его глупое тщеславие в различных интригах. Союз двух таких противоположных ти-пов функционировал превосходно. Безбородко руководил Кутайсовым - Кутайсов руководил императором. Главной целью этих интриг было прежде всего разрушить дружбу между Павлом и фрейлиной Нелидовой. Это было возможно лишь в том случае, если, с одной стороны, отдалить Павла от им-ператрицы, а с другой стороны, направить его внимание на другую женщину вместо Нелидовой, которой он мог бы посвящать свои рыцарские чувства. К камердинеру, который ежедневно обслуживал своего господина и с вос-точной хитростью мог что-либо нашептывать ему на ухо, присоединился для общих целей Ростопчин, хотя он ненавидел Кутайсова. Наконец, Безбородко обладал еще одним инструментом в лице государственного секретаря Петра Алексеевича Обрескова, который каждый день появлялся у импера-тора с докладом. Эти люди, которых Гейкинг называл "посредники" или "креатуры Безбородко", вероятно, и стали неосознанно, роковым образом помощниками заговорщиков. Им удалось в 1798 г. добиться опалы фрейли-ны Нелидовой, графа Буксгевдена и братьев Куракиных. Чтобы вызвать от-чуждение между императором и его супругой, они воспользовались берлин-ским гинекологом профессором Мекелем, принимавшим роды императри-цы. Поводом послужило его утверждение, что для Марии Федоровны после рождения 28 января 1798 г. великого князя Михаила супружеские отноше-ния были бы опасны, так как она не сможет пережить новых родов.

Гейкинг сообщает о беседе между императором и его графом-цирюльни-ком. Мы должны оставить на совести автора воспоминаний текст диалога, при котором он, естественно, присутствовать не мог. Но общий смысл явля-ется верным и позволяет нам понять те уловки, которыми пользовалась кли-ка Безбородко, превосходно умевшая использовать комплекс неполноцен-ности Павла. Во время визита в Москву в 1798 г. император был с восторгом принят тамошним населением и, как пишет Гейкинг, "был тронут этими изъявлениями преданности, восторга и любви. Бедный государь обладал лю-бящею и чувствительною душою. И зачем это так случилось, что его раздра-жительный характер и болезненно настроенное воображение увлекали его постоянно на ложный путь. Преисполненный радостью, он сказал Кутайсову в тот же вечер: "Как отрадно было сегодня моему сердцу! Московский народ любит меня гораздо более, чем петербургский, мне кажется, что там меня гораздо более боятся, чем любят". - "Это меня не удивляет". - "Почему же?" - "Не смею выразиться яснее". - "Я приказываю". - "Обещайте мне, государь, не передавать этого ни императрице, ни фрейлине Нелидо-вой". - "Обещаю". - "Государь, дело в том, что здесь вас видят таковым, каковы вы в действительности, - добрым, великодушным и чувствительным, между тем как в Петербурге, если вы оказываете какую-нибудь милость, то говорят, что у вас ее выпросили или императрица, или фрейлина Нелидова, или же Куракины. Таким образом, оказывается, что когда вы делаете добро, то его делают они; если же вы караете, то это исходит от вас". - "Но... ты прав... стало быть, говорят, что я даю управлять собою этим двум женщи-нам?" - "Так точно, государь". - "Ну, мои дамы, я покажу вам, как мною управляют!" Исполненный гнева, Павел подошел к столу и хотел писать; но Кутайсов бросился к его ногам и убедил его действовать с притворством по отношению к упомянутым особам".

Стоит заметить, Валентин Зубов ни разу во всем тексте своей книги не усомнился в отцовстве Павла по отношению к младшим детям ("рослым", как выражаются исследователи), из чего следует, что супружеские отношения между императором и Марией Федоровной продолжались и после отчуждения, а соответственно для достижения этого отчуждения А.А. Безбородко и впрямь необходима была мощная интрига, которая отсекла бы от императора императрицу вместе с любовницей, тем более что они очень сблизились между собой и явно теперь перевешивали по значению любую приближенную группу.

Мы продолжим говорить на эту тему, но пока к месту тема, хотелось бы упомянуть и о происхождении самого Павла. Несмотря на то, что уже сказано мною на эту тему, не могу не привести мнения В.П. Зубова и на эту тему. Оно также оказалось для меня если не новым, то неожиданным по части того, что, оказывается, в русской эмиграции в Европе существуют устоявшиеся мнения на этот счет, ибо В.П. Зубов приводит их без какого бы то ни было сомнения, как само собою разумеющиеся. Процитируем:

В мемуарах и в письме к своему фавориту Потемкину Екатерина недвусмысленно дала понять, и у нас нет причины подвергать сомнению ее свидетельство, что Петр не имел отношения к рождению сына. В течение девяти лет брак, заключенный в 1745 г., оставался бесплодным. Императрица Елизавета, напрасно ждавшая рождения наследника престола, велела сказать своей племяннице через Чоглокову, гофмейстерину двора великой княгини, что иногда бывают об-стоятельства, при которых интересы высшего порядка требуют нарушения общепринятых норм. Чоглокова представила ей на выбор Льва Нарышкина и Сергея Салтыкова в качестве любовников. Ей, вероятно, было известно, что Салтыков уже пользовался благосклонностью великой княгини. От-вергая отцовство Салтыкова, ссылаются обычно на то, что, по выражению Екатерины, "он был прекрасен, как день", в то время как Павел был очень некрасив и имел вздернутый нос. Но для полноты картины приведем сделан-ный Екатериной набросок внешности брата своего возлюбленного: "...У не-го было безобразнейшее лицо, которое мне когда-либо приходилось видеть в жизни: большие выпуклые глаза, курносый нос и всегда раскрытый рот". Как часто фамильные черты дяди и племянника совпадают! Но как быть с мнимым сходством Петра III и Павла I? При всем желании я не могу этого утверждать. Их портреты так же похожи друг на друга, как похожи два без-образных человека, которые одеты по одной моде и одинаково причесаны; напудренный парик, костюм, а также предубеждение создают это впечат-ление.

Итак, многое говорит за то, что Павел не был сыном супруга Екатерины. Рассмотрим теперь, могло ли это обстоятельство повредить Павлу в его при-тязаниях на русский престол. Петр Великий урегулировал вопрос насле-дования престола таким образом, что монарх стал свободен в определении наследника. Он получил право не только отдавать предпочтение одному из членов семьи перед перворожденным, но и мог назначать наследником пре-стола лицо, не относящееся к царской династии, в то время как по древнему московскому обычаю право престолонаследия без всякого завещания при-надлежало перворожденному в царской семье. Этот указ Петра стал причи-ной тех дворцовых революций, которые потрясали Россию в течение XVIII в. Именно из него мы должны исходить, рассматривая права Павла на престол: во-первых, в момент свержения Петра III никто не сомневался в царствен-ном происхождении Павла, а значит, не существовало и никакого вопроса о его правах; во-вторых, императрица Елизавета, очень хорошо знавшая об-стоятельства появления Павла на свет, всеми своими действиями и в пер-вую очередь манифестом, возвещавшим о рождении великого князя, под-тверждала его права, объявляя о том, что рассматривает его как законного наследника. Закон давал ей право назначать наследником престола того, ко-го она захочет. Единственный, кто мог лишить Павла прав на престол, был Петр III. Он и в самом деле намеревался развестись с Екатериной и объявить Павла незаконнорожденным, у него просто не хватило времени. Таким об-разом, восхождение Екатерины на престол может быть расценено как акт узурпации власти. Заслуги этой великой самодержицы, особенно во внеш-ней политике, отрицать невозможно, а многочисленные недостатки внут-реннего правления вполне могут быть компенсированы внешними успехами, но здесь не место останавливаться на этом. Даже тень притязаний Ека-терины на престол, на принадлежность к дому Романовых теснейшим обра-зом были связаны с сыном. В случае его смерти она не смогла бы продол-жить династию; он был той тонкой нитью, на которой висела ее власть. Екатерина очень хорошо это понимала, поэтому немало испугалась, когда в 1763 г., в Москве во время коронационных торжеств маленький великий князь сильно заболел.

Был ли Павел душевнобольным? Еще 50 лет назад на этот вопрос ответи-ли бы просто "да" или "нет". Но с тех пор психиатрия стала более осторож-ной в вопросе определения душевной болезни. В первую очередь после ос-новополагающих работ Кречмера. Мы теперь знаем, что невозможно про-вести точную границу между здоровьем и болезнью. Сегодня уже вряд ли кто-нибудь отважится объявить душевнобольным человека, который, не-смотря на некоторые причудливые особенности в поведении, способен в то же время разумно оценивать реальность и адекватно действовать.

Последний абзац текста В.П. Зубова можно было бы и не приводить, но его присутствием здесь я хочу подчеркнуть, что, несмотря на необходимость расставить все точки над "i", мы с вами, дети нашего времени, прекрасно понимаем, что одно дело - сумасшедший, а совсем другое - человек со странностями. Ведь сколько существует в мире людей, которые, к примеру, проходя мимо, заденут что-то, оно упадет с грохотом, а они как шли по своим делам, так и идут, не оглянутся. Ну ладно, грохота не слышат - возможно, со слухом не совсем в порядке. А если это аквариум с живой рыбой? Ну ладно, рыбы не жалко, но ведь он на тебя же самого тонну воды выплеснул! Выходит, кроме плохого зрения и слуха, у тебя и плохое осязание? - Идет дальше, как ни в чем не бывало. Мокрый, порезанный стеклом, но… рассеянно взирающий на мир полным достоинства взглядом. Разве таких "рассеянных" вы не встречали?

Сколько угодно. Мы даже дружим в ними и в сумасшедшие их записывать нам в голову не приходит. А про царствующую особу и вовсе издавна говорят очень просто: не с той ноги встал. Павел иногда вставал не с той ноги, - ну и что?

Вернемся к интригам вокруг Павла. Далее В.П. Зубов пишет (курсив и здесь мой):

Агенты Безбородко сделали еще больше; они сыграли роль сводников для того, чтобы направить высочайшую благосклонность Павла на сим-патичную молодую московскую девушку, мадемуазель Лопухину. Павел раньше уже обращал на нее внимание во время коронационных торжеств в 1797 г. и разговаривал о ней с Кутайсовым. Эти немногие брошенные тогда слова послужили теперь основой плана, рассчитанного на долгую перспек-тиву. Кутайсову продиктовали его линию поведения, намекнув при этом, ка-кое влияние на императора он приобрел бы, если бы снабдил его метрессой, которой предварительно он поставил бы свои условия. Гейкинг далее пи-шет: "На следующий день император посетил бал, на котором мадемуазель Лопухина беспрерывно следовала за ним и не отрывала от него взгляда. Он прошелся с кем-то, кто как бы случайно оказался вблизи него, но на самом деле принадлежал к клике. Тот улыбнулся: "Она, ваше величество, из-за вас голову потеряла". Император засмеялся и сказал, что она совсем еще ребенок. "Ей скоро будет 16 лет", - ответили ему. Позже Павел подошел к Лопухиной, побеседовал с нею и нашел ее забавной и наивной. Он погово-рил о ней с Кутайсовым, и тот уладил дело с мачехой госпожи Лопухиной. Все должно было остаться глубочайшей тайной, даже отец не должен был знать некоторых пунктов этого договора, который, впрочем, полностью мог быть осуществлен только в Петербурге. В столицу должны были вызвать сначала отца, а потом и все семейство", - включая возлюбленного мачехи, полковника Федора Петровича Уварова, которому была обещана прекрас-ная карьера.

Несмотря на конспиративность, дело дошло до ушей императрицы. Ко-гда Мария Федоровна узнала о предстоящем прибытии юной девушки, то совершила ту же психологическую ошибку, что и много лет назад, когда она пыталась помешать дружбе между Павлом и Нелидовой. В таких вопросах ей решительно не хватало такта. Она написала Лопухиной письмо, полное угроз, чтобы помешать ее приезду. Письмо попало в руки клики Безбородко, для которой оно стало, естественно, желанной пищей. Письмо передали им-ператору, и можно себе представить его ярость. Он устроил своей супруге грубую сцену, а когда Нелидова попыталась защитить императрицу, Павел обошелся с нею так же бесцеремонно.

По прибытии в Петербург семья Лопухиных была осыпана богатствами и почестями. Лопухин против собственной воли 8 августа 1798 г. был назна-чен генерал-прокурором Сената на место уволенного Алексея Куракина. В январе 1799 г. Лопухин был возведен в княжеское достоинство.

Куракин не был единственным, кто впал в немилость. Его брат Алек-сандр, вице-канцлер, был снят со своего поста 9 сентября 1798 г. Так за ко-роткое время были удалены все настоящие друзья императора. В этих об-стоятельствах фрейлина Нелидова попросила разрешения покинуть столи-цу. Так как первая просьба осталась без ответа, то она повторила ее. На это Павел ответил: "Пусть уезжает, но она еще поплатится!" В июле 1798 г. Не-лидова последовала за своими друзьями графом и графиней Буксгевденами, которые были сосланы в их замок Лоде в Эстляндии. Безбородко имел сча-стье не дожить до результатов своей деятельности.

Теперь мы видим, какие именно обстоятельства концентрировались вокруг Павла, какие именно события способствовали врагам, и становится уже более понятно, почему к моменту покушения (вернее, убийства) император фактически был изолирован от всех тех сил, что могли бы прийти ему на помощь. Наиболее характерным здесь является отлучение преданнейшего Саблукова, вместе с его подчиненными стражами дворца, от его прямых обязанностей, в результате чего Павел оказался один (не считая двух лакеев, которым разбили головы) в стане врагов. Запрись он на двадцать восемь засовов - ему было все равно не выжить.

Однако тема данной главы - альковные дела, так что и вернемся к ним.

Рыцарский характер носили и новые отношения Павла. Лопухина, в свой 21 год, вероятно, немало подивилась такому любовнику. В отличие от Нелидовой, обладавшей недюжинным умом и могшей подвести любую "базу" под странное поведение императора, Анна Петровна Лопухина не собиралась (да и не умела, вероятнее всего) теоретизировать на эту тему, а потому решила, что, видимо, так у них, у царей, принято, и больше не собиралась задаваться какими бы то ни было вопросами. Она стала искать выгод для себя и способов их добычи. В отличие от Нелидовой, она не могла часами беседовать на мистические темы, ловить "призраков" и вздыхать по тому, что каждый из них мог бы означать. Зато житейская хватка у нее была отменная. К примеру, она могла в два счета укротить бешенство Павла, свести на нет его нервозность и усталость.

Рис. 25. Князь П.В. Лопухин

Отношения между императором и его новой пассией были… опять чисто платоническими! Мне бы очень не хотелось верить в такие чудеса, но история состоит как раз в значительной своей части из таких вот парадоксов. Впрочем, в данном случае все это как раз очень объяснимо. Несмотря на то что Павла влекло, конечно, к физической близости с этой молодой женщиной, он вполне мог этой близостью пожертвовать (до какого-то определенного момента). Почему?

Попробую ответить на этот вопрос. Мы помним, что в семь лет наследник лишился бабушки Елизаветы. Кстати, очень подробно В.П. Зубов рассказывает о том, как поначалу Павел пугался Елизаветы Петровны, причем пугался ужасно. Причина тому была проста: мамки и няньки, приставленные к ребенку, стращали его именно бабкой. Лишь очень нескоро наступил момент, когда мальчик перестал бояться, а затем и вовсе стал боготворить бабушку. Цель мамок и нянек была двойкой: во-первых, чем меньше Елизавета появлялась в их епархии, тем им было вольготнее, а во-вторых, нянькам всегда удобно, когда их подопечного есть чем острастить, попугать, - чтобы слушался.

То время навсегда осталось в памяти императора как самое счастливое, самое светлое. Тем более в свете его романтического характера. Так вот простая, незамысловатая Анна Лопухина, с ее провинциальными, очень простыми эмоциями, наверняка напоминала Павлу и русскую Елизавету, и русских мамок и нянек, вместе взятых, а потому ради того, чтобы просто окунуться в эту давным-давно ушедшую из дворца атмосферу, он мог пренебречь не столь уж и необходимыми отношениями, как сексуальные.

Чтобы вы не заподозрили Павла Бог знает в чем, спешу сообщить, что для сексуальных дел недостатка в объектах у него не ощущалось. Например, в период отношений с Лопухиной придворные интриганы регулярно подсовывали Павлу молоденьких фрейлин, в связи с чем после решали весьма серьезные вопросы: а как назвать детей, которые вот-вот народятся? Более того: с таким вопросом частенько обращались к самому Павлу. Например, 21 февраля 1801 г. (то есть за две с половиной недели до трагедии) Александр Куракин, обратившийся к императору по поводу сразу двух брюхатых фрейлин, получил указание назвать детей: если родятся мальчики - Никитой и Филаретом, а если девочки - Евдокией и Марфой, а фамилии тем и другим дать Мусины-Юрьевы. Родились две девочки - одна постарше, другая помладше, - но прожили недолго. Детская смертность даже при дворе была очень высокой.

Сей небольшой пример показывает нам, что Павел и его фаворитки - это все же совершенно отдельная статья отношений. "Бедный, бедный" Павел все же искал некой отдушины. Судьба его состояла в том, чтобы всю жизнь, начиная с семилетнего возраста, бояться удара из-за угла и все-таки дождаться его на 47-м году, а теплые, интимные отношения вне семьи он использовал вовсе не для элементарного адюльтера, а для отдохновения от своих страхов и комплексов.

Вряд ли Лопухина, в отличие от Нелидовой, понимала это. И вряд ли Павел собирался делиться с нею "призраками" или пояснениями на эту тему: ему, умудренному человеку средних лет было достаточно ее присутствия, чтобы уже чувствовать себя комфортно. Она понимала все по-своему и разыгрывала при нем капризную девочку, надувая губки. Что самое интересное, любовники надувают губки по причине размолвки, чтобы виновный загладил свою вину, а Лопухина просто надувала губки ни с того ни с сего - и получала желаемое.

В чем же состояло ее желаемое? А в том, что надиктуют Кутайсов и другие придворные, которые сами не смогли добиться от Павла того, чего хотели. Анна Петровна отрабатывала договор, заключенный с Кутайсовым еще в Москве.

Павел не собирался иметь с Лопухиной платонические отношения: он поначалу домогался ее. Это не привело ни к чему:

Анна Лопухина в ответ на домогательства Павла призналась, что она не может принадлежать ему, так как с детства любит молодого офицера - кня-зя Гагарина, находившегося в то время в армии фельдмаршала Суворова в Италии. Из рыцарских побуждений Павел отказался от любви девушки и приказал прислать ему Гагарина с сообщением о следующей победе, кото-рую одержит полководец1. Победа не заставила себя долго ждать, и 8 февра-ля 1800 г. император устроил свадьбу Анны с избранником ее сердца. Не-взирая на это, он продолжал, как средневековый рыцарь, служение пре-красной даме.

# # 1 Прочувствовав ситуацию, Суворов нагрузил Гагарина завоеванными штандартами противника, и князь появился в столице в весьма героическом ореоле.

После того как Павел узнал, что Анна по-еврейски означает "божья ми-лость", по-русски "Благодать", он назвал так 130-пушечный корабль, спу-щенный со стапелей. Также император велел сделать надпись "Благодать" на знаменах Конногвардейского полка. Но, как всегда непоследовательный, он в конце концов устал от своей благородной роли, и можно утверждать, что в последние месяцы его жизни княгиня Гагарина была его метрессой. Она покинула дворец на набережной Невы, подаренный Павлом ее отцу, ко-торый она получила в наследство, и переселилась в Михайловский замок - новую резиденцию царя. Рассказывают, что Гагарина была нежной и доброй и часто заступалась за тех, кто имел несчастье впасть в немилость; свою роль она играла со скромностью и наивностью. Княгиня считалась очень красивой, но ее портреты это не подтверждают. Князь Гагарин проявил себя как любезный супруг и из такого поведения извлек пользу для себя.

Укорять Гагарина в неправедном поведении нет большого смысла: с самого начала не любивший жену Гагарин вступил в брак с Лопухиной чисто по расчету - раз уж так ловко сложились обстоятельства! - и комплекса рогоносца вовсе не испытывал.

Рис. 26. Анна Петровна Лопухина-Гагарина

Несколько реабилитируют Лопухину-Гагарину в наших глазах воспоминания Евгения, принца Вюртембергского, которого оплетенный интригами Павел собирался усыновить и сделать наследником в пику Александру и Константину Павловичам, ибо уже никому не верил. Судя по подробным описаниям всех участников событий 11 марта, сделанным В.П. Зубовым, можно сделать вывод о том, что хотя бы Константин вроде бы и впрямь не имел отношения к заговору и удалил Саблукова просто потому, что батюшка так повелел (он отправил офицера дежурить по полку, чего никогда и никто не делает с командиром дворцового караула, заступившим в наряд), а позже сам Павел отправил явившегося с докладом к Константину Саблукова, вместе с остальными его конногвардейцами, в расположение собственным приказом, коего Саблуков не смел ослушаться, поспорив, правда, что никаких "якобинцев" во вверенном ему подразделении нет, и если кто и есть, то к "якобинцам" можно отнести лишь его самого, Саблукова. Император ничего не хотел слушать и добавил, что завтра на рассвете именно его, Саблукова, подразделению надлежит сменить место дислокации, и чтобы к утру он именно к этому готовился.

Позже Саблуков получит новый приказ от нового императора, причем никто не станет для него уточнять, что император новый, и офицер никак не возьмет в толк, что за странности творятся при дворе с самого вчерашнего утра.

Но вернемся к Евгению. В своих поздних воспоминаниях он расскажет, что при дворе Павла познакомился с ярчайшей, умнейшей и загадочнейшей женщиной, которая произвела на него очень сильное впечатление. Немедленно влюбившись в нее, 13-летний подросток, естественно, никак не мог осмелиться задать кому-либо вопрос - кто она? - ибо понимал, что немедленно выдаст себя и свои чувства с головой. Так прошло несколько дней. Дама возникала рядом с ним несколько раз и даже весьма нетуманно намекнула ему, что если его, Евгения, постигнет неожиданное несчастье, то ее дом всегда к его услугам, то есть он сможет переждать бедствие там. Позже, когда трагедия с Павлом (а она, оказывается намекала именно на нее) уже произошла, Евгений больше ее не видел. Обратившись к родной тетушке - Марии Федоровне, - он также не добился того, как хотя бы зовут эту яркую дому. Более того: тетка сказала, что дама эта в отъезде, а кто она такая - теперь уже все равно, и ему, Евгению, вовсе знать ее не следует.

Конечно, 13-летнему мальчику взрослая девушка могла показаться и красивейшей, и умнейшей, это вполне естественно. Однако ведь Евгений приводит и диалоги, имеющие между ними быть. Из них явствует, что девица и впрямь неглупа и вовсе не "свистушка", как сказали бы мы сейчас.

Так что же это за странная загадочная женщина? Это Анна Петровна Лопухина-Гагарина.

Она покинула Петербург практически сразу же после убийства Павла и отправилась за границу по месту новой службы князя Гагарина. После родов она умерла в 1805 году от скоротечной чахотки.

Глава 8

О некоторых нестыковках

Описание ночи с 11-го на 12-е марта 1801 года отличается у мемуаристов такими нелепыми нестыковками, что многие как раз обращают на это внимание, в том числе и В.П. Зубов, который, согласитесь, мог бы знать об этой ночи все-таки побольше любого иного исследователя. Пусть он не мог быть ее очевидцем, но ведь он потомок одного из братьев Зубовых, принимавших в убийстве непосредственное участие, то есть мог бы располагать хотя бы и приукрашенными в чем-то, но все же более-менее "чистыми" семейными преданиями. Нет, этого не случилось. В предисловии к его монографии об авторе все сказано, и я приведу лишь небольшой отрывок из него, чтобы вы наконец разобрались, чей он потомок: "Валентин Платонович Зубов принадлежал к одному из известнейших дворянских родов России. Его прадед, граф Николай Александрович, был родным братом зна-менитого фаворита Екатерины II князя Платона Зубова, в течение четырех лет фактически управлявшего Россией. Н.А. Зубов был женат на дочери А.В. Суворова. Первенца от этого бра-ка, графа Александра Николаевича, крестили в Гатчинской дворцовой церк-ви, а крестным отцом являлся сам император Павел I. Впоследствии Алек-сандр Николаевич был женат на внучке фельдмаршала графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина княжне Наталье Павловне Щербатовой. Таким образом, В.П. Зубов - потомок нескольких известнейших русских фамилий".

Рис. 27. Михайловский дворец, где произошло убийство Павла

Добавим еще, что граф Валентин Платонович Зубов (1884-1969) - историк, искус-ствовед, доктор философии, создатель Российского института истории искусств, первый директор Гатчинского дворца-музея.

Итак, судя по приведенным В.П. Зубовым материалам о той ночи, выходит, что:

- Константин Павлович на всем протяжении событий спал и был разбужен Платоном Зубовым примерно через час после гибели Павла;

- Елизавета Алексеевна, супруга Александра, спала;

- Мария Федоровна… спала!

Начнем с последней и спросим: кто же тогда бился в заколоченную дверь в покои Павла?..

Вот слова Константина Павловича, вспоминавшего о событии: "Я ничего не подозревал и спал, как спят в 20 лет. Платон Зубов пьяный вошел ко мне в комнату, под-няв шум. (Это было уже через час после кончины моего отца.) Зубов грубо стягивает с меня одеяло и дерзко говорит: "Вставайте, идите к императору Александру, он вас ждет!" Можете себе представить, как я был удивлен и даже испуган этими словами. Я смотрю на Зубова: я был еще в полусне и ду-мал, что мне все это приснилось. Платон грубо тащит меня за руку и подни-мает с постели. Я надеваю панталоны, сюртук, натягиваю сапоги и маши-нально следую за Зубовым. Я имел, однако, предосторожность, захватить с собой мою польскую саблю, ту самую, что подарил мне князь Любомирский в Ковно1. Я взял ее с целью защищаться в случае, если бы было нападение на мою жизнь, ибо я не мог себе представить, что же произошло.

# # 1 Ошибка В.П. Зубова: не Ковно (Каунас), а Ровно, как записано у Ланжерона.

Вхожу в переднюю моего брата, застаю там толпу офицеров, очень шум-ливых, сильно разгоряченных, и Уварова, пьяного, как и они, сидящего на мраморном столе, свесив ноги. В гостиной моего брата я нахожу его лежащим на диване в слезах, как и императрица Елизавета. Тогда только я узнал об убийстве моего отца. Я был до такой степени поражен этим ударом, что сначала мне представилось, что это был заговор извне против всех нас. В эту минуту пришли доложить моему брату о претензиях моей матери. Он вос-кликнул: "Боже мой, еще новые осложнения!" Он приказал Палену пойти убедить ее и заставить отказаться от идей, по меньшей мере странных и весь-ма неуместных в подобную минуту. Через некоторое время вернулся Пален и увел императора, чтобы показать его войскам. Я последовал за ним, осталь-ное вам известно".

Хорошо, Константин Павлович спал. А что Александр Павлович? Ведь брат застал его "лежащим на диване в слезах"… Виновен! Да, он не мог уснуть! Вероятно, никто больше не виновен в цареубийстве - только он: ведь все сладко спали…

Читаем:

Чарторыйский, который, скорее всего, слышал рассказ самого Алексан-дра, писал: "Великому князю Александру уже было известно, что в эту ночь его отцу будет предложено отречение от престола... Великий князь, не раз-деваясь, бросился на постель. Ночью, в начале первого часа раздался стук в его дверь, и на пороге появился граф Николай Зубов, в беспорядочном костю-ме, всклокоченный, с диким, блуждающим взором, с лицом, изменившимся под влиянием вина и только что совершенного злодеяния. Он подошел к ве-ликому князю и глухим голосом сказал: "Все совершено". - "Что такое? Что совершилось?" - спросил с испугом Александр. Великий князь плохо слышал и, быть может, боялся понять эти слова; со своей стороны, Зубов то-же не решался высказаться прямо, что совершилось. Это несколько продол-жило объяснение. Великий князь был так далек от мысли о смерти отца, что не допускал даже возможности такого исхода. Наконец, он обратил внима-ние, что в разговоре Зубов, не изъясняясь прямо, все время называл его "го-сударь" и "ваше величество"... Тогда наконец Александр (рассчитывавший быть только регентом империи) понял ужасную истину и предался самой искренней неудержимой печали". По другим сведениям, первым, кто принес Александру это известие, был Пален. Он будто бы встал на колени перед но-вым государем, и тот с ужасом понял все.

Ну, вроде бы хоть Александр Павлович только задремал… Какое однако сонное царство эта императорская семья!

В.П. Зубов делает вполне логический вывод о том, что Константин, вероятнее всего, все-таки не был посвященным в дела заговорщиков, и что именно для него все случившееся было и впрямь неожиданной новостью:

Многое говорит о том, что Константин сказал правду. Несмотря на свой вспыльчивый, жестокий, невыносимый характер, он в глубине своего серд-ца был все же человеком прямым и честным. Весьма возможно, что осто-рожный Пален отсоветовал наследнику престола посвящать в заговор бра-та, предвидя его резкое несогласие и возможное противодействие. Неуто-лимая ненависть Константина к убийцам своего отца, слова, сказанные им полковнику Саблукову спустя несколько дней после событий: "Скажу тебе одно, что после того, что случилось, брат мой может царствовать, если это ему нравится, но если бы престол когда-нибудь должен был перейти ко мне, я наверно бы от него отказался", - фраза, услышанная де-Сангленом утром 12 марта в Зимнем дворце, которую Константин громко произнес, глядя на группу цареубийц: "Я бы всех их повесил", и, last not least1, его поведение в 1825 г., когда после смерти императора Александра ему действительно до-стался престол и он от него решительно отказался, вынудив принять коро-ну своего младшего брата Николая, - все эти штрихи, кажется, исключают участие Константина в заговоре. Тем не менее, остаются отдельные факты, позволяющие все же предполагать, что он, пусть и в значительной мере не-осознанно, соприкасался с известными событиями. Что означает его приказ полковнику Саблукову, эскадрон которого в этот день должен был нести ка-раул в замке, дежурить вне очереди по полку, вопреки уставу службы? Что означает его замешательство, когда Саблуков вечером явился к нему с ра-портом, а Александр прокрадывался к брату "как испуганный заяц", и импе-ратор неожиданно вошел в комнату? Можно, правда, сказать, что это влия-ние домашнего ареста2, но это не очень убедительно. Что означают слова слуги Константина о перышке в стакане воды3? Что означает вопрос, задан-ный Александром Саблукову в присутствии брата: "Так вы ничего не знае-те?" И что, наконец, означает собственноручная записка Константина, ко-торую получил полковник Саблуков несколькими минутами позднее часа ночи через собственного ездового великого князя, спешно нацарапанную взволнованным почерком: "Собрать тотчас полк верхом, с полной амуници-ей, но без поклажи, и ждать моих приказаний"? Гонец на словах добавил: "Его высочество приказал мне передать вам, что дворец окружен войсками и чтобы вы зарядили карабины и пистолеты боевыми патронами". Этот при-каз противоречил приказу Павла, согласно которому полк должен быть го-тов с поклажей.

# # 1 Last not least (англ.) - последнее, но не менее важное.

# # 2 Константин сообщил Саблукову, что он и Александр Павлович находятся под домашним арестом (это значило, что Павел посадил их под домашний арест).

# # 3 Слуга, подавая стакан воды Константину при Саблукове, вынул из него пальцем плавающее перышко и сказал: "Вот ведь сегодня плавает, а завтра, глядишь, и потонет". Слова были сказаны вослед прошедшему императору Павлу.

Рис. 28. Великий князь Константин Павлович

Остаться на том, что Константину было ничего не известно, мы действительно не можем: уж очень много предварительных намеков наговорил и наделал Константин. Так что, возможно, становятся более достоверными слова Палена Павлу об участии в заговоре обоих наследников. Судя по воспоминаниям самого Палена, мы знаем, каково потом вспоминается участникам событий о своем в нем участии. Вероятно, это даже не совсем осознанное желание обелить самого себя, а обыкновенный закон психологии - выглядеть в как можно более выгодном свете.

А что ж Елизавета Алексеевна, любимица всея Руси? Как мы помним, она сидела вместе со всем семейством, то ли зная, то ли нет, то ли понимая, то ли нет, что именно происходит там, в покоях императора… А вот ее собственноручное признание:

Молодая императрица Елизавета описала первые минуты после смерти Павла в письме на французском языке своей матери, маркграфине Амалии Баденской, урожденной принцессе Гессенской, сестре первой супруги Пав-ла: "Невозможно описать столпотворение, когда все сбежались к великому князю. Радостные крики до сих пор звучат у меня в ушах. Я была в своей ком-нате и слышала сплошной крик "ура" (она знает, что по-русски так звучит "виват". - Примеч. В. П. Зубова). Вскоре после этого великий князь при-шел ко мне и объявил о смерти своего отца. Боже! Вы не можете себе пред-ставить, какое отчаяние охватило нас, я никогда не думала, что мне придет-ся пережить такие ужасные мгновения".

Как видите, она тоже покривила душой: как и все "виноватые", она вдруг оказалась "в своей комнате". Но, заметьте, Елизавета Алексеевна не спала! Хотя бы в этом призналась… Здесь объяснение более щадящее. Да, она могла и не быть в своей комнате, но ведь великая княгиня (на момент писания письма - уже императрица) пишет родной матери, и это все объясняет: зачем матушке знать, что она вместе с мужем слышала, как в покоях Павла убивают действующего императора?! Плюс она "продает" Константина, не догадываясь, о чем тот позже станет "вспоминать": после криков "ура" он пришел к ней "вскоре". Сам Константин говорит, что проспал у себя целый час…

Но сколько реабилитирующих воспоминаний о Марии Федоровне! Рассказана целая эпопея, в которой и ее истерика, и проявления неадекватного поведения, и жажда власти (ну как же, ведь все слышали "Царствовать хочу!" - не отвертеться), и заспанность, и непонимание вообще всего происходящего… Мне кажется, Валентин Зубов даже сам во все это, им рассказанное, поверил. С другой стороны, он-то опирался не на логику, которая всегда отыщет в нескольких историях, рассказанных об одном и том же, но с разными фактами, те включения, которые сделаны или для чего-то, или позже с чужих слов, или "восстановлены" из ничего, но обязательно в пользу того, о ком речь: он опирался на мнимую документальность - ведь это все воспоминания современников. Здесь, кажется, изрядно потрудилось много мемуаристов.

Прежде чем поведать историю ночного поведения Марии Федоровны по версии В.П. Зубова, немного отвлекусь и расскажу один очень показательный случай из пушкиноведения. Вспомним, что В.П. Зубов, сколь бы он ни старался быть объективным, пользовался в основном мемуарами, имеющими хождение в эмиграции. Возможно, до 1963 года какие-то из них не были известны нашим исследователям, и потому книга В.П. Зубова явилась в какой-то степени откровением для историков. Так вот в 1993 или 1994 году в числе слушателей Высших литературных курсов я встречался с Владимиром Беляевым - историком из Сан-Франциско. Нас, писателей, многое тогда интересовало. Несмотря на перестроечный вал литературы, который к тому времени уже четко разделился, условно говоря, на "белый" и "красный" (а многие считали, на "демократический" и "коричневый"), нам все еще не хватало информации. Вернее, не "все еще", а "уже". И не столько информации, сколько ее объективности. Мы задавали американскому автору множество вопросов. Помню свои - про Ивана Солоневича и народную монархию, а также про Пушкина.

И вот как раз по Пушкину американец (он очень давний эмигрант и попал в Сан-Франциско еще после войны, то есть не относится к той волне, которая поднялась в конце 1960-х - начале 1970-х) дал столь поразительную информацию, что мне и некоторым моим однокурсникам стало не по себе. Общему пушкиноведению эта информация не добавила ничего принципиально нового и ничего не убавила, но вот ее содержание. Оказывается, по мнению американских пушкинистов, после того как Николай I принял Пушкина в сентябре 1826 года и задал ему тот самый сакраментальный вопрос, о котором мы все прекрасно помним, после ответа Пушкина на этот вопрос и после того как Николай заявил в узком кругу: "Сегодня я беседовал с умнейшим человеком России", - а также после того как царь сам вызвался быть цензором поэта (тем самым связывая его по рукам и ногам), - он якобы настолько сблизился с Пушкиным, что ежедневно ждал его на своих прогулках по Летнему саду (не помню точно, но имя парка здесь не имеет значения). И якобы Пушкин принимал участие во множестве этих прогулок, где им никто не мешал, а главное, никто не мог их подслушать. Эти прогулки продолжались по несколько часов - представьте, ежедневно!.. И Николай больше слушал, чем говорил. Он внимал Пушкину!!!

На этом невероятная история отношений государя и поэта не заканчивается. С точки зрения американских пушкиноведов, и у них имеются на то весомые доказательства, Николай в большинстве интересующих его проблем принимал сторону Пушкина и поступал, как скажет Пушкин. Интересно? Еще как!

И вот вывод тамошних пушкинистов: около десятилетия, с 1826-го и по 1836-й, страной фактически правил Александр Сергеевич Пушкин. Пока не был убит на дуэли.

Едва услышав такой ответ эмигранта послевоенной волны, я понял: у меня к нему больше нет вопросов. В более идиотские дебри в том же пушкиноведении очень трудно забрести. Как бы ни было слабо советское и российское пушкиноведение, какие бы неверные направления оно ни выбирало, - его удерживал от подобной несуразности, как ни странно, классовый подход, десятки лет считавший Пушкина, написавшего оду "Вольность", едва ли не большевиком. Очень способствовало этому и то, что Пушкин честно ответил царю: да, я был бы на площади, с ними (то есть с декабристами). А поскольку Ленин считал декабристов первой революционной ласточкой, ибо именно они "разбудили Герцена", то кто же был в наших глазах Пушкин, как не первый революционер? И наплевать было на то, что он был бы на площади отнюдь не из-за своих убеждений, а просто потому что все его друзья, в том числе очень ценимый им Рылеев, были там.

Но ходить хвостом за царем и нашептывать ему линию поведения на сегодня или завтра наутро - это вовсе не в правилах нашего свободолюбивого поэта. Вероятно, когда-то он и столкнулся на аллее с государем и даже, может быть, и провел с ним на прогулке пусть даже несколько часов, но случай этот единичен, если имел место быть вообще. Делать из него целую теорию - это надо иметь американские мозги.

Трагедия Пушкина организована царем, и только царем. Он не простил ему его Истории России, которую Пушкин писал всю свою жизнь. Пушкин начал не с Рюрика и не с Ивана Грозного, и даже не с Петра, над которым откровенно издевался в своих вторых планах и иносказаниях. Он описал историю в основном трех царствований - Екатерины, Павла и Александра Павловича. Причем написана она околично и зашифрована в описанных событиях, часто наводящих туман на само произведение (как, к примеру, "Сон Татьяны" из "Евгения Онегина"), героях и рукописных рисунках, впервые расшифрованных только Кирой Павловной Викторовой в книге, которую она писала более 30 лет и опубликовала почти перед самой смертью. К счастью, у нее уже имеются продолжатели, расшифровавшие Пушкина дальше, и эти расшифровки еще более полно обвиняют именно Николая Первого в организации убийства и изощренной мести, обрушившихся на Пушкина. Более кровожадного и коварного царя, чем Николай Палкин, в русской истории не было, несмотря на то что были и более кровавые периоды в нашей истории. Я обязательно уделю немного места этому бастарду на троне…

Здесь же, в европейской эмиграции, как выясняется, с помощью В.П. Зубова шла усиленная реабилитация Марии Федоровны, матери Николая I. Недаром книга была опубликована в 1963 году именно на немецком языке: кто более всего был рад этой реабилитации, как не земляки Софии-Доротеи? Да, человеческие слабости ей прощались, тем более что из песни слова не выкинешь: "Царствовать хочу!" Но гораздо более важно то, что о заговоре она якобы и понятия не имела: не состояла, не была, не участвовала…

Вспомним, что народ искренне любил своего коротконогого уродца, и вся армия стеной стояла за него (мы это увидим из текста В.П. Зубова). Они бы не погнушались растерзать императрицу, если бы хоть доля правды просочилась в низы. Тогда не было бы "культурного" стояния на Петровской площади, а Россия получила бы "русский бунт, бессмысленный и беспощадный", причем начатый не где-то на яицких берегах кучкой недовольных, а в столице и регулярными воинскими силами. Все вовремя погасили. Мы увидим, что главное слово, произносимое на всякий лад и тон той зловещей ночью, было: "Тише!"

Могиле Павла народ, интуитивно разобравшийся в ситуации, поклонялся еще долго - до самого 1917 года. Обездоленные, обманутые и притесняемые сильными читали ему молитву, и в церковных записях за весь XIX век зафиксировано более 300 случаев, когда Павел помогал: 300 православных чудес - это серьезно. Если бы не революция, он бы успел быть канонизирован как святой. А в эмиграции до сей поры ему возносят молитвы.

Итак, что же мы находим в книге В.П. Зубова про Марию Федоровну? Вот что (курсив мой).

Недалеко от комнаты, в которой был убит Павел, в своей спальне мирно спала императрица Мария Федоровна (на плане предположительно № 16). Скоро ей предстояло страшное пробуждение. Важнейшими источниками об этих утренних часах являются уже упоминавшееся письмо молодой импе-ратрицы Елизаветы к своей матери, рассказ княгини Дарьи фон Ливен, не-вестки воспитательницы императорских детей Шарлотты-Екатерины Карловны фон Ливен и различные высказывания Бенигсена, к которым все же нужно относиться с большой осторожностью. Графиня Ливен непосредст-венно принимала участие в событиях, поэтому сообщение ее невестки, слы-шавшей от свекрови ее собственный рассказ, является самым надежным ис-точником1. Все остальные сведения служат в большей или меньшей степени лишь дополнением.

# # 1 Хорошо, что автор перечислил источники. Материал Елизаветы Алексеевны был предназначен для чтения родной матерью, сестрой первой жены Павла. Допустила бы молодая императрица сказать о Марии Федоровне что-либо порочащее ее? Наверняка нет. Следовательно, все, что касается Марии Федоровны от лица Елизаветы Алексеевны, можно смело вычеркивать. О высказываниях Бенигсена В.П. Зубов и сам предупреждает читателя. А как могут сказать правду княгиня Ливен и ее невестка? Они не сказали бы ее и под пыткой. Потому верить данному рассказу никак нельзя: предвзяты все источники.

Пошел ли Пален к императрице-матери, а точнее сказать, к главной вос-питательнице, по собственной инициативе или по приказу Александра, бы-ло ли это до принесения присяги войсками или после, с точностью устано-вить невозможно. Пален без всяких предосторожностей вошел в комнату графини, разбудил ее и сразу же объявил ей, что императора постиг апо-плексический удар и чтобы она сообщила это известие императрице. Графи-ня приподнялась с постели и тотчас вскрикнула: "Его убили!" - "Ну да, ко-нечно! Мы избавились от тирана". Она с омерзением оттолкнула графа Па-лена и только промолвила: "Я знаю свои обязанности". Согласно семейному преданию Ливенов, между ними произошел разговор на немецком языке.

Графиня: "Что вы хотите?"

Пален: "Я пришел от императора Александра".

Графиня: "Что же вы сделали с другим?"

Комнаты младших детей императора, а следовательно, и графини рас-полагались на третьем этаже и находились, таким образом, далеко от покоев императрицы. Ей нужно было пересечь много залов, чтобы добраться до них. Пост, расположенный внизу лестницы, скрестил штыки. Но графиня была женщиной смелой и пользовалась уважением. Еще находясь наверху, она приказала освободить ей дорогу, и солдаты повиновались. В каждом по-мещении она натыкалась на такие же препятствия, но умело их устраняла. В последнем зале, который открывал доступ с одной стороны к покоям импе-ратора, а с другой - к апартаментам императрицы (вероятно, так называе-мая галерея Рафаэля, на плане № 1), запрет был строже. Караул здесь был многочисленнее и решительнее. Графиня вскричала: "Как вы смеете меня задерживать? Я отвечаю за детей императора и иду с докладом к государыне о великом князе Михаиле, которому нездоровится. Вы не смеете мешать мне в исполнении моих обязанностей". После некоторых колебаний офицер уступил.

Рис. 29. Александра Павловна, дочь Павла Петровича

Она вошла к императрице и, прямо подойдя к ее кровати, разбудила ее и предложила встать. Императрица, вскочив спросонья, перепугалась и вос-кликнула: "О, я уверена, что Александра умерла!"1 - "Нет, государыня, не она". - "Боже мой, случилось что-нибудь с Михаилом?" - "Великому кня-зю Михаилу лучше, он спокойно спит". - "Кто-нибудь из других детей за-болел?" - "Нет, все здоровы". - "Вы, верно, обманываете меня, Ката-рина?" - "Нет, нет, только вот государь очень плохо себя чувствует". Им-ператрица не понимала. Госпожа Ливен сказала ей, что его больше нет в живых. Императрица посмотрела на нее блуждающими глазами и словно не хотела понять истины. Графиня решительно произнесла: "Ваш супруг скон-чался. Просите Господа Бога принять усопшего милостиво в лоно свое и благодарите Господа за то, что он вам столь многое оставил". Тут императ-рица соскочила с постели, упала на колени и предалась молитве, но доволь-но машинально, скорее по усвоенной привычке верить и следовать всем сло-вам госпожи Ливен, которая обладала большим авторитетом у нее, как и у всех. Через несколько мгновений, однако, Мария Федоровна начала созна-вать постигшую ее потерю, а когда поняла все, лишилась чувств. Сбежалась прислуга, позвали доктора, и ей тотчас же пустили кровь. Александр, изве-щенный о состоянии матери, захотел к ней войти, но графиня воспротиви-лась этому, опасаясь этой первой встречи в присутствии свидетелей. Прав-да, все другие мемуаристы умалчивают об этой попытке молодого императо-ра, поэтому это сообщение следует воспринимать с осторожностью. Однако императрица Елизавета, появившаяся в этот момент, была пропущена гра-финей Ливен к своей свекрови. Елизавета и великая княгиня Анна, супруга Константина, находились, вероятно, рядом с Марией Федоровной во все время последующих событий.

# # 1 Александра Павловна, старшая дочь, супруга эрцгерцога Иосифа, палатина Венгерского, действительно, умерла 4 марта от горячки при родах, но известие об этом еще не достигло Петербурга. - Примеч. В.П. Зубова.

Когда к овдовевшей императрице окончательно вернулось сознание, она с криком потребовала, чтобы ее допустили к покойному супругу. Ее убежда-ли, что это невозможно. Она воскликнула: "Так пусть же и меня убьют, но я хочу его видеть!" С этими словами она босиком, без чулок бросилась к апар-таментам императора, графиня Ливен успела только накинуть ей на пле-чи салоп. Но дверь, соединявшая их покои, была закрыта2; кроме того, здесь находился пикет Семеновского полка под командованием или капитана Александра Волкова (двоюродного брата полковника Саблукова), или пору-чика Константина Марковича Полторацкого, или, наконец, Ридигера, став-шего позже графом и генералом. Первого из них императрица хорошо знала и неоднократно оказывала ему протекцию. В ужасном волнении, с распущенными волосами она кричала: "Пустите меня, пустите меня!" Гренадеры скрестили штыки, а офицер объяснил, что на это нет позволения. По свиде-тельству некоторых очевидцев, императрица дала пощечину Полторацко-му. Однако представить истинную картину событий, разыгравшихся вокруг императрицы-матери, из разноречивых свидетельств очевидцев теперь не-возможно. Они все противоречат друг другу в деталях и в описании последо-вательности событий. Неразбериха и волнение были просто чудовищны, по-этому никто не мог ясно представлять ход происходившего. Императрица Елизавета писала так: "...Беспорядок был, как во сне. Я просила совета, го-ворила с людьми, с которыми, может быть, никогда в жизни говорить не бу-ду. Я умоляла императрицу успокоиться, делала тысячу вещей одновремен-но, принимала сто решений". В этой сутолоке происходило невероятное, когда юная императрица обняла свою свекровь, чтобы поддержать ее, она почувствовала, как кто-то жмет ей руку и покрывает поцелуями, со слова-ми: "Вы наша матушка, наша государыня!" Обернувшись, она увидела со-вершенно незнакомого ей офицера, который был пьян.

# # 2 Как видите, теперь Мария Федоровна бьется в уже совершенно не опасную дверь.

Но совершенно определенно, что наряду со скорбью, которая почти сво-дила императрицу с ума, у нее преобладала другая мысль. От принца Ев-гения мы уже знаем, что некоторые ее друзья пробуждали в ней представ-ление, что в случае возможного свержения Павла она может взять на себя ту роль, которую сыграла Екатерина в 1762 г. Однако императрица заблу-ждалась относительно своего собственного влияния: ни ее внешность, ни ее внутренняя сущность не имели той суггестивной силы, которая околдовы-вает, захватывает людей, подчиняет их себе, и чем в такой высокой степени обладала Екатерина. Марию Федоровну почитали как женщину, как супру-гу императора, но до слепого следования за ней было очень далеко. Ее пло-хое знание русского языка также мешало ей производить нужное впечатле-ние на солдат. Кроме того, Екатерина сама стояла во главе заговора, который она же организовала, в то время как Мария рассчитывала на государст-венный переворот, совершенный другими, из которого она хотела извлечь выгоду для себя.

Как известно, среди проявлений ее горя вдруг прозвучала фраза, сказан-ная по-немецки: "Я хочу править!" Когда Марии Федоровне не удалось прой-ти через дверь, соединявшую ее покои с апартаментами императора, она по-пыталась попасть в них окружным путем через другие залы. Но повсюду она натыкалась на посты, которые преграждали ей путь. Пален предусмотрел все. Видимо, в этот момент она должна была достичь небольшого треуголь-ного двора (на плане № 32), куда выходила лестница из ее покоев и в кото-рый вошли заговорщики, чтобы попасть на винтовую лестницу, ведущую к комнатам Павла. Императрица надеялась попасть на эту лестницу, но и она тоже находилась под охраной. Марию сопровождали обе ее невестки. В об-ращении императрица металась между мольбами и угрозами. На одном из постов она опустилась на пол и обняла колени солдат. Они, рыдая при виде ее горя, подняли ее с колен и сказали: "Матушка, мы тебя любим, ни тебе, ни твоим детям мы не сделаем вреда, но не смеем тебя пропустить". На дру-гом посту воскликнула, что она коронована, что ей подобает царствовать, а ее сыну принести ей присягу. По другим сведениям, она несколько раз по-вторила гренадерам: "Что же, раз нет более императора, который пал жерт-вой злодеев и изменников, то теперь я ваша императрица, я одна ваша закон-ная государыня! Защищайте меня и следуйте за мной!" В одном месте офи-цер был вынужден остановить ее за руку…

Нестыковка и несуразица. Когда разбудили Марию Федоровну, "Александр, извещенный о состоянии матери", попытался войти к ней. Как, кем и о чем он был извещен? Кто, кроме присутствующей фон Ливен, ее невестки и двух великих княгинь, одна из которых уже стала императрицей, присутствовал при "пробуждении" Марии Федоровны? Наоборот, Александр мог послать к матери Елизавету Алексеевну, а Константин - супругу Анну Федоровну, чтобы по-женски оказать ей помощь при получении ею известия о смерти Павла. По-настоящему он захотел пойти к матери только тогда, когда узнал, что она кричит уже набившую нам оскомину фразу о желании царствовать. "О боже, еще и с этим разбираться!" - сказал новоиспеченный император в присутствии брата Константина и многих других заговорщиков. Вот тогда и мог попробовать войти к матери. Но неужели ему больше нечего было делать в ту минуту, когда сам Пален отправился извещать императрицу?

Дальше происходит еще более интересное, а именно - разворачивается знакомый нам театр Софии-Доротеи с плохо поставленными сценами и фальшивой игрой. Никаких курсивов тут уже не нужно, ибо сам текст говорит за себя.

Солдаты проявляли к ней трогательное отношение. Один гренадер по фа-милии Перекрестов подошел к ней со стаканом воды, но она в испуге оттолк-нула его. "Не бойтесь, матушка, вода не отравлена!" Он отхлебнул часть сам и предложил ей остальное. Эта сцена рассказывается и по-другому: когда императрица спустилась в маленький двор, за ней следовала камерфрау с графином воды и стаканом. Во дворе императрице сделалось дурно, камерфрау предложила ей выпить воды и налила стакан. Вдруг Перекре-стов, спокойно стоявший в некотором отдалении, закричал: "Стой! Кто это с тобой, матушка?" Камерфрау испугалась и сказала: "Это императрица". - "Знаю, - отвечал солдат, - выпей ты сперва этой воды". Она выпила. "Хо-рошо, хорошо, - сказал Перекрестов, - теперь можешь наливать".

Императрица Елизавета описывает состояние своей свекрови следую-щим образом: "...Так провели мы всю ночь, - она перед запертой дверью, ве-дущей на потайную лестницу, уговаривая солдат, которые не хотели ее про-пустить, браня офицеров, подоспевшего врача, словом, всех, кто к ней при-ближался. Она была в бреду, и это вполне естественно. Анна и я умоляли офицеров пропустить ее хотя бы к ее детям, но они то ссылались на приказы, которые получили (Бог весть чьи, в такие моменты все приказывают), то взывали к доводам рассудка..." Наконец Марию Федоровну удалось увести в покои молодой императрицы.

Жаль, что я пообещал ничего не выделять курсивом. Если помните, речь шла об утреннем пробуждении Марии Федоровны, а тут Елизавета Алексеевна проговаривается: "Так провели мы всю ночь". То есть, выходит, после убийства Мария Федоровна легла в своей комнате - и тут же, в течение каких-то минут к ней явилась фон Ливен с докладом о том, о чем императрица и так знает. То есть если она даже и не участвовала в заговоре, но в дверь-то к Павлу билась! Следовательно, либо почувствовала, что там что-то происходит, раз услышала крики, либо точно знала, что там уже произошло. Тем более что Елизавета Алексеевна упоминает о криках "ура!", говоря о себе и своем присутствии в своей комнате. Но продолжим:

Пален ли или Бенигсен, кто из них первым подошел к посту, чтобы угово-рить императрицу, установить точно невозможно, более вероятно, что это был Бенигсен, появившийся в тот момент, когда она опустилась перед ка-раулом на пол. Он почтительно поднял ее и сказал ей, что если она непре-менно желает увидеть умершего императора, то, по крайней мере, не долж-на разговаривать с солдатами. С возмущенным достоинством она сказала ему в ответ: "Вы думаете, что вы в Париже, где капитулируют перед поддан-ными?" - отвернулась от него и начала искать другой путь. Впрочем, вполне возможно, этот рассказ является лишь другим вариантом собственного со-общения Бенигсена о его беседе с императрицей. По его словам, он должен был явиться к Марии Федоровне, когда она находилась в покоях Елизаветы, и по поручению императора посоветовать ей покинуть замок и отправиться в Зимний дворец.

Он пишет: "Увидев меня, ее величество спросила, мне ли поручено командовать здешними войсками. На мой утвердительный ответ она осведомилась с большой кротостью и спокойствием душевным: "Зна-чит, я арестована?" - "Совсем нет, возможно ли это?" - "Но меня не вы-пускают, все двери на запоре". (Бенигсен, когда узнал, что Мария Федоров-на находится у своей невестки, велел закрыть двери ее покоев.) - "Ваше ве-личество, это объясняется лишь необходимостью принять некоторые меры предосторожности для безопасности императорской фамилии, здесь нахо-дящейся, или тем, что могут еще случиться беспорядки вокруг замка". - "Следовательно, мне угрожает опасность?" - "Все спокойно, ваше величе-ство, и все мы находимся здесь, чтобы охранять особу вашего величества". Тут я хотел воспользоваться минутой молчания, чтобы исполнить данное мне поручение. Я обратился к императрице со словами: "Император Алек-сандр поручил мне..." Но ее величество прервала меня словами: "Импера-тор! Император Александр! Но кто провозгласил его императором?" - "Го-лос народа!" - "Ах! Я не признаю его, - понизив голос, сказала она, - пре-жде чем он не отдаст мне отчета о своем поведении". Потом, подойдя ко мне, ее величество взяла меня за руку, подвела к дверям и проговорила твердым голосом: "Велите отворить двери, я желаю видеть тело моего супруга! - И прибавила: - Я посмотрю, как вы меня ослушаетесь!" Тщетно я призывал ее к сдержанности, говорил ей об ее обязанностях по отношению к народу, обязанностях, которые должны побудить ее успокоиться, тем более что по-сле подобного события следует всячески избегать всякого шума. Я сказал ей, что до сих пор все спокойно как в замке, так и во всем городе; что надеются на сохранение этого порядка, и что я убежден, что ее величество сама желает тому способствовать. Я боялся, что если императрица выйдет, то ее крики могут подействовать на дух солдат, как я уже говорил, весьма привязанных к покойному императору. На все эти представления она погрозила мне паль-цем со следующими словами, произнесенными довольно тихо: "О, я вас за-ставлю раскаяться". Смысл этих слов не ускользнул от меня. Минута молча-ния и, быть может, размышления вызвали несколько слез. Я надеялся вос-пользоваться этой минутой растроганности. Я заговорил опять, стал побуж-дать ее к умеренности и уговаривать покинуть Михайловский замок и ехать в Зимний дворец. Здесь молодая императрица поддержала мой совет с той кро-тостью и мягкостью, которые были так свойственны ей одной, любимой все-ми, кто имел счастье знать ее, и обожаемой всей нацией. Императрица-мать не одобрила этого шага и, обернувшись к невестке, отвечала ей довольно строгим тоном: "Что вы мне говорите? Не мне повиноваться! Идите, повинуй-тесь сами, если хотите!" Это раздражение усиливалось с минуты на минуту. Она объявила мне, что не выйдет из дворца, не увидав тела своего супруга".

Из выделенного курсивом в данном отрывке текста следует прокомментировать только последнее выражение "обожаемая всей нацией". Действительно Елизавета Алексеевна своею кротостью, своим обаянием (да и своим умом) завоевала любовь большинства. В наше время уже трудно представить, что вот так бывает при отсутствии средств массовой информации, но именно так было, и в народе из уст в уста и от сердца к сердцу передавалась эта удивительная любовь.

Рис. 30. Великая княгиня Елизавета Алексеевна

Об этой уникальной русской императрице речь у нас еще впереди. Как и об отношении к ней "чугунной" императрицы Марии Федоровны, ее свекрови.

А весь сыр-бор, из-за которого не пропускали Марию Федоровну взглянуть на почившего императора, состоял в том, что лицо его и тело были изуродованы. Накануне утром, глядясь в зеркало, Павел заметил, что оно очень странно исказило его отражение - будто свернуло ему шею. Так, собственно, произошло и в действительности через каких-то восемнадцать часов. Правда, еще и лицо императора было изуродовано кровоподтеками и гематомами, на виске была большая рана от удара золотой табакеркой. Такого Павла показывать Марии Федоровне не решился бы никто. Все это время над его лицом и телом колдовали врачи и художники, чтобы как-то загримировать труп и придать ему вид "естественной смерти", но никак не насильственной.

"Коцебу свидетельствует, что Платон Зубов также пытался уговорить императрицу покинуть замок. Она бросила ему в ответ: "Чудовище! Варвар! Тигр! Жажда власти подвигла вас на убий-ство вашего законного государя. Вы властвовали при Екатерине II; вы хоти-те властвовать над моим сыном!" Потом она недвусмысленно заявила, что не тронется с места: "Я умру на этом месте"".

В пять часов утра появился военный министр фон Ливен, сын воспитательницы императорских детей. Он ускорил приготовления усопшего к "показу". На Павла надели мундир и треуголку, глубоко надвинув ее, чтобы скрыть рану на виске, тело положили на походную кровать.

Далее В.П. Зубов роняет странную для его повествования фразу: "Между тем Бенигсен решил попросить Палена прибыть в замок, так как он имел счастье лучше знать императрицу-мать". Куда и зачем Пален удалился из замка, если все уже произошло? А был ли он в замке до этого? Время уже перевалило за пять часов утра… И разве не сам автор рассказывал нам совсем недавно о пробуждении императрицы, говоря, что именно Пален разбудил княгиню фон Ливен? Проснулась ли императрица к тому времени или все описанное выше происходило после пяти утра?

Винить здесь автора нет никакого смысла: он просто окончательно запутывается в чужой лжи, сам при этом стараясь быть предельно точным и, конечно, объективным. Однако ослиные уши постоянно высовываются то из одной прорехи, то из другой.

Впрочем, история о прибытии Палена, вероятнее всего, гораздо более поздняя, чем сами воспоминания, цитированные В.П. Зубовым прежде. Обратите внимание на явно привнесенную патетику приводимого диалога, и все станет на свои места:

Императрица устроила ему (Палену. - А.В.) жесткую сцену. Но он хладнокровно выдержал все ее гневные излияния. Как только она его увидела, она вскричала: "Что здесь произошло?" - "То, что уже давно можно было предвидеть". - "Кто же зачинщики этого де-ла?" - "Много лиц из различных классов общества". - "Но как могло это совершиться помимо вас, занимающего пост военного губернатора?" - "Я прекрасно знал обо всем и поддался этому, как и другие, во избежание более великих несчастий, которые могли бы подвергнуть опасности всю им-ператорскую фамилию и благо всего государства. Я остановил два восста-ния (чистая ложь. - Примеч. В. П. Зубова. - Примеч. перев.); третье вряд ли мне удалось предотвратить, и тогда не только император, но, может быть, вы сами со всей вашей фамилией сделались бы его жертвами". Он старался успокоить императрицу соображениями разума и политики, но все было на-прасно. Тогда он опять отправился к императору с докладом.

В общем-то, самые яркие несоответствия мы уже озвучили. Есть ли нужда добавлять, что и дальше лжи и явных глупостей в текстах воспоминаний встречается масса?

Наиболее правдивы и соответствуют, видимо, действительности рассказы о присяге Александру, которая давалась отдельно каждым из присутствующих в Михайловском замке полков (вернее, их подразделений). Потом - история о том, как присягали Александру Павловичу конногвардейцы, как выручил тот же Саблуков, подсказавший командиру полка, что присяга идет не по уставу, и что нужно привезти из Михайловского замка штандарты. На самом деле солдаты отказывались присягать, пока не увидят мертвого Павла: они еще надеялись, что все это - просто дворцовая интрига, и что "хорошего" императора им хотят заменить "плохим". Так и сделали. Вернувшись из замка со штандартами, солдаты молча присягнули Александру.

Даже семеновцы, чьим командиром являлся сам Александр Павлович, присягали неохотно. После первого парада, состоявшегося в 10 часов утра (отсутствовали и Александр, и Константин, приводившие себя в порядок), произошла сцена, которую любят повторять в пересказах историки. Она приводится и В.П. Зубовым:

Из 36 миллио-нов населения, замечает Коцебу, по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять императора. Солдаты любили его за щедрость, за интерес, ко-торый он проявлял к их здоровью и питанию, а также за частое поощрение в виде водочной порции. Во время первого парада после смерти Павла офице-ры начали поздравлять солдат, говоря: "Радуйтесь, братцы, тиран умер!" - но те отвечали: "Для нас он был не тиран, а отец".

Я не ставил себе целью рассказать, каким хорошим или справедливым был Павел. Также не собирался противопоставлять ему его сыновей. И если это все-таки произошло, то не по моей воле.

В.П. Зубов, также стараясь быть объективным, не забыл упомянуть, что военная реформа Павла, к примеру, была основой, первым кирпичиком в победу России над Наполеоном, и что Россия Екатерины не смогла бы одолеть корсиканского гения. Вообще все нововведения Павла, хоть и сделанные в спешке и подчас с обратной пользой (как, например, "облегчение" жизни крестьян), не только стали заделом на будущее, но и за короткий срок отрезали Россию от века XVIII-го и ввели ее в век XIX-й. Старой, екатерининской России уже больше не было.

Глава 9

Свекровь и невестка

Екатерина, очень любившая "своего Александра", сама выбирала ему невесту. И хотя Александру Павловичу шел всего лишь 15-й год, она уже позаботилась, и на смотрины в Россию приехали дочери маркграфа Карла-Людвига Баден-Дурлахского и Амалии Гессен-Дармштадтской 13-летняя Луиза-Мария-Августа и 11-летняя Фредерика-Вильгельмина-Доротея. Шел 1792 год, Екатерина Великая была полна сил, но, вероятно, здоровье уже беспокоило ее (императрице оставалось жить 4 года), а может быть, она очень хотела увидеть наследника-правнука, ибо не сомневалась тогда, что именно Александр займет трон России. Мы знаем, что через два года, в 1794-м, она попробует провести через Сенат указ о передаче престола внуку, минуя сына Павла. После отказа Сената утвердить такое решение будет заговор, в который самодержица попытается вовлечь даже Марию Федоровну, но и он не состоится. Причем провал этого заговора очень показателен: Александр, от которого бабка добилась согласия, тут же отправился к отцу и присягнул в своей ему верности, то есть поклялся, не раскрывая причин, зачем он это делает.

Двойственность и малодушие императора Александра отмечается большинством современников. Столкнулась с ним и Елизавета Алексеевна - старшая из принцесс Луиза-Мария-Августа, получившая при крещении в православие это имя.

Рис. 31. Великая княгиня Елизавета Алексеевна

В общем, дело сладилось, Луиза страшно понравилась сначала бабке, а потом и самому Александру, и уже через год, в конце сентября 1793-го, когда Елизавете Алексеевне было почти 14, а наследнику 15 лет, они поженились.

Их называли самой красивой парой Европы. А юная великая княгиня Елизавета своими талантами, манерами, душой и ангельским обликом покорила десятки и сотни мужских сердец. В нее влюблялись напропалую, ей писали стихи и поэмы, с нее делались портреты и миниатюры. Самая известная из поэм - "Душенька" Богдановича, и хотя она была написана на полтора десятилетия раньше появления "русской Психеи" при императорском дворе, все единодушно соотнесли ее героиню с оригиналом не в облике Психеи Лафонтена, с которой она была фактически списана, а в лице живого образца - Елизаветы Алексеевны.

Рис. 32. Елизавета Алексеевна в образе Психеи перед зеркалом

Чтобы ни у кого не возникло подозрений в том, что я выдаю желаемое за действительное, достаточно упомянуть, что знаменитая пьеса Бетховена "К Элизе" написана именно в честь Елизаветы Алексеевны, и музыка гения, вероятно, очень отражает характер той, кому она посвящена. Достаточно припомнить пушкинское: "А уж речь-то говорит - будто реченька журчит", - как сразу припоминается и бетховенская музыка, и сама Элиза, ибо так сказать больше было не о ком.

Откуда же в немецкой принцессе, которая должна обладать лишь практичностью и здоровьем, такая бездна обаяния? Очень просто: Луиза была не столько немка, сколько француженка, правда, не по рождению, а по географическому положению Баденского герцогства. Кстати сказать, по-французски она говорила, а особенно писала, гораздо грамотнее, чем по-немецки. То есть немкой она, конечно, была, но лишь по крови - примерно так же, как наш Павел Петрович.

Как ни странно, единственным, кто был холоден к этой грации, оказался Александр Павлович. Некоторое время он, правда, испытывал к Елизавете какие-то теплые чувства, но позже охладел к ней вовсе. И это при том, что была она из немецких принцесс, обученных любить своих мужей, и не только была ему верна, но и искренне его любила.

Судьба Елизаветы Алексеевны была к ней несправедлива. Дочь Мария, рожденная ею в 1799 году, скончалась в возрасте года и двух месяцев, а вторая дочь Елизавета (1806--1808) - не дотянула до полутора лет жизни около месяца. Потом у царской четы детей не было… Впрочем, не все так просто, и на эту тему, хотя и в трагическом ключе, еще найдется что сказать.

Но самым, пожалуй, неприятным и даже ужасным для молодой великой княгини, а позже императрицы, стало то, что над нею на иерархической лестнице стояла "чугунная" императрица свекровь Мария Федоровна. Это было сущее наказание. И если первые годы, до самой смерти Екатерины, были еще более-менее сносными, поскольку дети находились под крылом самодержицы всероссийской, то после 1796 года положение великих княгинь (Анны Федоровны тоже) стало просто невыносимым. Великий князь Константин решил вопрос радикально (правда, чуть позже, когда уже развелся с Анной): он уехал в Варшаву, подальше от матери, и жил там в свое удовольствие, а Александр, будучи императором, полюбил разъезды - все равно куда, лишь бы от матери подальше, - только Елизавета Алексеевна одна осталась нести свой крест.

Мария Федоровна не могла усидеть на месте и вмешивалась абсолютно во все дела. Считая себя, извините за тавтологию, второй Екатериной Второй, она стремилась управлять государством, и сначала Павел, а особенно безвольный сын Александр не всегда могли противостоять ее решительному напору. Правда, Павел сумел ограничить ее в ее амбициях, поручив ей благотворительные и воспитательные дела, и она действительно неплохо с ними справлялась, не только курируя Институт благородных девиц в обеих столицах, но и насоздавала подобных образовательных и воспитательных заведений не один десяток по всей стране. Смольный институт, созданный Екатериной и до самой смерти курируемый ею, Мария Федоровна реорганизовала по своему усмотрению, однако, надо отдать ей дань справедливости, эта реорганизация явилась весьма передовой на то время. Она настояла на раздельном обучении девочек из разных сословий, и Павел, поначалу возражавший супруге, потом признал ее правоту. Таким образом, можно сказать, сиротское профильное обучение началось в России с девиц, а позже превратилось в полноценную систему профессионального образования.

Уже 12 ноября 1796 года Павел отдал в руки Марии Федоровны все эти благотворительные дела, а 11 января утвердил ее план своим указом. 2 мая она была утверждена "главной начальницей над воспитательными домами" и здесь немедленно принялась за реорганизацию переполненных воспитательных учреждений. 24 ноября 1797 года было повелено "ограничить число обоего пола воспитывающихся в каждом доме младенцев 500-ми душами в каждой из столиц", при этом в воспитательных домах должны были воспитываться только самые слабые дети, требующие непрестанного ухода. Здоровых младенцев отдавали на воспитание в государевы казенные деревни благонадежным и доброго поведения крестьянам, справедливо полагая, что семейная обстановка гораздо более благоприятно скажется на дальнейшем развитии ребенка, чем пребывание в воспитательном доме. Крестьянам выплачивалась денежная помощь на воспитание ребенка до тех пор, пока ребенок находился у них. Девочек оставляли в семье до 15 лет, мальчиков - до 18-ти. Их дальнейшая судьба также не пускалась на самотек - попечители занимались их образованием и трудоустройством.

Непрестанная попечительская и благотворительная деятельность Марии Федоровны продолжалась и после смерти Павла I, в царствование ее сыновей. Не оставляя начатых при жизни мужа дел, она еще более самозабвенно начала заниматься женским образованием. Под ее покровительством основывались средние и высшие женские учебные заведения в Санкт-Петербурге, Москве, Харькове, Симбирске и других городах.

Благотворительная деятельность самой Елизаветы Алексеевны, которой она занялась, став императрицей, никак не пересекалась с деятельностью амбициозной свекрови: молодая императрица тратила на конкретную, адресную благотворительность свои собственные средства и те, что ей были положены по статусу императрицы, а это не много и не мало миллион рублей в год. Правда, она вскоре отказалась от этих денег и получала из казны лишь 200 тысяч, из которых только 15 000 тратила на себя, остальное - расходовала на всевозможную помощь разным людям из разных сословий.

Рис. 33. Вдовствующая "чугунная" императрица Мария Федоровна

Говоря о трагической ночи с 11 на 12 марта 1801 года, я не упомянул о важнейшем ее обстоятельстве, и историки редко упоминают о нем, хотя именно оно и было переломным. Когда Александр стал биться в истерике и лить слезы по убиенному батюшке, в чем видел собственную вину, Мария Федоровна заявила, что желает царствовать, и малодушный наследник принялся слагать с себя полномочия и уже готов был отречься от престола, молясь на коленях о спасении своей души, Елизавета Алексеевна вдруг повела себя решительно и мужественно. Она в глаза высказала свекрови свое видение ситуации: "Мадам! Россия устала от старой жирной немки. Дайте ей насладиться молодым русским императором!" И к этому аргументу, как ни странно, прислушались и муж, и его "чугунная" мать, переставшая претендовать на трон. Впрочем, именно с этого момента жизнь молодой императрицы и стала по-настоящему невыносимой. Плюс подросла Екатерина Павловна, любимая сестра Александра Павловича - почти точная копия матери, которая третировала царствующую невестку до самого своего отъезда в Тверь, куда она отправилась с мужем герцогом Ольденбургским в 1808 году.

Рис. 34. Великая княжна Екатерина Павловна

Несмотря на то что Елизавета Алексеевна по обязанности супруги считала, что должна быть преданной мужу несмотря ни на что, то есть даже если он отдалился от нее, - однажды ею овладела безумная страсть к молодому кавалергарду Алексею Охотникову, и она не смогла устоять. При дворе считали, что девочка Елизавета, рожденная ею в 1806 году, не является дочерью Александра. Однако сам Александр Павлович, и это был один из немногих его благородных поступков, открыто и искренне признал дочь. Закончилось это, как вы знаете, весьма плачевно: едва девочка стала входить в сознание - она отправилась в мир иной. До сей поры многие исследователи считают, что маленькая Елизавета была попросту отравлена, и что непосредственное участие в этом приняла Мария Федоровна. Первый ребенок, дочь Мария, умер от простуды в 1800 году.

Тот страшный год начался детской этой смертью. Потом - убийство Павла, затем - пришла весь о смерти Александры Павловны, скончавшейся от родовой горячки 4 марта 1801 года, то есть еще до трагедии с Павлом. Александра была женой эрцгерцога австрийского Иосифа и палатиной венгерской. Ребенок ее также не выжил. А в декабре 1801 года в дорожной аварии погибает ее отец Карл-Людвиг Баден-Дурлахский - нелепая смерть в перевернувшейся карете!.. (Обратите внимание, если прочтете об этом у кого-нибудь из современных исследователей: каждый второй всерьез называет это событие автокатастрофой. Можно верить такому историку?)

Далее продолжилось "царствование", которое было сплошным перманентным одиночеством. Немудрено было и влюбиться в красавца Охотникова!

Есть два мнения о супружеской верности Елизаветы Алексеевны. Страсть к кавалергарду можно опустить: с кем не бывает? А вообще была ли она верна долгу? Умна - да, грациозна - да, очаровательна до умопомрачения! По крупицам собирал данные об императрице Елизавете Алексеевне Александр Крылов (его материал "Прелестная Елизавета"). И вот что он пишет:

Великий князь Александр действительно мог считать себя чрезвычайно занятым человеком: кроме регулярных визитов к бабке и отцу, балов, музыкальных концертов и опер, он много времени уделял военным учениям, охотился, а в начале 1794 года с головой ушел в новую затею - строительство небольшого кукольного театра, где марионетки разыгрывали балет Дидона. Графиня Головина писала об этом времени: "Удовольствиям и конца не было. Императрица старалась сделать Царское Село как можно более приятным. Придумали бегать взапуски на лугу перед дворцом. Было два лагеря - Александра и Константина: розовый и голубой флаги с серебряными вышитыми на них инициалами служили отличием. Как и следовало, я принадлежала к лагерю Александра. Императрица и лица не игравшие сидели на скамейке, против аллеи, окаймлявшей луг. Великая княгиня Елизавета вешала свою шляпу на флаг, прежде чем пуститься бежать. Она едва касалась земли: до того была легка; воздух играл ее волосами, она опережала всех дам. Ею любовались и не могли достаточно наглядеться на нее".

Но один человек особенно пристально смотрел на бегущую Елизавету. Двадцатисемилетний князь Платон Зубов - генерал от инфантерии, генерал-адъютант, кавалер высших российских орденов, начальник молодого Черноморского флота, а главное - фаворит самой стареющей императрицы Екатерины - позволил себе прихоть влюбиться в молоденькую великую княгиню. Несмотря на то что девушка не давала никакого повода для сплетен, сам Зубов не считал необходимым скрывать свои чувства, и скоро про его романтическое увлечение стало известно всему Петербургу. Слух дошел и до апартаментов Екатерины.

Блестящ и весел XVIII век - великие дела эпохи легко сочетались с шуткой и любовными интригами. Жены рожали от чужих мужей, а невинность почиталась при царском дворе чем-то вроде кори, которой необходимо переболеть. Причем чем скорее - тем лучше... Впрочем, по мнению императрицы Екатерины, это отнюдь не касалось великой княгини Елизаветы Алексеевны и Платона Зубова.

Императрица вызвала своего фаворита в кабинет и строго отчитала. Зубов был вынужден отступить. Но к этому времени при императорском дворе появляется польский князь Адам Чарторыйский, вскоре ставший ближайшим другом и политическим единомышленником Александра. Чарторыйский также был очарован женой своего августейшего приятеля. Они виделись ежедневно, и скоро общественное мнение прочно связало их имена. "Каждый день, казалось, влек за собой новые опасности, - вспоминала графиня Головина, - и я очень страдала из-за всего того, чему подвергалась великая княгиня. Помещаясь над ней, я видела, как она входила и выходила, так же как и великого князя, постоянно приводившего к ужину князя Чарторыйского".

Убедить кого-либо из придворных в невинности их отношений было сложно, да и ни Елизавета Алексеевна, ни Чарторыйский или Александр не придавали пока никакого внимания досужим разговорам, наслаждаясь обществом друг друга и испытывая лишь взаимные дружеские чувства и симпатию. Сошлемся на мнение самого авторитетного исследователя жизни русского императорского двора той эпохи великого князя Николая Михайловича, считавшего, что ни о каком романе между юной великой княгиней Елизаветой и князем Чарторыйским говорить не приходится.

Возможно, и так. Скорее всего, именно так. Непременно так, ибо Елизавета Алексеевна - может быть, единственная фигура в среде Романовых, о которой не хотелось бы не только говорить, а и думать гадости. К сожалению, так думают и чувствуют далеко не все, тем более если речь идет о современниках. Тем более если речь идет о таком серпентарии, как императорский двор.

6 ноября 1796 года в 21 час 45 минут императрица Екатерина Великая скоропостижно скончалась. Смерть любого государя в истории России традиционно является эпохальным событием, неизменно вызывающим поразительные политические подвижки.

Смерть еще не успела наложить свою печать на лицо усопшей императрицы, как в дежурную комнату вышел граф Самойлов, пытавшийся изобразить подобающую случаю скорбь. Оглядев присутствующих, он произнес:

- Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась. Государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский престол.

Нельзя не отдать должное скептичному графу Ростопчину, наблюдавшему, как придворные бросились поздравлять свежеиспеченного монарха: "Таким образом кончился последний день жизни императрицы Екатерины. Сколь ни велики были ее дела, а смерть ее слабо действовала на чувства людей... Все, любя перемену, думали найти в ней выгоды, и всякий, закрыв глаза и зажав уши, пускался без души разыгрывать снова безумную лотерею безумного счастья".

...Началось короткое, драматическое царствование императора Павла I.

"Как тяжело начинается новый порядок жизни! - писала Елизавета Алексеевна матери. - Вы не можете себе представить, какая сделалась ужасная пустота, до какой степени все, кроме "Их Величеств", поддались унынию и горести. Меня оскорбляло то, что Государь почти не выражал скорби по кончине матери..."

Новый император требовал, чтобы Александр с женой постоянно бывали в его дворце в Гатчине. Обстановка при Дворе стояла гнетущая, тяготившая великую княгиню. Она писала матери: "...Нужно всегда склонять голову под ярмом; было бы преступлением дать вздохнуть один раз полной грудью. На этот раз все исходит от императрицы, именно она хочет, чтобы мы все вечера проводили с детьми и их двором, наконец, чтобы и днем мы носили туалеты и драгоценности, как если бы мы были в присутствии императора и придворного общества, чтобы был "дух двора" - это ее собственное выражение".

Спустя шесть лет после бракосочетания у Александра и Елизаветы родилась первая дочь. Это важное событие произошло 18 мая 1799 года. Девочка, названная в честь свекрови Марией, прожила всего чуть более года. 27 июля 1800 года она скончалась. Рождение девочки придворные сплетники немедленно связали с именем князя Чарторыйского. Первым желанием императора Павла было немедленно выслать Чарторыйского из столицы в один из провинциальных армейских полков, однако графу Ростопчину удалось убедить царя, что такое решение лишь даст почву для досужих разговоров, и дело ограничилось тем, что князя назначили посланником к королю Сардинии.

Свое раздражение Павел продемонстрировал и невестке. Он неожиданно вошел в кабинет Елизаветы Алексеевны и молча уставился на нее. После этого так же молча вышел из комнаты и в течение трех месяцев не говорил с Елизаветой Алексеевной, терявшейся в догадках, чем она могла навлечь на себя гнев императора.

Оскорбленная подозрениями и холодностью Павла, Елизавета замкнулась в пределах детской комнаты, стараясь как можно меньше принимать участия в интересах двора. Вследствие натянутости отношений с императрицей Марией Федоровной и великой княжной Екатериной Павловной Елизавета Алексеевна чувствовала себя одинокой в царской семье, и, по словам современников, "печать ранней грусти легла на ее образ". Она много читала, имела особенную склонность к изучению языков. Одаренная восхитительным голосом, она имела и талант рассказчика; Александр не раз говорил, что, не имея времени много читать, он обязан супруге исчерпывающими сведениями о всех любопытных литературных новинках.

Кто теперь докажет, что первая малютка умерла от простуды, а тоже не от изощренной отравы? Это двор…

Самозабвенная и безрассудная любовь Елизаветы Алексеевны к штаб-ромистру Алексею Охотникову закончилась плачевно. Никакие предосторожности влюбленным не помогли: двор был осведомлен обо всем и даже, вероятно, в подробностях. В таких делах ни на кого нельзя полагаться, даже на самых близких друзей: а вдруг это твой потенциальный соперник?.. Никаких напраслин ни на кого не возвожу, но разведка при дворе сработала блестяще. Вот история, которую даже великий князь Николай Михайлович, составивший трехтомное жизнеописание императрицы Елизаветы Алексеевны, по настоянию Николая Второго не вставил в книгу, но зато Александра Федоровна (жена Николая Первого), ужасаясь безнравственному поведению Елизаветы Алексеевны, внесла в свой дневник, из-за чего она и получила огласку:

"Если бы я сама не читала это, возможно, у меня оставались бы какие-то сомнения. Но вчера ночью я прочитала эти письма, написанные Охотниковым, офицером-кавалергардом, своей возлюбленной, императрице Елизавете, в которых он называет ее "моя маленькая женушка, мой друг, мой Бог, моя Элиза, я обожаю тебя" и т. д. Из них видно, что каждую ночь, когда не светила луна, он взбирался в окно на Каменном острове или же в Таврическом дворце, и они проводили вместе 2-3 часа. С письмами находился его портрет, и все это хранилось в тайнике, в том самом шкафу, где лежали портрет и памятные вещи ее маленькой Елизы, - вероятно, как знак того, что он был отцом этого ребенка. Мне кровь бросилась в голову от стыда, что подобное могло происходить в нашей семье, и, оглядываясь при этом на себя, я молила Бога, чтобы он уберег меня от такого, так как один легкомысленный шаг, одна поблажка, одна вольность - и все пойдет дальше и дальше, непостижимым для нас образом1.

# # 1 Видно, плохо Александра Федоровна молила Бога, ибо сама изменяла Николаю с Трубецким…

"Дорогая Элиза, позволь мне дать тебе один совет, а вернее, не откажи в небольшой просьбе: не меняй время твоей прогулки, это сможет показаться странным и встревожит императора. Вспомни, что он тебе говорил намедни".

В другом месте написано: "Не беспокойся, часовой меня не видел, однако я поломал цветы под твоим окном", - затем идут чудовищные любовные заверения: "Если я тебя чем-то обидел, прости - когда страсть увлекает тебя целиком, мечтаешь, что женщина уступила бы нашим желаниям, отдала все, что более ценно, чем сама жизнь". Чувствуется, что он испытывал настоящую страсть; он любил женщину, а не императрицу; он обращается к ней на "ты", называет ее своей женой, потому что уже привык к этому и не может смотреть на нее иначе. Он говорит о назначенном свидании, мечтает, чтобы ночь была безлунной, так как только в темноте он может отважиться забираться по стене. Однажды он заболел и был вне себя, что не придет к ней. По-видимому, передавала письма и была посредницей некая М. Когда императрица еще носила свою Елизу, он умер в страшных мучениях; она узнала об этом, и в то время по ней действительно было видно, как тяжело она страдает и скорбит, о чем рассказывала мне императрица-мать".

Если убрать осуждающие акценты в рассказе Александры Федоровны, то восстает из небытия очень красивая и трогательная история любви двух молодых людей, сумевшая преодолеть немало препятствий.

Если что и удивляет в романе императрицы и кавалергарда, так это искусство, с которым им удавалось сохранить свою тайну от окружающих. Никто из придворных или сослуживцев Охотникова не догадывался об отношениях этих, столь далеких по своему социальному положению людей. Знали о связи лишь самые близкие и заинтересованные лица. По мнению Николая Михайловича, определенно знал о любовной интриге императрицы младший брат Александра I - цесаревич Константин Павлович. Желая оградить брата от оскорбительных слухов, цесаревич решил положить конец этой истории. А что может быть проще в подобных случаях, чем услуги наемного убийцы?

Поздно вечером 4 октября 1806 года, когда Охотников выходил из театра, к нему приблизился неизвестный и нанес удар кинжалом в грудь. Его привезли в карете домой и уложили в кровать. Вскоре появился врач, перевязавший рану и давший надежду на выздоровление. Но тогдашняя медицинская наука находилась только на этапе своего становления: надежных средств и методов лечения подобных ранений еще не существовало. Законы асептики, антисептики, искусство лечения гнойных ран, эффективные лекарственные средства будут открыты много позже. А в ту эпоху лечили пиявками, кровопусканием, в лучшем случае обезболивающими средствами...

Состояние больного ухудшалось, и врачи признались в своей беспомощности. Охотников с мужеством выслушал приговор и попросил бумагу и перо, чтобы написать последнее письмо своей возлюбленной. Это послание дошло до адресата.

Елизавета Алексеевна была потрясена и решилась на поступок, свидетельствующий о мужестве этой незаурядной женщины. Она тайно приезжает в дом Охотникова, чтобы проститься с любимым человеком.

Великий князь Николай Михайлович приводит в своей "тайной" главе выдержки из записок гувернантки, жившей в доме Охотниковых: "Доктор вышел встретить ее, но быстрее молнии Елизавета уже оказалась у кровати больного. Ее рука погладила голову молодого человека, в то время как потоки слез окропили его лицо. Они оба заплакали, обрывочные слова сквозь рыдания были свидетельствами их общей муки. В последнем усилии молодой человек схватил ее руку и покрыл жгучими поцелуями, в то время как, склонившись над ним в порыве глубокого отчаяния, Елизавета видела лишь милые черты, искаженные страданием, мертвенную бледность, просвечивающую сквозь румянец от жара, и ужасную уверенность в том, что родное существо должно покинуть ее навсегда..."

30 января 1807 года Алексей Охотников умер. Его похоронили в Александро-Невской лавре на Лазаревском кладбище. Спустя полгода на могиле возлюбленного Елизавета Алексеевна поставила мраморное изваяние, изображавшее плачущую женщину на скале с урной, рядом находится разбитое молнией дерево. Этот памятник сохранился до наших дней. С трудом на нем еще можно разобрать слова: "Здесь погребено тело кавалергардского полку штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося генваря 30 дня 1807 года, на 26 году от рождения".

Никакого следствия по делу ранения офицера элитного полка заведено не было, лишь цесаревич Константин Павлович, командовавший войсками гвардии, распорядился выяснить, "действительно ли он к службе неспособен, а что по тому окажется, мне донести". Ходили разговоры о тайной дуэли, но и они после смерти Охотникова вскоре стихли.

"Единственный, первый и последний роман был глубоко драматичен и навеки сломил женщину, которая в душе носила скорбь до гроба", - считал Николай Михайлович.

Елизавета Алексеевна осталась вновь одна, а через год и три месяца ее постигнет новое горе - смерть ее дочери Лизы.

"Дочь императрицы стала предметом ее страстной любви и постоянным занятием, - писала в воспоминаниях графиня Головина. - Ее уединенная жизнь стала счастьем для нее. Как только она вставала, она шла к своему ребенку и почти не расставалась с ним по целым дням. Если ей случалось не быть дома вечером, никогда она не забывала, возвращаясь, зайти поцеловать ребенка. Но счастье продолжалось только восемнадцать месяцев. У княжны очень трудно резались зубы. Франк, доктор Его Величества, не умел лечить ее. Он стал давать ей укрепляющие средства, что только увеличило раздражение. С ней сделались судороги. Был созван весь факультет, но никакие средства не могли ее спасти".

Девочка умерла 30 апреля 1808 года. По жестокой прихоти судьбы, в тот же день пришло известие о смерти младшей сестры Елизаветы Алексеевны, принцессы Брауншвейгской.

Далее А. Крылов не забывает противопоставить молодую императрицу Елизавету старой и коварной Марии Федоровне, императрице вдовствующей:

На долгие годы Елизавета Алексеевна уходит в тень общественной и светской жизни, появляясь на публике лишь на церемониях, предписанных придворным этикетом. Почести, полагающиеся царствующей императрице, по большей части доставались ее свекрови - вдовствующей императрице Марии Федоровне - личности, во многом уступающей своей невестке в привлекательных чертах характера, но, несомненно, превосходящей ее силой воли, честолюбием, желанием повелевать, нравиться окружающим и имевшей большое влияние на старших сыновей - Александра I и цесаревича Константина Павловича.

Полтора десятилетия невнимания Павла к ней, а до того еще и годы унижений от Екатерины, вылились в Марии Федоровне в третирование невесток, и в основном - той, самой ангельской, самой красивой, самой умной, которая - не по праву!!! - сделалась самой молодой в истории России императрицей, пальцем о палец ради этого не ударив… Мария Федоровна цвела и пахла: она принимала почести, устраивала праздники и фейерверки, распоряжалась, как хотела, даже не задумываясь, что это она крадет, а не у нее крадут, что это она узурпирует, благодаря малодушию сына, власть, ей не принадлежащую. И ведь это она заставила Александра отдалиться от супруги - если не ежедневными наставлениями, то своей невыносимостью. Монстр в образе миловидной и в старости женщины. Как обманчивы немецкая преданность и покладистость, если амбиции и зависть преобладают!..

И она была счастлива. Десятки лет несчастного супружества, в течение которого она просто производила на свет детей и произвела их десяток, - и еще четверть века безраздельного владычества и в семье, и, судя по всему, в государстве. Тупого и бездарного владычества, с которого начался распад великой империи.

Глава 10

Попечительница

Сын Александр занимался государственными делами - мать всегда была настороже и постоянно тут как тут. Получивший истинно гуманистическое воспитание, исповедуя принципы справедливости и законности, чему научил его выдающийся учитель Фредерик Сезар де Лагарп, который позже станет первым президентом Швейцарии, Александр Павлович, хоть и не особо желал себе сделаться императором - по крайней мере, не так скоро, - искренне собрался ввести во всех сферах жизнедеятельности России законность, порядок и конституцию, - мать же с первых его шагов мешалась под ногами. Он не имел воли прицыкнуть на нее или устранить от вмешательства каким-либо другим законным способом, - и потому все его благородные порывы начали тонуть в болоте говорильни в так называемом Совете, созданном императором ради выработки этих самых законов и установлений и определения структуры государственных органов.

Все делалось на догадках и эмоциях. Ввели вместо павловских коллегий министерства, и министры стали частными узурпаторами отдельных отраслей. Чтобы приглушить их имперские амбиции, требовалась строгая отчетность каждого министра. Не придумали ничего лучше, как заставить их отчитываться перед Сенатом, который их не назначал… Да и не хотелось давать Сенату какой-то реальной власти. Придумали Комитет министров.

Рис. 35. Российский император Александр I

В свой неформальный Совет Александр выбрал четверых самых близких друзей-единомышленников - В.П. Кочубея, П.А. Строганова, Н.Н. Новосильцева, А.А. Чарторыйского. Все бы ничего, но, помимо предельной честности и бескорыстия, эта группа лиц обладала еще рядом качеств, которые оказались не очень подходящими для такого рода деятельности, а именно: отсутствием деловой хватки, недостаточным знанием предмета (то есть истории России и даже ее нынешнего, текущего состояния), а также неумением отделить зерна от плевел или, точнее, главное от второстепенного. Но при этом, как и Мария Федоровна, эти лица стали диктовать императору, с кем ему (как державе, естественно) дружить, а с кем нет, кого куда назначить, а кого снять, а один из них и вовсе соглашался поработать лишь на условии полного суверенитета его родной Польши. Куда там Екатерина со своим Станиславом-Августом Понятовским!

Мария Федоровна была попечительницей десятков школ, училищ и сиротских приютов. Забот при этом хватало, но ей было этого мало. Как детородная машина она свое отработала: обычной нормой для европейской королевской семьи считается пятеро детей - она выполнила две нормы. Но по части активной деятельности резерв был не только не исчерпан, но и фактически нетронут. Естественно, эту деятельность она собиралась приложить в государственной сфере. Безвольный сын препятствовать этому не умел. Да и не хотел: ему было удобно, чтобы им руководили. И если друзьям из Совета он чего-то не мог позволить, то женщине, к тому же матери, к тому же вдове отца, в смерти которого он всю жизнь чувствовал себя виноватым (или, по меньшей мере, причастным к ней), император противостоять не мог.

Постепенно, но стремительно расстраивались отношения с Элизой. Но она мудрая женщина, она поймет. Александр оказался не ведущим, а ведомым. Такому типу мужчин, чтобы быть счастливым в семейной жизни, необходимо жить отдельно от родителей: быть под пятой супруги - не так позорно, даже если ты на виду. Как мог позволить себе это самодержец всероссийский? Впрочем, правитель-подкаблучник - тоже не подарок. Вспомним недавний пример с товарищем Горбачевым. Однако выбор все же был. Своею императорской властью Александр мог принудить Марию Федоровну безвылазно жить в Павловске, а чтобы это не выглядело неприлично, достаточно было назначить ее прорабом строительства какого-нибудь комплекса вроде того же Петергофа: это занятие на много долгих лет. Но ничего такого не произошло, и потому получилось так, что император пожертвовал своими отношениями с умной и красивой женщиной - своей женой. Причем не мог не видеть, что она осталась совсем одна против дружного семейства, к коему и он примкнул. Мощный клан против беззащитной немочки из Карлсруэ.

Еще не было никакого Охотникова - были только неудачи с недееспособным Советом. Потом - с Комитетом министров. Почему? Да потому что в него входили все те же члены Совета. Правда, не в качестве министров, но они все были товарищами министра, - следовательно… Следовательно министры получались то облеченными ничем не ограниченной властью, то, в присутствии членов Совета, вовсе лишенными ее. На этом поприще в стране несколько лет наблюдался, мягко говоря, бардак. Да и распределение отраслей между министерствами оказалось оставляющим желать лучшего…

А тут еще и международные дела: Александру пришлось почти немедленно по принятии власти вступать в новые коалиции, практически неотличимые от прежних, от которых отказался Павел. Коалиции были, естественно, антинаполеоновскими. Они распадались и вновь соединялись, и, как всегда, их члены преследовали только свои национальные цели - ладно бы так, - но ведь еще и корыстные устремления ухватить что-то все равно у кого - у Франции, Италии, Швеции… Прервав своим вмешательством отцовскую внешнюю политику, теперь, поучаствовав в нескольких наполеоновских войнах, Александр приходит все к тому же и в 1808 году заключает с узурпатором Тильзитский мир. Наполеон стремится упрочить отношения и просит руки его сестры…

Вмешивается старуха - и Бонапарту отказано, а мировая история делает резкий крен в сторону кровопролитнейшей войны, в которой России предстоит биться против всех, ибо в войске Наполеона - половина европейских стран.

Пока император разъезжал по полям сражений и по мирным переговорам, он усиленно отвыкал от своей милой женушки, про которую хотелось забыть. Усиленно поддерживая в себе порядочность, он, виноватый перед нею, должен был забыть ее, иначе возненавидел бы. Мы всегда ненавидим того, перед кем виноваты. Но Александр обладал мягким и незлобивым характером, а потому состояния ненависти опасался настолько, что ему легче было предать, чем ненавидеть. Идиллические семейные отношения приказали долго жить в тот момент, когда Александр Павлович выбрал в любовницы Марию Антоновну Нарышкину. Ему легче было с этой пустой и недалекой женщиной, чем с умной и красивой Элизой. А главное, перед той не нужно было ни в чем оправдываться. Да и родила она ему - тоже дочь, Софью.

Правда, Элиза и не требовала оправданий: она все свои невзгоды и неурядицы относила на Божью волю - на Него, который неспроста посылает ей все новые испытания.

Безропотность невестки вызывала настоящую ненависть Марии Федоровны. Однако негоже было бы показывать это всем, а потому ради соблюдения внешних приличий свекровь еще глубже вникала в государственные дела и, вмешиваясь, то тут, то там ставила сыну подножки.

Историки говорят, что Александр был ее любимым сыном. Это неправда: не мог воспитанник Екатерины вызывать ее любовь, хотя, может быть, голос крови и заглушал основную часть неприязни. Вот Николай и Михаил были и впрямь любимыми сыновьями Марии Федоровны. Настолько любимыми, что после смерти Павла она всерьез подумывала отстранить Александра от власти в пользу малолетнего Николая (обратите внимание: не Константина!), и если уж не быть ей самой самодержицей российской, то роль регентши при Никсе1 ее вполне бы устроила на десяток лет.

# # 1 Домашнее прозвище Николая Павловича.

Как ни крути, а все-таки вряд ли то была истинная жажда власти. Просто находившаяся основную часть жизни в загоне вдовствующая императрица никак не могла смириться с тем, что так скоро перестала быть на первых ролях, да и стремление доказать всем, а главное, самой себе, что она не хуже Екатерины, не давало ей покоя. Хуже! Даже за одно это стремление, основанное на зависти недалекой женщины, хуже. Екатерина ни на кого не оглядывалась. Она - просто была. Можно ее любить или ненавидеть за ее дела, но она их делала, она и впрямь управляла могучей страной. Не совсем правильно? Возможно. А попробуйте сделать лучше. Вот вам "страна, которую не жалко", - и действуйте… Вы наверняка спросите:

- А с чего начать?

Екатерина не спрашивала: она знала, с чего начать и к чему стремиться.

Постепенно сходили на нет нововведения, Совет бездействовал, хотя имитировал бурную деятельность. Члены его были несостоятельны, да и не хватало лидера, который бы завел реформы хотя бы не туда: никаких реформ не получилось вообще. В затухающем режиме Совет стал собираться реже и реже, пока вовсе не прекратил свое существование. Александр мог бы управлять им и сам, то есть сыграть роль несуществующего на данный момент лидера, но он все чаще и все надольше стремился исчезнуть из Петербурга по важным и неважным, истинным и мнимым делам.

С помощью матери, только что без лома, император практически ничего не добился за целых двенадцать лет, пока не открылась трагическая страница в истории России: 12 июня 1812 года "форсировали Неман нежданно Бонапартовы войска". Россия в этот момент еще не догадывалась, что ее ждет. Она еще не знала, что Наполеон - это инъекция, после которой придут в движение многие общественные силы, и что больше ей не быть спящей, не быть патриархальной (вернее, матриархальной), что, пробудясь, она впервые за полтора века задумается о себе и решит, что нового макияжа в лице очередного самодержца ей, пожалуй, уже недостаточно и пора приступать к обновлению организма.

С точки зрения спортивного состязания, если принять за таковое все время царствования Александра Благословенного, Александр провел, по сути, великолепную атаку (Отечественная война 1812 года), но не забил при этом гола (не реформировал России). Наступил момент, когда он уже не мог противостоять атаке на свои ворота - декабристскому движению, у которого, к счастью, тоже не нашлось достойного форварда, и только потому его собственные ворота чудом устояли. Впрочем, если учесть смерть Милорадовича, удар все-таки был, но спасла штанга.

Рис. 36. Елизавета Алексеевна в костюме Людмилы

Склонная к языкам и постижению чужой культуры, впитывая ее и делая своей, Елизавета Алексеевна очень скоро - еще скорее, чем Екатерина, - сделалась самой что ни на есть русской императрицей. Она полюбила эту страну и этот народ, в который поверила, как в себя, и не ошиблась. В 1812 году она это отчетливо поняла. Процитируем Александра Крылова (курсив мой):

В отличие от вдовствующей императрицы и цесаревича Константина Павловича, Елизавета Алексеевна оказалась стойкой и последовательной сторонницей русской партии, требовавшей вести войну до победного конца, противницей заключения мира с Наполеоном. "Надо, подобно нам, - писала она во время наступления Наполеона на Москву, - видеть и слышать ежедневно о доказательствах патриотизма, самопожертвования и героической отваги, проявляемых всеми лицами военного и гражданского сословий... О, этот доблестный народ наглядно показывает, чем он является в действительности и что он именно таков, каким издавна его считали люди, принимавшие его, вопреки мнению тех, которые упорно продолжали считать его народом варварским".

Под покровительством императрицы Елизаветы Алексеевны и при ее деятельном участии возникло женское Патриотическое общество. В задачи нового общества входила раздача пособий, размещение бедных и раненых по бесплатным больницам, обучение сирот за счет казны различным ремеслам и профессиям. Патриотическое общество имело свое училище для воспитания дочерей офицеров, павших на полях сражений.

Когда в начале 1813 года Александр I принял решение отправиться в армию, начавшую заграничный поход, Елизавета Алексеевна хотела сопутствовать мужу, но трудности похода заставили ее задержаться в дороге. В 1815 году она присутствовала на знаменитом Венском конгрессе, на котором собрались главы всех европейских государств. Здесь она вновь ощутила себя императрицей великой державы, одержавшей победу над грозным противником.

Но вернувшись в Россию, Елизавета Алексеевна продолжала вести уединенную жизнь. Французский посол Савари с некоторым удивлением замечает: "Она много занимается серьезными вещами, много читает, много рассуждает о наших выдающихся писателях, мало говорит и в общем производит впечатление обладательницы крайне холодного ума. За 14 лет пребывания царствующей императрицей здесь ее характер остался неизвестен даже тем, кто ее обычно видит... Она воспламеняет воображение чтением наших трагиков: это женщина, которую было бы легче покорить умом, чем сердцем. Никогда не было политических интриг при ее дворе, являющемся обиталищем обыкновенного частного лица. Я считаю императрицу Елизавету Алексеевну женщиной очень тонкой, с изощренным умом".

В круг чтения Елизаветы Алексеевны входят серьезные исторические сочинения, философские трактаты, книги по истории религии и юриспруденции. Сохранился экземпляр книги английского историка Э. Гиббона "История упадка и разрушения Римской империи", испещренный ее пометками. Короткие ремарки на полях страницы свидетельствуют о том, что прочитанное воспринималось императрицей с позиций общечеловеческих ценностей и наводило на глубокие философские обобщения. Ей были близки идеалы стоической философии, утверждавшей, что возможно стать свободным и счастливым посредством добродетели. Комментируя слова Гиббона: "Варварам присуще желание вести войны; свободным народам - долг и любовь к Родине; монархии - чувство чести", - Елизавета Алексеевна добавляет: "Деспотическому государству - принуждение".

Вокруг Елизаветы Алексеевны формируется узкий кружок интеллектуалов. Прочитать императрице только что написанную "Историю государства Российского" спешит писатель и историограф Н.М. Карамзин; великий русский поэт Александр Пушкин, ненавидевший Александра I, посвящает императрице восторженные стихи:

На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил

И силе в гордости свободной

Кадилом лести не кадил.

Свободу лишь учася славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рожден царей забавить

Стыдливой музою моей.

Но, признаюсь, под Геликоном,

Где Касталийский ток шумел,

Я, вдохновленный Аполлоном,

Елизавету втайне пел.

Небесного земной свидетель,

Воспламененною душой

Я пел на троне добродетель

С ее приветливой красой.

Любовь и тайная свобода

Внушали сердцу гимн простой,

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

Пушкин ничего не писал просто так и только на эмоции. Здесь он выразил величайшую мысль, которая очень не понравилась бы большевикам: "Я пел на троне добродетель… И неподкупный голос мой был эхо русского народа". Что и как здесь сказано? А главное - о чем?

Рис. 37. Елизавета и Александр. Известный в Европе двойной портрет спасителей от Наполеона "Мир Европы"

"Русский бунт, бессмысленный и беспощадный", по окончании Отечественной войны не состоялся во многом благодаря лишь тому, что народ, привыкший видеть на троне лишь порок и уже готовый этот порок истребить, остановился в недоумении: он вдруг увидел "на троне добродетель" и понял, что, оказывается, его непрерывная вера в "хорошего царя" (в данном случае - царицу), от которой он уже готов был отказаться, небеспочвенна, и что источник его бед все-таки не в том, что власть никуда не годится, а в чем-то более глубоком… Что вот же, есть и на троне ангел… И терпел еще десять лет.

К Пушкину мы обязательно вернемся, а пока обратимся к послевоенным событиям и дорасскажем официальную историческую линию императорской семьи Александра Павловича, как она принята в современной интерпретации. Поможет нам в этом тот же Александр Крылов.

В 1823 году Елизавете Алексеевне исполнилось 45 лет. Она все еще была стройна, хорошо сложена, но "…нежный цвет ее тонкого лица пострадал от сурового климата, можно было представить себе, как очаровательна была государыня в весеннюю пору своей жизни, - писала в тот год жена французского дипломата София Шуазель-Гуффье. - Ее разговор и приемы, в которых отражалась какая-то трогательная томность, и в то же время полный чувства взгляд, грустная улыбка, захватывающий душу мягкий звук голоса, наконец, что-то ангельское во всей ее личности - все как бы грустно говорило, что она не от мира сего, что все в этом ангельском существе принадлежит небу".

Но подобно тому как сквозь разорвавшиеся тучи проникает луч заходящего солнца, в жизнь Елизаветы Алексеевны вернулась ее первая любовь. Александр, казалось, вновь ощутил те юношеские переживания, которые он когда-то испытывал в Царском Селе при виде маленькой принцессы Луизы.

"Вниманию Александра к нервной, больной и впечатлительной Елизавете не было пределов; он всячески старался приласкать и утешить ее в различных печальных случаях, происшедших за последнее время в Баденской семье, и особенно когда скончалась любимая сестра императрицы, принцесса Амалия, так долго прожившая при русском Дворе. Елизавета была весьма чувствительна к таким проявлениям нежности своего супруга, которого она не переставала обожать и считать кумиром".

В их отношениях вновь появляется доверительность и откровенность, которой они так долго были лишены. Александр постоянно делился с Елизаветой Алексеевной своими заботами и тревогами. А их накопилось немало: император получает информацию о готовящемся заговоре в гвардии; его наследник, брат Константин, отказывается от права наследования престола, и Александр вынужден готовить тайный манифест о вступлении на трон следующего брата - великого князя Николая Павловича; в стране вспыхивают крестьянские волнения, происходит бунт военных поселенцев; в конце 1824 года в Петербурге произошло страшное наводнение, во время которого погибло более 600 человек, было снесено и разрушено почти четыре тысячи домов, от разгула стихии пострадали мосты, набережные, оказались размыты кладбища.

Александр переживал и личную трагедию: накануне венчания умерла от чахотки его любимая дочь от М.А. Нарышкиной Софья. Во время ее болезни Александр много раз рассказывал Елизавете Алексеевне о своей тревоге за ее жизнь. Узнав о ее смерти, он потрясенно произнес: "Я наказан за все мои прегрешения". Елизавета Алексеевна пыталась поддержать мужа в эти тяжелые минуты. Она давно знала девушку и с участием относилась к ней. По свидетельству современницы, императрица, встретив как-то Софью, "прижала ее к своей груди и в детских чертах ее печально пыталась отыскать сходство с тем, кого она обожала".

В ноябре 1824 года Елизавета Алексеевна сильно заболела. В последние годы ее здоровье внушало серьезные опасения врачам. "Мы здесь уже около недели и в беспокойстве о здоровье императрицы Елизаветы Алексеевны, которая от простуды имела сильный кашель и жар, - писал в письме Н.М. Карамзин. - Я видел государя в великом беспокойстве и в скорби трогательной: он любит ее нежно. Дай Бог, чтобы они еще долго пожили вместе в такой любви сердечной!"

6 декабря император писал Карамзину: "Хотя есть некоторое улучшение в здоровье жены моей, но далеко еще до того, чтобы успокоить меня. Кашель не унялся и много ее беспокоит, но что еще важнее, мешает начать надлежащее врачевание, дабы уменьшить биение сердца и артерии".

К лету состояние здоровья императрицы внушало такое опасение, что лейб-медики Виллие и Штофреген настойчиво рекомендовали императрице не оставаться на осень и зиму в промозглом Петербурге, а отправиться на лечение в страны с более мягким и теплым климатом. Врачи единодушно высказывались за Италию или юг Франции. Однако выбор Александра I и Елизаветы пал на мало кому известный небольшой провинциальный городок Таганрог, расположенный на пустынном берегу Азовского моря.

Выбор захолустного Таганрога в качестве курорта для лечения императрицы породил массу домыслов и гипотез как у современников, так и у историков, став отправной точкой для создания широко известной легенды о превращении русского царя-самодержца в простого монаха-отшельника.

В самом деле, Таганрог не был ни курортом, ни комфортабельной виллой на берегу моря. Само внутреннее Азовское море, соединенное с Черным узким проливом, - мелководное, с заболоченными заливами - ничем не напоминает величественные прибрежные пейзажи Средиземноморья, а частые бури и влажный, холодный ветер вряд ли могли способствовать выздоровлению больной императрицы.

Близкие к императору люди терялись в догадках, чем мог привлечь царя Таганрог, в котором не только отсутствовали столь модные тогда минеральные воды, но не было даже сколько-нибудь приличных условий для жизни царской четы. Впрочем, желание императора - закон для его подданных.

Первым выезжал из столицы Александр, чтобы на месте убедиться в сделанных приготовлениях. Перед самым отъездом, 1 сентября 1825 года, император посетил могилы своих дочерей, а затем пожелал в одиночестве присутствовать на ночном богослужении в Александро-Невской лавре. После службы царь прошел к схимнику Алексию и долго беседовал с ним в полутемной келье, наполовину занятой гробом, служившим ложем благочестивому отшельнику. Выехав за заставу, император привстал в коляске и долго смотрел на Петербург, словно желая навсегда запечатлеть его в памяти.

…Елизавета Алексеевна была счастлива оставить постылый Петербург и оказаться наконец наедине с мужем, вдали от гнетущей ее суеты двора, от постоянных интриг вдовствующей императрицы.

Кортеж Елизаветы Алексеевны двигался с частыми остановками, и в Таганрог она прибыла 23 сентября 1825 года. Александр встречал жену за городом. Потом они заехали в греческий Александровский монастырь, где их ожидало духовенство и почти все жители города. Прослушав службу, супруги направились в приготовленный для них особняк.

"Затем жизнь пошла совсем помещичья, без всякого церемониала и этикета, - пишет <великий князь> Николай Михайлович. - Их Величества делали частые экскурсии в экипаже, вдвоем, по окрестностям, оба восхищались видом моря и наслаждались уединением. Государь совершал, кроме того, ежедневные прогулки пешком; трапезы тоже обыкновенно происходили без лиц свиты, словом, все время протекало так, что супруги оставались часами вместе и могли непринужденно беседовать между собой, так, как это было им приятно. Казалось, наступила пора вторичного lune de miel (медового месяца), и все окружающие были поражены таким отношением между супругами, какого никому из лиц свиты, кроме старых врачей Виллие и Штофрегена и князя П.М. Волконского, не привелось раньше наблюдать. И Александр, и Елизавета наслаждались таким образом жизнью и только сожалели, что не приходилось им до этого так проводить время в загородных дворцах и дачах окрестностей Петербурга".

Кто знает, может быть, все было бы по-другому, если бы не смерть, настигшая Александра Павловича нежданно-негаданно, и хоть лечение или отдых императорской семьи - обычное явление, никак не затрагивающее глобальных исторических процессов, но именно эта таганрогская история очень повлияла на течение дальнейших событий. Если бы он не умер - что было бы? Выступили бы декабристы или нет? Стал бы Николай императором? И когда, если бы стал? Или бы Россия тоже отметилась в истории царем по имени Константин Первый?..

Все это слова, и невозможно представить, что было бы, если бы… Тем более что декабристы, которые сами себя так не называли, уже готовили плаху для всей царской семьи, уже собирались выступать независимо от того, останется ли жив действующий император к моменту их выступления. Смерть царя просто ускорила процессы, которые шли независимо, сами по себе и основывались только на общей российской действительности, которая оставляла желать лучшего.

Вернемся к тексту А. Крылова:

Однако, несмотря на семейную идиллию, спустя несколько недель безмятежной жизни в Таганроге, Александр, уступая просьбам генерал-губернатора графа М.С. Воронцова, решил посетить южные губернии и Крым. Во время посещения Севастополя 27 октября 1825 года государь сильно простудился. Стоял теплый осенний день. Александр ехал верхом в одном мундире. Парило солнце, вдали сиренево мерцало море. Но вскоре погода резко изменилась, подул свежий ветер, и, приехав на ночлег, император почувствовал жар и озноб. В Таганрог император вернулся 5 ноября. "Я чувствую маленькую лихорадку, которую схватил в Крыму, несмотря на прекрасный климат, который нам так восхваляли. Я более чем когда-либо уверен, что, избрав Таганрог местопребыванием для моей жены, мы поступили в высшей степени благоразумно", - отвечал он на вопросы приближенных, обеспокоенных его здоровьем. Однако ночью ему стало хуже.

Воронцов здесь тоже ни при чем. Как генерал-губернатор, он, конечно, хотел заманить государя в свою епархию и показать ему результаты собственных усилий по обеспечению процветания вверенного ему края. Ради чего трудится любой наместник? Не только ради пользы дела, но и себя показать.

Кстати, раз уж мы коснулись графа Воронцова, не грех припомнить Елизавету Ксаверьевну, его супругу, любовь к которой приписывается Пушкину. Это все неправда, и если внимательно вчитаться в мемуары, раскрывающие подлинные отношения между стареющей графиней и молодым поэтом, то заметим, что Пушкин всего-навсего дерзил ей, ловя на слове:

- О чем был спектакль? - спрашивала она поэта.

- Про неверную жену, сударыня, - отвечал Александр Сергеевич.

Графиня зеленела.

Пушкин знал, куда уколоть: он был прекрасно осведомлен об отношениях между Елизаветой Воронцовой и Александром Раевским. Кстати, именно Раевский виноват в том, что Пушкин дрался на одной из своих дуэлей, а также именно он являлся молчаливым (до поры) наблюдателем, как вокруг Пушкина разворачивается несправедливая сплетня о том, будто поэт Пушкин обрюхатил Елизавету Воронцову.

Честь дороже, и Раевский прекращает все сплетни одним решительным и благородным шагом. Провожая Елизавету Ксаверьевну в имение, когда ей оставаться в обществе было уже невозможно, Александр кричит ей вослед, прилюдно:

- Береги нашего малютку!

Странно пушкиноведам не знать этой истории, реабилитировавшей поэта еще тогда. Но вернемся к болезни и смерти Александра Павловича.

Дневник лейб-медика Якова Виллие - объективное свидетельство важного исторического события, сделанное профессионалом. "Ночь провел дурно. Отказ принимать лекарство. Он приводит меня в отчаяние. Страшусь, что такое упорство не имело бы когда-нибудь дурных последствий".

На следующий день лейб-медик измерял пульс, смотрел язык, после чего диагностировал лихорадку - уникальный диагноз, подразумевающий, по нынешним медицинским знаниям, несколько десятков самых серьезных недугов.

Виллие пишет: "Эта лихорадка, очевидно febris gastrica biliosa1, это гнилая отрыжка, это воспаление в стороне печени..."

Больного с трудом уговорили принять восемь слабительных пилюль, после которых он почувствовал некоторое облегчение. Весь следующий день Александр был весел и любезен с окружающими. Но уже утром 8 ноября последовал новый приступ. Елизавета Алексеевна была близка к панике. В письме к матери чувствуется полная обреченность перед новым ударом судьбы: "Где же убежище в этой жизни? Когда думаешь, что все устроилось к лучшему и можешь насладиться им, является неожиданное испытание, лишающее возможности воспользоваться тем добром, которое окружает нас. Это не ропот - Бог читает в моем сердце, - это лишь наблюдение, тысячу раз сделанное и теперь в тысячный раз подтверждаемое событиями".

Несколько дней больной самостоятельно боролся за жизнь, упрямо отказываясь от всех лекарств. "Когда я ему говорил о кровопускании и слабительном, он приходил в бешенство и не удостаивает говорить со мною", - писал в дневнике Виллие.

Порой казалось, что больному действительно удается справиться с болезнью, - 11 ноября Елизавета Алексеевна записала: "Около пяти часов я послала за Виллие и спросила его, как обстоит дело. Виллие был весел, он сказал мне, что у него жар, но что я должна войти, что он не в таком состоянии, как накануне".

Однако уже 13 ноября у Александра появилась резкая сонливость и заторможенность. На следующий день он попробовал встать, но силы оставили его, и царь потерял сознание. Придя в себя, государь твердым голосом высказал последнее желание: "Я хочу исповедоваться и приобщиться Святых Тайн. Прошу исповедовать меня не как императора, но как простого мирянина. Извольте начинать, я готов приступить к Святому Таинству".

После принятия таинства Александр взял руку императрицы и, поцеловав, сказал: "Я никогда не испытывал большего наслаждения и очень благодарен вам за него".

Елизавета Алексеевна вместе с духовником, воспользовавшись душевным умиротворением умирающего, умоляли его не отказываться от лечения, сказав, что такое пренебрежение своим здоровьем равносильно самоубийству.

Только тогда император разрешил врачам приступить к лечению: "Теперь, господа, ваше дело; употребите ваши средства, какие вы находите для меня нужными". Медики прибегли к популярному в то время средству лечения лихорадки: за уши поставили 35 пиявок, которые оттянули немало крови, но облегчения страданий не принесли.

18 ноября Виллие пишет: "Ни малейшей надежды спасти моего обожаемого повелителя. Я предупредил императрицу и князя Волконского и Дибича, которые находились - первый у себя, а последний у камердинеров".

Всю ночь у больного был сильнейший жар. Елизавета Алексеевна не отходила от постели умирающего, держа его за руки.

Последние сутки император почти не приходил в сознание. В четверг 19 ноября 1825 года началась агония, к дыханию примешивались стоны, свидетельствующие о страданиях больного. Дыхание становилось все короче.

В три четверти одиннадцатого император Александр I испустил последний вздох. Ему было всего 47 лет. Елизавета Алексеевна опустилась на колени и долго молилась. Потом перекрестила императора, поцеловала его и закрыла ему глаза...

Рис. 38. После смерти Александра. Ей самой остается немного…

Потрясенная горем, Елизавета Алексеевна пишет в тот вечер два письма - своей матери маркграфине Амалии Баденской и вдовствующей императрице. Это вскрик смертельно раненного человека, раздавленного безысходным горем...

"О, матушка! Я самое несчастное существо на земле! Я хотела только сказать вам, что я осталась в живых после потери этого ангела, страшно измученного болезнью и который, тем не менее, постоянно находил для меня улыбку или ласковый взгляд даже тогда, когда он не узнавал никого. О, матушка, матушка, как я несчастна, как вы будете страдать вместе со мною! Великий Боже, что за судьба! Я подавлена печалью, я не понимаю себя, не понимаю своей судьбы, одним словом, я очень несчастна..."

В письме к императрице Марии Федоровне она восклицает: "Наш ангел на небесах, а я осталась на земле; о, если бы я, самое несчастное существо из всех оплакивающих его, могла скоро соединиться с ним!" Эти проникновенные и искренние слова, ставшие достоянием истории, приводятся почти во всех книгах, посвященных Александру I.

Великодушная женщина, она простила мужу, да и "чугунной" свекрови тоже, всю череду унижений и издевательств, выпавших на ее долю. Она искренне считала, что таким образом ее испытывал Господь.

Глава 11

Правда и вымысел об Александре и Елизавете

Еще тогда, в ноябре-декабре 1825-го, по России поползли всевозможные слухи. Их было много, они были разные, но именно то обстоятельство, что они были и не затихают до сей поры, говорит о том, насколько сложным и важным стал этот период в жизни России. Рассмотрим слух, сопровождающий имя императора Александра Павловича, ибо объективности ради я не могу не привести этой информации. А вдруг что-то в этом есть?.. Из многих авторов наиболее коротко и наиболее при этом полно сказал тот же А. Крылов:

Смерть императора Александра I вдали от столиц, последовавшее за этим печальным событием династическое замешательство, связанное с отказом великого князя Константина Павловича от трона, и передача прав престолонаследия младшему брату - великому князю Николаю Павловичу, что в свою очередь повлекло восстание гвардейских частей в Петербурге (восстание декабристов 14 декабря 1825 года), и вызвали появление многочисленных слухов и предположений о некой тайне смерти императора Александра. Постепенно слухи обрастали подробностями, стали называться конкретные факты и имена. Говорили, что император только имитировал болезнь, а в гроб был положен внешне похожий на царя фельдъегерь Масков, разбившийся насмерть при падении из коляски. Правда, произошел этот инцидент за шестнадцать дней до официальной даты смерти императора.

В конце 30-х годов ХIХ века легенда об исчезновении Александра I вновь начала занимать досужие умы. Причиной послужило появление в Сибири старца Федора Кузьмича, прославившегося редкой добродетельностью и святостью жизни. Он поражал величественным видом, прекрасным образованием и поразительным сходством с покойным императором. Сходство усугублялось характерной сутулостью и глухотой, которой с детства страдал и Александр I. Перед смертью старец уничтожил какие-то бумаги, оставив лишь один листок со странными шифрованными записями и инициалами "А.П."

На просьбу навестившего его архиерея открыть свое настоящее имя Федор Кузьмич с достоинством отвечал: "Если бы я на исповеди не сказал про себя правды, небо бы удивилось; если же бы я сказал, кто я, удивилась бы земля".

Будучи ровесником Александра I, старец скончался в возрасте 87 лет 20 января 1864 года. Его могила надолго стала местом паломничества. Во время путешествия по Сибири на могиле Федора Кузьмича побывал наследник престола, будущий император Николай II.

Заметим, что в старца Федора Кузьмича верил даже Лев Толстой. Именно не как в старца, который и впрямь существовал (а он существовал, и могила имеется), а в то, что это был отошедший от суетности земной государь Александр I.

Слухи терзали Россию и в те дни, пока гроб с телом императора везли в Петербург. Из-за событий с декабрьским восстанием тело Александра задержали в Таганроге, и только 29 декабря траурный кортеж направился в Петербург. В каждом городе устраивалась панихида, а гроба не открывали. Это обстоятельство и породило мнение, будто в гробу вовсе не Александр. Потом приписали сюда погибшего фельдъегеря, который и статью, и ростом, будто нарочно, походил на почившего императора. Особенно разросся слух после отпевания в Москве - все-таки столица, и языки здесь были пораскованнее, чем в глубинке. Если не открывают - значит, неспроста…

Рис. 39. Александр I Благословенный

Есть свидетельства и из Петербурга, когда с Александром в узком кругу прощалась семья. Вроде бы гроб все-таки открыли, но император во гробе был "сам на себя не похож". Имеется и более "свежий" слух о том, что будто бы при вскрытии гроба уже в близкое к нашему время никакого костяка в нем не обнаружили.

Это вполне может быть. Потому что Александр собирался быть похороненным в ногах Елизаветы Алексеевны. При вскрытии гроба императрицы в ее ногах и была обнаружена безымянная урна с чьим-то прахом. Нетрудно догадаться, что прах принадлежит как раз Александру Павловичу. Самым загадочным здесь является другое: о ком ни заведи речь - обязательно выяснится, что гроб уже вскрывали. Причины здесь даже не так уж и важны, но создается впечатление, будто советская власть только тем и занималась, что беспокоила гробы всех более-менее значительных людей позапрошлого и прошлого века. Выходит, большевизм в чем-то сродни некромантии…

Перенесенные переживания не могли не сказаться на здоровье императрицы, которое после смерти мужа резко ухудшилось.

Министр двора, генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский 12 апреля 1826 года писал Николаю I из Таганрога: "...Слабость здоровья вдовствующей государыни императрицы Елизаветы Алексеевны вновь увеличивается. Сверх того ее императорское величество чувствует в груди иногда сильное удушение, которое препятствует даже говорить, и сама изъявила г. Штофрегену опасение водяной болезни в груди. Хотя г. Штофреген не уверен, что таковая болезнь существует, но начинает однако сильно беспокоиться, предложил ее величеству лекарства для предупреждения оной и надеется, что предполагаемое путешествие может предотвратить сию болезнь".

21 апреля 1826 года Елизавета Алексеевна покинула Таганрог и через Харьков направилась в Калугу, где ее должна была встречать императрица Мария Федоровна.

Но состояние Елизаветы Алексеевны с каждым днем становилось все хуже.

Весна в тот год выдалась дождливой, все дороги оказались размыты дождем, и поездка оказалась очень утомительной и тяжелой для больной Елизаветы Алексеевны.

Вечером 3 мая 1826 года карета императрицы въехала в уездный город Белёв, где и остановились для ночлега в доме купцов Дорофеевых. С трудом Елизавета Алексеевна поднялась на второй этаж в приготовленные для нее комнаты.

По рассказу очевидца, опубликованному много лет спустя в первой книжке исторического журнала "Русский архив" за 1904 год, "...государыня по входе в спальню тотчас села на приготовленную кровать и, будучи в сильном на лице поту, говорила, что желала бы знать, может ли кто другой вспотеть так, как она. На предложение камер-юнгферы г-жи Малышевской, не угодно ли будет ее величеству переменить белье, сказала: "Не нужно". И приказала только обтереть себе лицо, шею и затылок. После чего выкушали чашку чая, который пила весьма медленно, и потом изволила скушать ложки четыре саго, делая все сие, как бы принуждая себя.

Говорила тихо, но скоро, и смотрела на все бегло. Причесав ее величеству косу, г-жа Малышевская оставила ее с дежурной в тот день г-жой Тиссон, от которой я слышал, что слабость ее величества дошла до такой степени, что она, ложась в постель, не могла поднять на кровать ноги. В сию ночь государыня не почивала до пяти часов утра, принимая два раза капли и порошки, и спросила около сего времени доктора. Когда Тиссон доложила, что пошлют за ним, государыня сказала, что посылать не нужно, и, подтвердив о сем два раза, заключила тем, что ей очень хорошо и что она хочет уснуть, приказала идти спать и Тиссон. Все убеждения сей девицы позволить остаться были тщетны: государыня настоятельно требовала оставить ее одну.

Между тем пришел лейб-медик Рейнгольд, в разговоре с которым о слабости здоровья ее величества прошло довольно много времени, но призыву все не было. Хотя он и не одобрял девиц сих, что сон может подкрепить силы ее величества, но Тиссон опять решилась войти в спальню и вышла оттуда встревоженная. Необыкновенная белизна в лице государыни и открытый рот весьма ее испугали, что побудило войти в спальню в ту же минуту и Рейнгольда, который по довольном сначала рассматривании государыни через ширмы подошел наконец к кровати. Но монархиня покоилась уже вечным сном".

Елизавета Алексеевна не оставила никакого завещания: она всегда говорила, что не привезла с собой в Россию ничего и потому ничем распоряжаться не может. Только после ее смерти узнали о многих негласных пенсиях и пособиях, выдаваемых из ее средств. Бриллианты императрицы были обращены в деньги, и вся сумма в 150 тысяч рублей передана в основанные Елизаветой Алексеевной Патриотический институт и дом трудолюбия, получивший название Елизаветинского института в Санкт-Петербурге. В Белеве в доме, где скончалась императрица, была учреждена богадельня для призрения 24 вдовых женщин из всех сословий, которая просуществовала до революции 1917 года. Смерть императрицы Елизаветы Алексеевны, так же как и кончина Александра I, вызвала появление смутных слухов об ее исчезновении и уходе от мирской жизни. Говорили, что она под именем Веры Молчальницы провела более 20 лет в Сырковом монастыре Новгородской губернии. Местные старожилы показывали надгробную плиту, на которой были выбиты слова: "Здесь погребено тело возлюбленной Господа и Ему Единому известной рабы Божией Веры".

Однако исследования историков-архивистов позволили установить тайну монахини Веры Молчальницы. Ею оказалась дочь генерал-майора В.А. Буткевича, принявшая монашеский постриг по личным драматическим обстоятельствам.

Подводя итог жизни самой красивой русской императрицы, великий князь Николай Михайлович сочинил лапидарную эпитафию: "Елизавета Алексеевна принадлежала к числу идеальных натур, которые редко бывают вполне счастливы в жизни".

История с продлением жизни Александра и Елизаветы Алексеевны - это, конечно, в любом случае штука заманчивая, даже в чем-то поучительная и, понятное дело, реабилитирующая императора по всем статьям. Но, скорее всего, это красивая сказка. С Елизаветой Алексеевной все ясно: Вера Буткевич ушла в монахини после трагедии в семье и провела оставшуюся жизнь в этом статусе и погребена в указанном монастыре. Ее не только узнали при погребении, но, оказывается, родственники нашли, что это именно она, задолго до ее смерти. Есть очевидец, видевший то ли фото, то ли саму Веру Мольчальницу во гробе, а также знавший облик Елизаветы Алексеевны, - так вот типы лица монахини и Элизы абсолютно разнятся между собой, и потому, даже если бы это была не Вера Александровна Буткевич, ответ был бы отрицательный. Со старцем Федором Кузьмичом сложнее, но уже одно то, что Елизавета Алексеевна находилась при кончине мужа, а потом более месяца при его гробе, говорит о том, что вряд ли Федор Кузьмич являлся бывшим императором Александром. Если, конечно, эта безумная мысль о подмене не пришла в голову императорской чете тоже. Но, как правило, мнимое самоубийство или мнимая смерть - удел преступников или преследуемых преступниками людей. Куда проще было бы официально уйти от дел и посвятить себя Богу. Припомним, что Федора Кузьмича так же, как и Веру Молчальницу, и арестовывали за беспаспортность, и сажали в тюрьму, а Веру - в психиатрическую больницу. Это-то им было зачем? От кого им было прятаться? От Марии Федоровны и Николая Павловича?.. Не стоили они того, особенно первая.

Великий князь Николай Михайлович, написавший биографию Елизаветы Алексеевны, если даже не получил семейного предания на эту тему, мог бы при работе над книгой что-то обнаружить в архивах царской семьи, но он первый не верил в анекдот про Федора Кузьмича. А ему было бы выгодно, если бы это было так, - иначе Александр предстает перед читателем в не очень хорошей маске почти отрицательного героя. Пушкин, надо сказать, пошел в свое время дальше в его характеристиках.

В общем, никакой тайны с Федором Кузьмичом и Верой Молчальницей для нас по выбранной теме не существует.

Но имеется все-таки одна довольно пространная тайна, которая, на первый-то взгляд, кажется совсем маленькой. И решение загадки не так-то просто, как может привидеться поначалу.

Как известно, императрица Елизавета Алексеевна умерла в Белеве 4 мая 1826 года. Тому есть масса свидетелей из сопровождавших ее придворных, врачей, камеристок и слуг. Есть братья Дорофеевы - белевские купцы, в доме которых и состоялась смерть государыни.

Недалеко от дома Дорофеевых в Белеве возведен монумент на месте захоронения сердца Елизаветы Алексеевны. Это небольшая стела, увенчанная короной, и на ней выбита соответствующая надпись. Однако дата смерти Елизаветы Алексеевны указана другая. А именно - 3 мая 1826 года.

Вот эта небольшая описка - 3-е число вместо 4-го - и послужила поводом для скрупулезных исследований подлинных обстоятельств смерти вдовствующей императрицы. Кстати, в большинстве публикаций на эту тему их авторы с удовольствием говорят: "императрицы", "государыни" и пр., ошибочно не вставляя или намеренно забывая слово "вдовствующая".

Со словом "вдовствующая" объяснение легкое: во-первых, редко встречающаяся ситуация наличия при дворе сразу трех императриц, одна из которых правящая, а две вдовствующие, может с непривычки подвигнуть на то, что понятие вдовствующей императрицы приклеилось пока только к одной из них; во-вторых же, и тогда, да и теперь исследователь или мемуарист, пишущий о Елизавете Алексеевне, очень не хочет применять к ней это понятие, ибо обаяние Элизы работает до сей поры. Ну, есть и в-третьих: это протест, выказываемый Александре Федоровне, супруге Николая Первого. Она тоже, вместе с Марией Федоровной и вместо Екатерины Павловны, взяла за привычку унижать Елизавету Алексеевну, чего, конечно, ни мемуаристы, ни исследователи, к коим некоторым образом причисляю и себя, потерпеть не могут. Потому и я могу где-то оговориться и вместо "вдовствующей императрицы" сказать просто "императрица", хотя она с момента восшествия на престол Николая автоматически перестала быть действующей императрицей и тоже стала "порфироносной вдовой", как говаривал Пушкин, ни в коем случае не имея в виду ее.

А вот с датами на памятнике действительно происходит нечто, за что, естественно, дошлые сыщики уцепились и стали раскапывать.

По воспоминаниям о путешествии больной Елизаветы Алексеевны в Петербург из Таганрога восстановили весь ее путь, а особенно приходящийся на 3 мая, почти по секундам. Публикаций на эту тему было довольно много, и первая из них, как поведал нам А. Крылов, была в журнале "Русский архив" за 1904 г.

Но София Привалихина, автор книги о Елизавете Алексеевне, которая так и считала, что императрица скончалась в Белеве в купеческом доме в 4 часа утра 4 мая 1826 года, пишет статью "В Белеве ли умерла императрица Елизавета?", где упоминает статью А. Фирсова, опубликованную в еженедельнике "Нива" № 47 за 1908 год, которая заставила ее внимательно рассмотреть обстоятельства смерти и усомниться в принятой дате.

Мы ее процитируем. А пока коснемся общих вопросов, которые исследователям непонятны и повторяются из публикации в публикацию. На них, конечно, имеются и ответы, но эти ответы не очень-то удовлетворительны и не тянут на исчерпывающие, ибо зиждутся на предположениях, которые вряд ли имеют под собой веские основания.

Во-первых, императрица ехала в Таганрог уже больная, и дорога далась ей не очень-то легко. Зачем было ей, спрашивается, весной, по распутице совершать тот же путь в гораздо более вредный по климату Петербург, а не остаться, к примеру, в Таганроге? Что за срочная причина толкнула ее на эту дальнюю поездку именно тогда, когда состояние ее стало гораздо хуже, чем осенью 1825 года, когда она еще могла передвигаться без особого ущерба для здоровья и жизни?

Здесь ответов несколько, и историки отвечают на них, в общем-то, достаточно одинаково, поэтому не стану перечислять этих имен, а просто повторю ответы. Елизавета Алексеевна не могла находиться в Таганроге: ее угнетало это место, где она потеряла любимого супруга. Какими бы ни были их отношения все время супружества, каких бы ошибок ни совершали, трудно усомниться в искренности ее последних цитируемых строк об Александре. Правда, не меняя климата, она могла бы переместиться не столь уж далеко - к примеру, в Крым. Так что вопрос этот был вполне решаемым, тем более что ее окружали преданные и деятельные люди, для которых подготовка резиденции в Крыму не стала бы проблемой. Граф М.С. Воронцов тоже наверняка не остался бы в стороне и все устроил или бы очень помог. Но идея поездки исходила от питерского императорского дома. Значит, гнетущее состояние императрицы было здесь ни при чем.

Во-вторых, какова причина столь срочной необходимости в путешествии, исходящей из Петербурга?

Здесь тоже дается почти один и тот же ответ. Мария Федоровна и император Николай были очень обеспокоены тем, что императрица Елизавета может стать камнем преткновения на пути царствования Николая. Каким образом?.. Оказывается, она - "декабристка". То есть бывшая императрица, сидящая где-то на краю земли, в Таганроге, могла смутить умы и свергнуть законную власть? Чушь собачья. Ненависть семейства к Елизавете Алексеевне известна, но не до такой же степени они ее страшились, что желали видеть ежедневно и ежечасно, - не дай Бог, составит какой-нибудь заговор похлеще 14-го декабря. Но допустим, что и в самом деле они опасались ее взглядов, имевших место быть в самом начале ее императорства, - так ведь теперь ее мировоззрение могло хотя бы частично поменяться. Одно дело - молоденькая девочка, другое - 46-летняя дама со стажем царствования в стране с абсолютной монархией. Что-то очень не вяжется. Вполне вероятно, была и еще причина, по которой ее хотели немедленно видеть в Петербурге. Но эта причина не упоминается ни мемуаристами, ни историками, самый важный из которых - великий князь Николай Михайлович.

Рис. 40. Николай I

В-третьих, Мария Федоровна выехала навстречу Елизавете Алексеевне. Вы сможете найти подходящее объяснение - зачем? Почему именно Мария Федоровна, которая так недолюбливала Елизавету Алексеевну? Почему не доверенный и проверенный человек?..

Ответ тоже почти один и тот же. Учитывая состояние молодой императрицы, старая императрица хотела сама встретиться с нею в Калуге. И ведь выехала!

Ну, и что? Чем она могла помочь больной молодой императрице дальше? Она привезла с собой спальный вагон, в котором не качает, в котором кондиционирование и прохладительные напитки? Или она везла с собой лекарство - импортный эликсир бессмертия? Нет, приехала пустая. Но в траурном наряде!!!

Наверняка есть и еще вопросы, но ограничимся пока этими тремя - их предостаточно. Все нелепо, все зыбко. Больную женщину, находящуюся почти при смерти, гонят по непонятной причине через всю страну…

Ответ, напрашивающийся сам собой: чем-то запугав Елизавету Алексеевну, ее срочно вызвали в столицу только потому, что надеялись - в дороге она наверняка просто умрет, и проблем у императорской фамилии не станет. Некоторые делают и более далеко идущий вывод: ее вызвали, чтобы убить.

Возникает иной вопрос, в свете которого не очень внятно выглядит поведение четырех врачей, имеющихся при Елизавете Алексеевне. Это Штофреген, Протт, Добберт и Рюль, лейб-медики высочайшего класса, по крайней мере один из которых, Штофреген, - весьма "заслуженный" врач, который был на высокой должности дивизионного доктора Инженерного корпуса еще в 1812 году. Наверное, императорский дом не держит в качестве докторов недоучек. И эти четыре доктора отпускают в поездку по весенней распутице на 2000 км даму, находящуюся при смерти?.. Тем более - императрицу?.. Это чем же надо так напугать докторов, чтобы они забыли о своем долге!.. Или…

Или нам явно чего-то недоговаривают.

Каждый второй из интересовавшихся этим вопросом в комплексе приходит к выводу: императрицу убили. Вроде бы никто не виноват: она, мол, настояла и поехала. Однако виноваты все, кто участвовал в этом предприятии: Елизавете Алексеевне, при ее-то болезни, категорически запрещалось столь дальнее путешествие.

Вопрос, которого можно было не задавать, но уж очень хочется: а с какой стати Мария Федоровна приехала в траурном наряде?

Чтобы вызвать ее в Белев из Калуги (а свекровь была в Калуге), требовалось около 10 часов суммарного времени. Это 5 часов езды туда и 5 часов обратно. Курьер должен был торопиться, но ей не было резона торопиться на встречу с невесткой, значит, она могла потратить на дорогу до Белева и больше пяти часов - 6, 7 или больше. Она приехала примерно в 10 часов утра, а Елизавета Алексеевна, по утверждению врачей, скончалась между тремя и четырьмя часами. Софья Привалихина писала в своей книге о 4 часах утра. Ну, пусть даже смерть наступила в 3 часа. Как Мария Федоровна догадалась, что Елизаветы Алексеевны нет в живых? Или она надела траур не по ней? А по ком?

Вот примерно тот перечень вопросов, на которые у большинства исследователей нет приемлемых ответов. Приведем теперь отрывки из статьи Софьи Привалихиной. Начнем с того, что С. Привалихина рассказывает причину путешествия Елизаветы Алексеевны и путешествия из Петербурга в Калугу Марии Федоровны. Поначалу она заявляет, что, мол, вполне естественно невестке встретить по пути свою свекровь и поделиться своими чувствами. Заметим, она говорит о нормальной, пусть и о не очень любимой свекрови, но не о Марии Федоровне. Об этом, собственно, авторесса и намекает:

Однако, думается, не было ни малейшего желания у умирающей Елизаветы увидеться со свекровью, ничего она не хотела и не имела ей сказать. Это был продуманный шаг царской фамилии - нового русского императора Николая I, его матери Марии Федоровны, его жены Александры Федоровны (урожденной принцессы Шарлотты Прусской), его брата великого князя Михаила Павловича. Все отлично знали, что императрица обречена, что состояние здоровья, скорее всего, не позволит ей добраться живой по расхлябанным апрельским дорогам от Таганрога до Петербурга или хотя бы до первой русской столицы Москвы. Свыше 2000 км пути - это верная смерть. Но и в Таганроге ее все равно ожидает смерть. Возможно, если императрицу Елизавету не беспокоить, не отправлять в долгий путь, кончина наступит в июне, возможно, в июле или даже в августе, но так или иначе она неизбежна. И на семейном августейшем совете было принято решение: императрица Елизавета не должна умереть в захолустном Таганроге. Пусть она, смертельно больная, не выдержит дороги, пусть умрет, но пусть это произойдет в известном русском городе. И пусть рядом с нею будет свекровь императрица Мария Федоровна. Оставалось, чтобы встреча двух вдовствующих императриц состоялась, одной проехать 800 верст, другой - 1200. Императрица Мария Федоровна "свои" 800 верст проехала, императрице Елизавете Алексеевне проехать 1200 верст не удалось.

Она, вполне вероятно, ушла из жизни в карете. У села Мишенского. У Васьковой горы... Всего на сотню верст и просчитался новый русский царский, николаевский, двор...

Но то заключительная часть статьи, как бы вывод. А в начале текста С. Привалихина подробно рассказывает о том, как состоялся въезд императрицы в Белев (курсив мой):

Читаем дальше в историческом, вековой давности очерке А.Фирсова:

"Близость роковой развязки для лиц, сопровождающих императрицу, стала очевидной. 2 мая из Орла князь Волконский просил предварить государыне, что положение императрицы Елизаветы Алексеевны так худо, что ее величество найдет ужаснейшую в ней перемену. Молю Бога, чтобы сподобить благополучно доехать до Калуги.

3 мая был назначен последний перед остановкой и отдыхом в г. Белеве Тульской губернии огромный переезд в сто верст от Орла. Царский поезд достиг Васьковой горы, находящейся при селе Мишенском, где родился В.А. Жуковский. До города оставалось 2-3 версты. Напротив, по левому нагорному берегу Оки красиво раскинулся Белев. Вдруг государыня почувствовала себя дурно. Князь Волконский приказал скорей ехать. Кучер и форейтор погнали и без того быстро бежавших лошадей. В то же время белевские капитан-исправник и городничий Колениус, сопровождавшие поезд, отделились от последнего и помчались в город, строго, но без окриков, приказывая народу, стоявшему по пути и ждавшему царского проезда: "Назад! По домам! Никакой встречи не будет! По улицам не сновать - государыню тревожить настрого наказано!" Дорога и улицы вплоть до царской квартиры были быстро очищены от народа. Колокольный звон во всех церквях был отменен.

В 9-м часу вечера царский поезд остановился около дома белевских купцов Николая и Григория Ивановичей Дорофеевых, в котором, как наиболее удобном и большом из городских домов, было приготовлено помещение для царственного путешествия.

Государыня с помощью придворных с трудом вышла из кареты, затем, поддерживаемая князем Волконским, поднялась в переднюю комнату 2-го этажа, где приняла хлеб-соль от хозяев дома. После того, поддерживаемая снова князем Волконским и статс-секретарем Лонгиновым, прошла в приготовленную ей спальную комнату, где легла на разостланную походную кровать. Государыня сильно ослабла. Придворные дамы, любимая ее камер-медхен Тиссон и камер-юнгфера Милашевская окружили ее. Отдохнув около часа, государыня кушала бульон, а затем потребовала к себе докторов, которым и жаловалась на большую слабость. По их рецепту аптекарем Проттом было немедленно составлено лекарство, которое государыня и принимала из рук Валуевой.

В 10 часов вечера государыня отпустила всех придворных дам спать. При ней остались лишь Тиссон и Милашевская. Проспав очень недолго, она проснулась; тяжелое дыхание ее показывало уже роковую агонию. Когда же Тиссон тихо подошла к столику, стоявшему у кровати государыни, показывая вид, что смотрит на часы, Елизавета попросила ее не беспокоиться и лечь спать, Тиссон заснула. Проснувшись, она подошла к столику государыни: часы показывали четвертый час утра, государыня, казалось, спокойно спала. Тиссон долго прислушивалась к дыханию государыни, но его уже не было... Лицо ее было безмятежно и сияло спокойствием, поразившим всех присутствовавших. К ней вернулась даже незабвенная красота ее, давно уже исчезнувшая вследствие страданий.

Так ранним утром 4 мая 1826 г. отошла в вечность императрица Елизавета в Белеве, вдали от столицы и семьи".

В этой длинной цитате что ни фраза - все вызывает недоумение и вопросы. Если императрице Елизавете 2 мая очень плохо в Орле, то почему князь Петр Волконский молит Бога, чтобы только доставить императрицу Елизавету до Калуги, но не продлевает хотя бы на сутки остановку в Орле, почему назначает новый, мучительный для больной императрицы бросок в сто верст по расхлябанной, распухшей от весенней влаги, скверной дороге?

Дальше - еще более странно. Зачем, спрашивается, гнать в Белев, тем более что от быстрой езды императрице станет еще хуже? Понятно было бы, если бы в городке были врачи и императрице могли бы оказать медицинскую помощь. Никаких в Белеве хороших врачей нет, зато сразу несколько лейб-медиков, лучшие, какие только есть в России медики, со всеми необходимыми препаратами рядом с императрицей.

Князь Волконский отдает еще два очень странных приказа: он велит белевским капитану-исправнику и городничему Колениусу мчать во весь опор в Белев, разогнать всех-всех независимо от рода и звания, кто на пути к городу и в городе готовится встретить императрицу, очистить от народа улицы, велеть всем спрятаться по домам и не высовываться. Под предлогом не беспокоить больную императрицу Петр Волконский не забывает отдать приказание отменить колокольный звон и немедленно разойтись, раствориться, исчезнуть с глаз долой местному духовенству. Опытный царедворец был не таков. Приказы его были точны, рассчитаны до мелочей. Он прежде всего удалил от царского поезда "чужих" - белевских капитана-исправника и городничего. Рядом с императрицей Елизаветой остались только люди из свиты. Исправник и городничий получили приказы расчистить дорогу до города и улицы вплоть до самого дома купцов Дорофеевых, так чтобы народ даже не видел (по крайней мере, близко не видел) карету императрицы, саму императрицу.

Очень важно отменить колокольный, полный радости встречи звон. Звон - ни тихий, ни громкий - не должен звучать. Все до единого белевские колокола должны молчать. Но зачем все это? И тут возникает главный вопрос: если князь Волконский налагает запрет на любое изъявление радости белевцев по поводу въезда императрицы в город Белев, жива ли была императрица Елизавета, когда царский поезд вплотную приблизился к Белеву? Может, императрице в нескольких верстах от Белева, около Васьковой горы, около села Мишенского стало не дурно? Может, она умерла в карете на подъезде к Белеву? Вот тогда все действия и распоряжения князя Петра Волконского понятны: незачем останавливаться, если императрица умерла. "Чужих" - белевского исправника и городничего Колениуса - он услал, а "свои", люди из свиты, будут молчать. Белевцы ни в коем случае не должны видеть и знать, что на самом деле произошло у Васьковой горы. Это - государственная тайна, разглашение которой темным пятном ляжет прежде всего на молодого императора Николая I.

О новом монархе и так по всей империи ходят слухи, будто он загнал на край света и умертвил старшего брата, императора Александра I, не дает вернуться из Таганрога императрице Елизавете. Император Николай I картечью расстрелял на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 г. заговорщиков. Новый царь ведет следствие и судит тех, кто выступил в декабре у Зимнего дворца против него. Не хватало ему еще только обвинений, что он велел насильно усадить в карету смертельно больную вдову любимого в народе и войсках покойного императора Александра! Очень понятно тогда, почему светлейший князь Волконский не забыл запретить какой бы то ни было колокольный звон. Велеть, чтобы колокола пели траурно, погребально, - значило объявить о смерти императрицы Елизаветы. Зазвони колокола радостно, если императрица Елизавета уже мертва, - это бы было великим кощунством, которого бы никогда не простили ни сам себе глубоко набожный князь Волконский, ни царь Николай I, ни народ России.

Да, но в историческом очерке написано, что императрицу в Белеве, в доме Дорофеевых, встречали хлебом и солью владельцы дома купцы Дорофеевы; сказано, что императрица призывала к себе, расположившись на приготовленной постели, аптекаря Протта, он готовил лекарства, вокруг нее были камер-фрейлины, которых она попросила в 10 часов вечера удалиться, оставив при себе только Тиссон и Милашевскую. Все так.

Но кто видел это? Почему купцы Дорофеевы не оставили никаких воспоминаний о встрече с императрицей за несколько часов до ее смерти? Не странно ли: императрица умирает, и при ней, вне зависимости от ее воли, должен был дежурить врач. В последние дни жизни императора Александра I в Таганроге около него неотлучно находились лейб-медики. В момент его смерти рядом были врачи Виллие и Штофреген. А около умирающей императрицы Елизаветы - ни одного врача!

Читаем далее. "Когда императрица Елизавета приближалась к Белеву, императрица-мать находилась уже в Калуге, получив от князя Волконского тревожное известие, она немедленно выехала в Белев. По дороге, в Перемышле, ее встретил фельдъегерь, сообщивший ей роковую весть. В 10 часов утра Мария Федоровна была в Белеве..."

А может быть, было немного не так? Может, князь П. Волконский в 9 вечера 3 мая из Белева послал фельдъегеря к Марии Федоровне с донесением о смерти Елизаветы? От Белева до Калуги скакать на коне 4-5 часов. Значит, если в Белев привезли уже мертвой Елизавету, то где-то в полночь или за полночь, в 2-3 часа ночи, Мария Федоровна узнала об этом. И почти тут же устремилась из Калуги в Белев. Потому так рано, в 10 часов утра, прибыла в Белев. Если бы гонец с вестью о смерти императрицы Елизаветы отправился из Белева в Калугу даже в 4 утра, когда это, как утверждается, обнаружила г-жа Тиссон, то Мария Федоровна никак не могла бы приехать в Белев в 10 утра...

Князь Волконский, думается, лично доложил императрице Марии Федоровне, а потом Николаю I, как в действительности все произошло. Разговор этот остался тайной. Дом у купцов Дорофеевых в 1827 г. выкупила царская семья за 60 тыс. руб. и устроила там дом для вдов. Царь Николай I, что бы о нем ни говорили, был тоже человек глубоко набожный. Когда в Белеве в саду у Вдовьего дома сооружали памятник и возник вопрос, какую дату смерти обозначить, царь не мог перед Богом погрешить против истины и назвал датой смерти 3 мая 1826 г.?..

Что ж, смерть Елизаветы Алексеевны наступила раньше, чем она въехала в Белев? Вполне возможно. Но тогда необъяснимы скрупулезные подробности вечера 3 мая: Елизавета кого-то отправляла спать, кого-то вовсе отсылала, то звала врача, то отменяла этот зов. Стала плохо дышать, а когда Тиссен подошла к столику, она твердо (и, возможно, сердито, если она умела сердито) сказала: иди спать, мне ничего не надо. И Тиссен заснула. А может быть, она не тяжело дышала, а… плакала?.. К чему было бы решительно отметать внимание камер-медхен Тиссон? И Тиссон не побеспокоилась - тут же крепко уснула: не надо, так не надо.

С. Привалихина не рассказывает о совсем уж фантастической проговорке одной из камеристок. А ведь это важно, хотя вовсе не известно, является ли правдой.

"Страдавшая бессонницей княжна (камер-фрейлина В.М. Волконская. - А.В.) в день смерти императрицы, на заре, якобы увидела, как двое неизвестных вынесли тело Елизаветы из спальни. Встав с постели и прокравшись за ними, фрейлина увидела: тело было брошено в пруд. Волконская разбудила слуг, труп подняли со дна. Вернуть к жизни императрицу не удалось. Никаких подтверждений или опровержений эта сплетня не имела…" - пишет Ю.А. Молин в материале "Анализ версий смерти императрицы Елизаветы Алексеевны".

Это действительно самое фантастическое из всего, чего можно и нельзя было бы ожидать от этой темы. Кто такие эти "двое неизвестных", кем уполномочены, как вообще попали в дом Дорофеевых, если здесь царский кортеж?.. Да и что это такое вообще - бросить в пруд, достать из пруда?..

А не предположить ли иное? Не утопилась ли императрица Елизавета Алексеевна? Потому что "двое" - это просто самый настоящий бред. Тем более что к мертвому телу в 1826 году любой русский (и нерусский) относился вовсе не так, как теперь многие и многие. Понятие кощунства тогда остановило бы любого, даже закоренелого преступника. Как это - взять труп, да еще и труп императрицы, вынести из дома (со второго, кстати, этажа) - и бросить в пруд?.. А Бог - он все видит!.. Это сейчас можно запросто расчленить и затолкать в багажник. Да и то научили этому нынешние поколения вовсе не безбожные большевики, а набожные американцы из Голливуда.

Я не стану больше ходить вокруг да около и расскажу версию Киры Павловны Викторовой - не побоюсь этого слова, великой пушкинистки конца ХХ века. Я знаю эту версию с 1999 года, когда помогал ей в наборе ее выдающейся книги "Неизвестный или Непризнанный Пушкин". И хотя Ю.А. Молин ссылается на книгу Л.Н. Васильевой "Жена и муза", в 1999 году уже вышедшую, я доподлинно знаю, что обратила ее внимание на этот эпизод Кира Павловна. Дело в том, что до нашей с нею встречи она несколько лет делилась своими открытиями с близкими и не очень людьми, среди которых была и Лариса Васильева. И мой набор книги Киры Викторовой был далеко не первый, и расстались мы с нею, почти уже подготовив макет к печати, и об этом знают в Пушкинском музее на Арбате в Москве. Почему я столь подробно говорю об этом? Потому что к моменту нашей работы К.П. Викторова (ей было тогда 75 лет) была уже очень осторожной и подозрительной, ибо многие и многие ее пушкиноведческие мысли уже были украдены случайными людьми. И меня она в конце концов также заподозрила в шпионаже в чью-то пользу и рассталась со мной не очень дружелюбно. А я помогал ей от имени издательства "Новая Игрушечка", в котором тогда работал. Она все же издала свою книгу - с меньшим числом рисунков, чем предполагалось, да и не в Москве, а в Санкт-Петербурге. Я был счастлив, что хоть в таком виде книга все же вышла. А произошло это уже в начале XXI века, и после этого Кира Павловна вскоре скончалась.

В 1999 году я написал и опубликовал несколько статей, знакомя читателя с идеями Киры Викторовой. Это было сделано при ее согласии и участии и имело целью предотвратить чужие публикации на эту тему, где фигурировали идеи Киры Павловны без указания авторства, как и произошло с книгой Л.Н. Васильевой, с которой она немедленно раздружилась.

Так вот теперь озвучиваю открытие Киры Павловны, о котором она, к сожалению, написать не успела, поэтому говорю с ее слов.

Все вопросы, заданные мною по поводу путешествия Елизаветы Алексеевны и оставшиеся практически без ответа (ибо все более-менее приемлемые ответы не выдерживают критики), после догадки Киры Викторовой, которую она потом много лет доказывала, получают резонные ответы, и у историков не должно оставаться претензий ни к императорской фамилии, ни к Дорофеевым, ни даже к Марии Федоровне. Объясняется, зачем старуха-императрица помчалась навстречу больной невестке, почему приехала в Белев в трауре и т. д. Вплоть до того, почему отменены торжественная встреча императрицы Елизаветы в Белеве и не было колокольного звона.

Дело в том, что тщательно оберегаемая императорской семьей тайна состояла в том, что в свои 46 лет Елизавета Алексеевна была… беременной. Этим объясняется то нежное внимание, каким ее окружил Александр. Видимо, "болезнь" Елизаветы Алексеевны была выдуманной, или так называлась для сохранения тайны беременность. И Таганрог был выбран совершенно не случайно: маленький городок, при отсутствии беспокойства со стороны, вдали от ненавистных Марии Федоровны и Николая с его супругой Александрой и т. д., был самым удачным решением для вынашивания ребенка. И помните, сколько они гуляли по окрестностям? Вот почему супруги вдруг сблизились в последние месяцы жизни.

К сожалению, судьба распорядилась по-своему, император заболел и умер, и Елизавета Алексеевна одна осталась в Таганроге в тот момент, когда страну охватил гвардейский бунт, позднее названный восстанием декабристов. Императрица осталась одна, зимой, в 2000 километров от столицы, да еще и с телом государя, которого опасались везти в Петербург… В таких условиях беременность не могла уже протекать нормально, ибо протекала на бо?льших, чем можно было представить во дворце, нервах и при открывшейся бездне неизвестности.

Видимо, пришлось теперь поставить императора Николая в известность о собственной беременности. Когда это произошло? Наверное, весной, ибо отныне речь не шла об ее здоровье, которое, скорее всего, все же было достаточно сносным, - иначе неужели бы Николай не распорядился сделать все возможное, чтобы роды состоялись прямо там, в Таганроге?

В необходимости срочно ехать в Калугу (вероятно), а то и в Петербург (возможно) не было ничего страшного, если роды предстояли, к примеру, в июне или хотя бы в середине мая, но, скорее всего, подвела весна с ее необычными дождями, и поездку стало возможным предпринять только в конце апреля. Потому и торопился Волконский, не задерживаясь в Орле, потому и ждала сообщений Мария Федоровна, которая в свои годы мчалась навстречу, - а кто еще, как не родная бабка, должна была быть при рождении младенца?

Не доезжая до Белева двух-трех верст, видимо, состоялись преждевременные роды. И то ли они были неудачными, повредившими ребенку, то ли она родила мертвого младенца. Скорее всего, второе. Вот почему город не встречал их ни запруженными улицами, ни колокольным звоном.

Императрица нашла в себе силы подняться на второй этаж. Именно нашла силы - сразу ведь после родов! Вот почему не могла забросить ноги на кровать, если помните! Именно сразу легла, а через час очнулась и ела бульон. Никакие доктора вокруг нее особо крутиться были не должны. Для нее главным был покой.

Однако ни камеристки, ни придворные, ни доктора не учли одного - психологического состояния Елизаветы Алексеевны. Да, она не задыхалась, как подумала Тиссен, а элементарно плакала - как всякая мать, только что потерявшая ребенка. Видимо, она едва сдержалась, чтобы не цыкнуть на камер-медхен, если умела вообще это делать. Потому-то Тиссен немедленно и заснула: за родившей женщиной не особенно смотрят, если роды прошли без осложнений для нее. Свое состояние Елизавета Алексеевна вполне могла контролировать: роды были не первые.

Для Елизаветы Алексеевны наступил полный мрак в жизни. Последняя надежда - его ребенок! - перестала существовать. И около трех или четырех часов утра она вышла потихоньку из гостеприимного дома и отправилась к пруду, чтобы покончить счеты с жизнью. Ей это удалось.

Возможно, В.М. Волконская и проснулась, и проследила за императрицей, возможно, даже видела сам момент утопления. Но пока она бегала за слугами, пока слуги вытаскивали тело Елизаветы Алексеевны из воды, пока старались ее откачать, ушло драгоценное время, и императрица была уже мертва.

Здесь есть и радостное известие: реабилитированы те самые "двое неизвестных", которые выглядят как фантастические пришельцы с иной планеты и которых, к счастью, просто не существовало. Или они приснились камер-фрейлине.

Мария Федоровна, конечно, встретила по дороге или приняла фельдъегеря в Калуге и получила известие о мертворожденном ребенке. Вполне естественно, что еще до отъезда в Белев она обрядилась в траур.

Рис. 41. Монумент в Белеве на месте захоронения "сердца" Елизаветы Алексеевны. Императорская корона показана стрелкой

Ребенка и внутренности императрицы похоронили здесь, недалеко от дома купцов братьев Дорофеевых, в прилегающем саду. Позже при возведении монумента поставили дату 3 мая 1826 года - число, когда умер младенец. Написали имя только Елизаветы.

Это был наследник. Мальчик.

Что касается вскрытия, то и здесь от общественности необходимо было скрыть сам факт утопления императрицы, поэтому говорилось о легочной и сердечной недостаточности, растянутости правого предсердия, не могущего перекачивать венозную кровь и т. д. Ни слова о том, что вскрывается утопленница. Приведем цитату из материала Ю.А. Молина, где тема вскрытия очень хорошо представлена и где задаются вопросы, на которые теперь есть ответ:

Как нередко бывает, ценнейшие архивные находки обнаруживаются совсем не там, где их разыскиваешь. Работая в РГИА над описью № 2 фонда князей Волконских (№ 844), я внезапно обратил внимание на название дела № 7, исполненного на французском языке: "Протоколы вскрытия тел Александра I и Елизаветы Алексеевны". И если результат исследования тела государя многократно публиковался и обсуждался в научной литературе, то медицинские факты о вскрытии трупа императрицы в доступной литературе мне не встречались. Взглянем на обнаруженный документ глазами судебного эксперта и попытаемся оценить его подлинность.

Текст исполнен на одном листе, исписанном с двух сторон четким, красивым, ясно читаемым почерком - высокоорганизованным, как говорят судебные эксперты: оставлены широкие поля, соответствующие друг другу на титульной и оборотной сторонах, выделены рубрики. Все буквы и цифры четко различимы и не допускают двояких прочтений, так же как и знаки препинания. Чернила черные, несколько выцветшие.

Специалисты в области орфографии и синтаксиса французского языка заявили мне, что текст читается легко и не имеет грамматических ошибок, по стилю соответствует началу первой четверти XIX века. Тонкие штрихи, отсутствие клякс оставляют впечатление о том, что записи выполнены остро заточенным пером; полное отсутствие исправлений в столь ответственном и сложном по содержанию документе свидетельствуют о том, что перед нами - не подлинник, а копия, исполненная, скорее всего, чиновником-копиистом. Остается немногое - оценить подпись под текстом. Почерк ее - совершенно иной, чем основного документа. Буквы читаются с трудом, первые две сливаются, накладываясь одна на другую, как это часто бывает в автографах. Знаки деформированы, по размерам, наклонам штрихов не соответствуют основному тексту, несут элементы "скорописи". И все же подпись читается: Stoffregen!

Фамилия исполнена по-немецки. Неужели перед нами подпись лейб-медика императрицы? Остальное было делом техники - обнаружить заведомо известный автограф К. Штофрегена. Их в архивах РГИА обнаружилось много: в денежных и орденских расписках (о получении и уплате различных сумм). Подписи оказались идентичными автографу под копией протокола вскрытия тела императрицы.

Итак, перед нами - подлинный исторический документ. Как попал он в фонд князей Волконских? Наиболее рациональная версия - светлейший князь П.М. Волконский был одним из ближайших августейшей чете людей, всемогущим Министром Императорского двора. По каким-то причинам он пожелал иметь в своем личном архиве копии протоколов вскрытия Александра I и его супруги…

Второй вопрос: почему подлинник протокола вскрытия тела императрицы отсутствует там, где должен быть, вместе с аналогичными документами государей и государынь из дома Романовых за XIX век - в фонде 468 РГИА (Кабинет Его Императорского Величества)? Ответа на него нет, и вряд ли он будет дан, хотя в исторической науке одна находка нередко порождает другую…

Думаю, здесь уместно вспомнить о лейб-медике императрицы. Фамилия его ныне мало известна даже историкам, занимающимся Россией XIX века. Конрад фон Штофреген достоин того, чтобы напомнить о нем читателям. Будущий лейб-медик Императорского Двора родился 5 октября 1767 г. в г. Эйнбеке (Ганновер) в семье врача. В 1782 г. он поступил на медицинский факультет и 14 апреля 1788 г. получил степень доктора медицины. Через три месяца молодой специалист приступил к обязанностям Рижского уездного врача, получив широкий круг пациентов среди немецкой знати, проживавшей в Лифляндской губернии. В 1806 г. Конрад Конрадович был представлен императрице Елизавете Алексеевне. В качестве военного врача он принимал участие в войне союзной коалиции с Наполеоном I. В одном из документов РГИА, где упоминается Штофреген, промелькнула его высокая военная должность - дивизионный доктор Инженерного корпуса (ф. 519, оп. 7, д. 548, л. 4. Список лейб-медиков Двора на 03 апреля 1824 г.). В 1808 г. Штофреген консультировал во время тяжелой болезни великую княжну Елизавету Александровну, но руководивший лечением президент Медико-хирургической академии лейб-медик И.П. Франк не прислушался к советам своего молодого коллеги. Девочка скончалась, что, видимо, было одной из причин отставки Франка. С этого момента и до смерти императрицы в 1826 г. Штофреген являлся ее лейб-медиком, постоянно лечил и сопровождал Елизавету Алексеевну во всех поездках. С 1811 г. он - почетный член Медицинского Совета, с 1817 г. - действительный статский советник, с 1826 г. - тайный советник; награжден орденами Св. Владимира 2-й и 3-й степени. После смерти Елизаветы Алексеевны постепенно отошел от работы при Императорском Дворе. 20 января 1827 г. врач был "уволен бессрочно в отпуск в Ревель", с 1833 года "уволен вовсе от службы с производством из Государственного Казначейства пенсиона по четыре тысячи рублей в год".

О степени доверия Елизаветы Алексеевны своему лейб-медику свидетельствует тот факт, что он заочно неоднократно консультировал мать императрицы - маркграфиню Баденскую Амалию, передавая свои рекомендации в письмах государыни. Штофреген по желанию Елизаветы был привлечен в Таганроге к лечению Александра I, а затем подписал протокол вскрытия его тела. В письмах брату в Ригу врач подробно описал ход болезни и смерть императора. Конрад фон Штофреген скончался в Дрездене 23 мая 1841 года. Заметим, кстати, что далеко не все лейб-медики удостоились чести оказаться в 25-томном Русском биографическом словаре.

Из вышеприведенных сведений следует ряд определенных выводов. Штофреген был опытнейшим авторитетным врачом, имевшим разностороннюю подготовку. Имел доктор и опыт оказания помощи в условиях военных действий, где осуществлялась помощь практически только хирургическим больным (раненым). Отсюда следует и другой вывод - Штофреген бесспорно имел навыки производства аутопсий (вскрытий трупов). Итак, перед нами - не только врач, но и прозектор, исполнивший последний печальный долг перед своей пациенткой, - исследование тела, исстрадавшегося за десятилетия мучивших ее болезней.

Предлагаю вниманию читателей перевод документа (орфография современная):

"5 мая 1826 года в 7 часов вечера приступили к аутопсии тела Ее Императорского Величества Императрицы Елизаветы Алексеевны, скончавшейся 37 часов назад. 1. Тело было чрезвычайно тощим, особенно в области грудной клетки и шеи… 4. При вскрытии грудной клетки обнаружены 5 ребер слева - с 4-го по 8-е размягченные и менее широкие, чем остальные; внутри содержалась гнойная жидкость. 5. В полости грудной клетки находилось небольшое количество венозной крови, источник которой не установлен. 6. Правое легкое сращено в нескольких местах с плеврой, но слабо. 7. Левое легкое внизу сильно спаяно с близлежащими сосудами. 8. Конструкция легких совершенно естественная, их субстанция - здоровая, без малейших отклонений. Их ткань - без скрытого абсцесса или каких-либо уплотнений. 9. Перикард, крепко и обширно спаянный с диафрагмой, содержал небольшое количество воды - половину столовой ложки. 10. Сердце заметно меньше того, каким ему следовало бы быть. На поверхности левого желудочка в сторону верхушки обнаружено белесое пятно, слегка выпуклое, 5 мм в диаметре, не пенетрированное в ткань этой мышцы. 11. Правое предсердие являло собой совершенно особую дезорганизацию. Оно было более чем в 6 раз увеличено против обычного состояния. Это был большой мешок… Трикуспидальные клапаны оссифицированы. 12. Форма левого желудочка была чуть более плотная, чем бывает обычно. Бикуспидальные клапаны - хрящеватые. 13. …печень оказалась очень большой, особенно ее правая доля, ткань которой была немного уплотненной; в остальном - без каких-либо патологических изменений. Желчный пузырь содержал небольшое количество желчи… 16. Другие внутренние органы этой полости ни в чем не пострадали. 17. Под черепной коробкой и в мозгу не обнаружено ничего экстраординарного или достойного упоминания.

После этого тщательного обследования стало очевидно, что долгие и мучительные страдания Ее Величества имели источником патологическое устроение сердца, из-за чего полностью нарушено было равновесие циркуляции крови. Та часть этого благородного органа, которая предназначается для принятия венозной крови, была до такой степени растянута и ослаблена, что не могла уже выполнять свою функцию, а именно проталкивать далее полученную кровь посредством сокращений. Деструкция стенок сделала в конце концов эту функцию невыполнимой. Полное прекращение циркуляции крови должно было стать непосредственным следствием этого факта и одновременно послужить причиной внезапной смерти.

Подпись"

У меня нет никаких оснований поставить под сомнение полноту и объективность морфологических изменений, констатированных в документе (они вполне могли обусловить жалобы на здоровье, которые предъявляла императрица), а также вывод о естественной (от сочетания ряда хронических болезненных процессов) смерти государыни.

Вопросы автора статьи вполне естественны, но думаю, что если он прочтет написанное здесь до его цитирования, ему все будет и так ясно. Возможно, то заключение, что он нашел и перевел на русский язык, и является если не подлинником, то одним из двух подлинников. Замечательный доктор Штофреген не стал писать своей рукою подложную бумагу, но, как видите, все же подписал эту. Вероятнее всего, и еще одну такую, которую царская семья все же не стала хранить, ибо всем было ясно, что эта бумага не имеет ничего общего с подлинным положением вещей. Однако думается, что особенно врать Штофрегену не пришлось: судя по неизвестно откуда взявшемуся в полости небольшому количеству венозной крови, а также половине столовой ложки воды (если не больше на самом деле), Елизавета Алексеевна не утонула, а при соприкосновении с холодной водой пруда просто не выдержало ее патологическое (с точки зрения медицины) сердце.

В любом случае осуждать ни придворных, ни Штофрегена нельзя: кому в этом мире нужна была горькая правда о смерти Елизаветы Алексеевны? И где, скажем прямо, бумаги о смерти младенца-наследника?

Почему я так уверен, что родился мальчик?

Потому что Кира Павловна Викторова и этот вопрос тщательно изучала. Оказалось, что корона, венчающая монумент, говорит о том, что здесь похоронен не просто ребенок из царской семьи, а именно мальчик-наследник. Девочкам, умершим во младенчестве, корону не изображали.

От себя добавлю, что если бы под монументом действительно были похоронены только внутренности императрицы, тело которой было тут же набальзамировано для путешествия в Петербург, можно было бы обойтись без короны. Правда, слово "внутренности" не очень подходящее, а потому до сих пор говорят "сердце".

И Пушкин, проезжая на Кавказ, заехал в Белев и поклонился сердцу Елизаветы Алексеевны. О нем-то, в связи с императрицей, и речь впереди.

Глава 12

Пушкин, Муза и царская семья

Мне посчастливилось встретиться с двумя блестящими пушкиноведами. Один - это профессор Литинститута Михаил Павлович Еремин, который читал у нас на ВЛК курс русской литературы XIX века и отдельно курс о Пушкине. Его незабываемые рассказы о поэте врезались мне в память навсегда. Его дребезжащий старческий голос я слышу и теперь, едва заговорю о нем. Помнится, он очень жалел о том, что поздно занялся Пушкиным, и что диссертация его была посвящена творчеству… Маяковского. Такое было время, такие были темы, и к Богу и Пушкину Михаил Павлович пришел, как он сам признавался, "поздновато".

Он был знаток очень многих тайн поэта. Особенно тайны его любви, пронесенной Александром Сергеевичем через всю жизнь. Кто же была эта тайная любовь Пушкина?

По мнению М.П. Еремина, конечно же, Мария Раевская, она же Мария Волконская, жена декабриста. Эта версия мне в то время уже была знакома по работам Цявловских и потому новостью для меня не стала. Но многое другое из того, что поведал нашему небольшому курсу Михаил Павлович, я слушал открыв рот. Особенно тот материал, что он давал нам о дуэли - мотивы Пушкина, объект и исход дуэли. Говорить о версии Еремина в самом начале главы - значит, скомкать это и не подать так, как оно следует, а потому оставим это на потом. Тем более что совсем недавно, уже с других позиций, о своих взглядах на дуэль Пушкина поведал миру странный отставной пилот гражданской авиации по фамилии Блеклов. Его идея столь же блистательна, сколь проста, столь же объемна, сколь и коротка. Но всему свое время.

Так вот о Музе Пушкина.

Императрица Елизавета Алексеевна была попечительницей Лицея. И появлялась она в связи с этим в своем подконтрольном заведении достаточно часто. Все лето она жила в Царском Селе безвыездно, а окно ее покоев было как раз напротив окна лицеиста Пушкина. Так что наверняка юный гений имел возможность иногда видеть ее, не выходя из кельи.

Но самым главным событием было событие, свидетелями которого стали трое лицеистов - Дельвиг, Кюхельбекер и Пушкин. Елизавета Алексеевна любила купаться ночью, когда все вокруг спало. А лицеисты довольно часто сбегали и бродили ночами по Царскосельскому парку и однажды (а может, не однажды?) увидели, как из вод пруда выходит обнаженная нимфа. Камеристки тут же набросили на нее халат, но видение в воображении юношей оставалось еще долго. Все трое влюбились тогда в Елизавету Алексеевну и даже делились своими чувствами, но у Дельвига и Кюхельбекера эта первая влюбленность скоро прошла без всякого следа, а у Пушкина она превратилась в стойкую и глубокую любовь, от которой он страдал (или, наоборот, был счастлив) всю жизнь. И это одно из самых сенсационных открытий Киры Павловны Викторовой.

Рис. 42. Лицеисты и "неизвестная". Рисунок Пушкина

К счастью, я уже далеко не впервые пишу об этом. С более внимательными подробностями вы сможете прочесть о любви Пушкина в моих статьях 1999 года, одна или две из которых были опубликованы в еженедельнике "Литературная Россия", про другие, к сожалению, не помню. Но достаточно объемная глава, состоящая в основном из пересказа открытий К.П. Викторовой, посвящена Пушкину в моей книге "Розенкрейцеры - рыцари Розы и Креста", вышедшей в издательстве "Вече" в 2007 году.

Пушкин по молодости лет "домогался" императрицы. Именно по этой причине он был застигнут в императорском дворце (не помню, в каком именно) и отведен к императору. Александр подверг поэта унизительной порке (исследователи об этом поговаривают с сомнением, считая событие скорее слухом, чем фактом, но Пушкин этого не забыл никогда) и выслал 20-летнего юношу в Кишинев.

История первой ссылки Пушкина у нас традиционно связывается с написанием оды "Вольность", но это, скорее всего, не так. В то время гений Пушкина еще не управлял российскими умами, он был автором всего нескольких опубликованных стихотворений и поэмы "Руслан и Людмила", которую, кажется, еще не успел опубликовать. Что для самодержавия какие-то несколько дерзких строк? В списках ходили сотни более опасных стихотворений, а их авторов даже не пожурили за них. За что было столь жестоко наказывать юное дарование? Ведь царь собирался сослать Пушкина на Кавказ, и только вмешательство самой Елизаветы Алексеевны привело к ссылке в Кишинев. Причем поэта ссылали на попечение генерала Ивана Никитича Инзова, что, собственно, и служит доказательством вмешательства императрицы.

Несколько слов об Инзове. Процитируем С. Мисержи (статья "Иван Никитич Инзов. Исторический портрет"):

В послужном списке Иван Никитич Инзов (1768-1845) значился коротко: "из дворян". Но о своем происхождении, о тех, кому он был обязан своим появлением на свет, он не знал ничего. И, вероятно, эта загадочность происхождения, таинственность обстановки, которая сопровождала его детство, являвшиеся объектом любопытства для многих, для него были болью. Эта боль и породила в определенной степени его одиночество и замкнутость до старости.

Люди, близко знавшие И.Н. Инзова с самого раннего возраста, рассказывали о странных обстоятельствах его жизни. К князю Ю.Н. Трубецкому, жившему в своем имении в Пензенской губернии, приехал старый его друг - граф Я.А. Брюс и привез с собой маленького мальчика. Граф горячо и настойчиво просит князя оставить ребенка у себя и дать ему самое лучшее образование и воспитание, о затратах просит не беспокоиться. Дальнейшая участь мальчика князя не должна волновать, так как она заранее обеспечена. Я.А. Брюс не рассказал, кто этот ребенок, объяснил, что сможет раскрыть тайну только перед смертью. Граф вскоре скончался, князь Трубецкой так и не узнал ничего о происхождении ребенка, которого, выполняя просьбу старого друга, он воспитывал вместе со своими детьми, не делая каких-либо различий. Только эта история была известна и самому И.Н. Инзову.

Обращала на себя внимание фамилия ребенка, состоящая из двух слов - "иначе" и "знать". В России не было дворянского рода, носившего эту фамилию. Ее особенности послужили источником множества предположений и догадок, по одной из которых фамилия эта вымышлена, а ребенок - "сын какой-то высокопоставленной особы".

Атмосфера, царившая в доме князя Трубецкого, не могла не отразиться на формировании взглядов, духовного мира юноши. Князь был увлечен идеями русского просвещения XVIII века. Дух преобразующей роли просвещения, нравственного облагораживания людей проповедовался и царил в его доме.

Далее в биографии генерала и учеба, и служба - все как надо. В 1820 году он наместник Бессарабской области. К нему-то и был отправлен Пушкин.

Иван Никитич принял поэта как родного и очень потом жалел (в 1823 году), когда Пушкин переехал в Одессу. Иван Никитич вел себя с Пушкиным как отец, и наказания за все его безобразия были отцовские - например, отнимал у поэта сапоги, чтобы тот не мог выйти из дому. Зато в письмах-отчетах неизменно писал про Пушкина, что он "ведет себя хорошо". А это "хорошо" выразилось, например, в том, что через три месяца пребывания поэта в доме Инзова, который очень гордился своим говорящим попугаем и неизменно хвастался перед гостями, вынося им клетку со своим питомцем из дальней комнаты, этот попугал стал так нещадно материться, что больше генерал попугаем не хвастался.

Рис. 43. Рисунок на полях рукописи Пушкина: И.Н. Инзов в профиль

Среди исследователей бытует устоявшееся мнение, будто Инзов, который сам не знал своего происхождения, на самом деле являлся сыном Павла Петровича. Однако простое сопоставление дат рождения того и другого дает возраст "отца" в 14 лет, что, вероятнее всего, весьма сомнительно, хотя, как вы помните, Павел и "махал" с еще более раннего возраста, при этом все еще оставаясь капризным маленьким ребенком. Возможно, какая-то фрейлина и была все же им обрюхачена.

Однако Кира Павловна Викторова "раскопала" и в период моего с нею знакомства собирала последние доказательства своему открытию, что на самом деле Иван Никитич был… родным братом Елизаветы Алексеевны. В каком-то из своих походов ее отец Карл-Людвиг, герцог Баден-Дурлахский имел любовную связь с русской дворянкой (убей, не помню ее имени), и она родила внебрачного ребенка. В отличие от самого Ивана Никитича, Елизавета Алексеевна, видимо, знала историю происхождения Инзова и имела с ним теплые… дружеские отношения, то есть ему его же тайну так и не раскрыла. Герцога Карла-Людвига не стоит осуждать за его "подвиг" на любовном фронте, ибо тогда он был холост, то есть на Амалии, матери Луизы-Марии-Августы, женат еще не был.

Только представьте, в чьи руки попал Александр Сергеевич, чтобы теперь утверждать, что Елизавета Алексеевна не имела к этому отношения!

Рис. 44. Генерал Иван Никитич Инзов

Она давно следила за творчеством поэта и - кто знает - не была ли и сама немного влюблена в него? А может, и не немного?

Например, как рассказывала Кира Павловна, историки, которые знают каждый шаг и могут восстановить чуть ли не по часам каждый день царствующих особ, "потеряли" неделю из жизни Елизаветы Алексеевны. Никто не знает, где она была в это время и что делала. Но то же и пушкинисты: во время ссылки в Михайловском Пушкин "потерялся" ровно на ту самую неделю. В Михайловском его не было, но кто-то видел его в Петербурге, что также не доказано. Кто знает, не была ли эта страсть обоюдной? Кира Павловна занималась и этим.

В рисунках Пушкина имеется изображение женской фигуры, стоящей у верстового столба. Верстовой столб указывает на то, что он вполне может находиться у станции Ашево Псковской губернии, ибо на нем то самое число верст. Зашифровки Пушкин здесь даже не делает. А чем так знаменита стация Ашево на почтовом тракте? Можно сказать, ничем. Но Елизавета Алексеевна оставалась здесь на ночлег в своем путешествии в Таганрог. Эта станция приводится и в так называемом Маршруте - прописанном типографском способом документе, фактически подорожной, которая была при сопровождающих Елизаветы Алексеевны. В начале сентября 1825 года императрица, держа путь из Петербурга, останавливалась в Ашево на ночлег (это подтверждено записью чернилами против этой строки). Еще Ашево находится всего в тридцати верстах от Михайловского! И это очень важно. Рисунок Пушкина практически доказывает, что он встречал Елизавету Алексеевну на станции Ашево и имел с нею последнюю беседу.

Рис. 45. Маршрут Елизаветы Алексеевны (фрагменты)

Правда, Кира Павловна шла в своих предположениях и еще дальше: она намеревалась найти доказательства того, что ребенок, родившийся у Елизаветы Алексеевны 3 мая 1826 года, вполне мог быть от Александра, но не Павловича, а Сергеевича. Этот момент так и не был ею сколько-нибудь доказан и ушел вместе с нею в могилу.

Доказать сие, мне кажется, никак не представляется возможным. Даже если в реальности это и было именно так, Пушкин либо не знал этого обстоятельства и принимал все официальные сведения о смерти императрицы за подлинные, либо так умело скрыл это от всех, что раскопать в его творчестве, письмах и рукописях какие-либо сведения об этом знании уже нельзя. Ведь и его сообщения о том, что в Белеве он "поклонился сердцу Елизаветы Алексеевны", настолько предельно однозначно читаются, что в них не выкопать никакого подтекста, кроме как если вдруг можно обнаружить тщательно скрываемое чувство к императрице.

При жизни Пушкина довольно многие не только догадывались, но и доподлинно знали о любви, которую лелеял в себе поэт. Например, думается, знал об этом Василий Андреевич Жуковский, конечно же, Дельвиг и Кюхельбекер. Интересно отношение к Пушкину Николая Михайловича Карамзина, который прощал ему влюбленность в свою супругу Екатерину Андреевну, но не простил отношения поэта к императрице. Отношения историографа и поэта оборвались в момент наказания Пушкина и отправки его в кишиневскую ссылку. Наверняка этот влюбленный в императрицу старик вряд ли мог после того, что он узнал, вероятно, из первых уст - скорее всего, от самого Александра Павловича, - продолжать дружить с поэтом. Что характерно, едва императрица отбыла в Таганрог, Карамзин истомился, в январе заболел воспалением легких и уже не оправился от своей болезни. А что самое главное в этой истории - он ведь умер практически следом за нею: 22 мая 1826 года.

Как ни странно, художник Р. Коношенко, опубликовавший литографию, посвященную смерти Пушкина, изобразил профиль поэта и его Музу, летящую с лирой на фоне луны. Тогда большинству публики это не понравилось, его даже сильно поругали в прессе, упрекнув, думаю, в сентиментальности, но дело-то в том, что художник изобразил именно Елизавету Алексеевну, и Кира Павловна это знала и добыла этот рисунок для включения в свою книгу. С тех пор он и сохранился у меня на лазерном диске, и я с удовольствием его вам представляю.

Рис. 46. Литография Р. Коношенко на смерть Пушкина

Если объективно рассудить, в этой любви Александра Сергеевича Пушкина присутствует некоторая патология, однако ведь наука по имени психология за последние 200 лет не только имела родиться, но и неплохо развиться. Она-то и говорит, что ничего страшного нет в любви двадцатилетнего молодого человека к сорокалетней женщине, хотя это кому-то и может показаться странным. Во-первых, Елизавета Алексеевна была, пожалуй, женщиной без возраста - всегда худенькая и стройная, приветливая и обаятельная, она так и не успела постареть, хотя и выпало на ее долю много переживаний. Во-вторых, нелюбимый сын у матери, Александр Сергеевич так и недополучил материнской ласки, а у таких людей возлюбленная, как правило, старше них, ибо в ее лице они ищут и любовницу, и жену, и мать. Надежда Осиповна, мать Пушкина, не обращала на него внимания, а если и обращала, то лишь для того, чтобы наказать за какую-либо шалость. Сергей Львович всю жизнь куда-то спешил и изображал бурную деятельность, в то время как ему было делать-то, в общем, и нечего. А самое главное, что сделано для Пушкина, то есть устройство его в Лицей (в общем-то, с глаз долой), было исполнено в основном Василием Львовичем, братом Сергея Львовича, так что Пушкин недополучил и отцовского внимания тоже. Чего удивительного в том, что в Иване Никитиче Инзове он подспудно видел и доброго отца тоже… И шалил он в свои двадцать с лишним лет практически как ребенок.

История женитьбы Пушкина - это история поиска той, что заменила бы в его душе тот незабвенный образ, что не давал ему покоя. И наконец он нашел Наталью Николаевну Гончарову, которая напоминала ему его любовь. Многие современники находили, что жена Пушкина очень похожа на Елизавету Алексеевну в молодости.

Как и любовь к Елизавете Алексеевне, не иссякла ненависть Пушкина к Александру Павловичу, а затем и к Николаю, вместе с его супругой Александрой Федоровной. Николай платил ему тем же, и все досужие бредни на тему "поэт и царь" просто смешно принимать за истину. Да здравствует американское пушкиноведение, самое ненужное пушкиноведение в мире!

В своей дуэли Пушкин не имел ничего особенного против идиотически ведущего себя Дантеса: молодой человек, коим он и сам прежде восхищался, весьма напоминал ему его же самого периода кишиневской ссылки. Одной из шалостей была и разыгранная, как по нотам, влюбленность Дантеса в Наталью Николаевну. Но Пушкин знал больше, видел глубже. Он видел, что щупальца в этой истории тянутся из дворца - непосредственно от императора Николая. Сначала Николай сам "запал" на Наталью Николаевну, но из этого ничего не вышло, - и тогда он с помощью Идалии Полетики "подстелил" ее под красавчика Дантеса, которого уже тщательно проинструктировали и которому наобещали золотых гор. Но то был первый этап мести царя (о ней мы упомянем отдельно).

Пушкин, видя все и вычислив все корни, недаром написал гневное письмо-вызов не Дантесу, а… старику Геккерну, его то ли любовнику (нидерландский посланец при дворе Николая был гомосексуалистом), то ли приемному отцу. Для чего же было Пушкину оскорблять Геккерна, если тот, по всей видимости, в истории вряд ли участвовал? Возможно, он, наоборот, носился с Дантесом, как с писаной торбой, чтобы того не ввергли в "разврат"… Хотя не настаиваю.

На этот вопрос блестяще ответил Михаил Павлович Еремин. Поскольку поэту, по сути, нужно было вызывать на дуэль не кого-нибудь, а самого императора Николая, он и избрал такой вот витиеватый способ. В чем соль?

Дело в том, что императора невозможно было вызвать на дуэль: не та весовая категория, так делать было не положено. А посла Нидерландов вызвать можно. Почему Нидерландов? Потому что в этот момент сестра царя Анна Павловна была замужем за принцем Оранским, наследником голландского престола (в 1840 году он и станет королем Виллемом II, а Анна Павловна - королевой Нидерландов). Таким образом Пушкин и императору, и всему светскому обществу недвусмысленно дал понять, что вызывает именно царя. Он был в безвыходном положении: Николай обложил поэта со всех сторон, повторив с ним историю Павла, когда Пален развернул интригу, в которой не осталось ни единой лазейки.

Рис. 47. Анна Павловна, дочь Павла и жена принца Оранского (в последующем королева Нидерландов)

Пушкина тоже перед его дуэлью не понимали и не принимали (то есть не были с ним в согласии) практически все его друзья, даже Карамзины (в отсутствие Николая Михайловича, умершего в 1826 году, он продолжал дружить со вдовой и детьми историка). Двуличный Вяземский был, как говорится, и нашим, и вашим, - у поэта оставались только некоторые лицейские друзья, среди которых он мог выбрать хотя бы секунданта (Данзас). Фактически Пушкин был обречен. Так и произошло, тем более что Николай, очень умевший читать между строк, все прочел правильно.

Не забудем, что великой наставницей сына была не кто-нибудь, а исходившая злобой Мария Федоровна. Недаром на рукописи "Анчара" (ядовитого древа смерти) Пушкин рисует профили Марии Федоровны и Александра Павловича. Лик Николая Павловича был бы здесь тоже к месту, но в 1828 году Пушкин еще, видимо, не видел в нем главного врага и собственного убийцу. Однако Марию Федоровну "вычислил" верно. А вот портрет Константина Павловича в рисунке Пушкина присутствует. Правда, он развернут на 90 градусов. Кстати сказать, 5 ноября 1828 года Мария Федоровна скончалась, потому есть вероятность, что "Анчар" мог быть и написан в ноябре 1828-го. Здесь я не знаток и, сколько ни старался, месяца рукописного автографа не нашел.

Рис. 48. Рисунок Пушкина из рукописи Анчара. Два профиля - Марии Федоровны и Александра Первого

Чтобы убедиться, что профиль слева и выше - это профиль вдовствующей императрицы, достаточно взглянуть на рис. 33 в данной книге и представить, как будет выглядеть Мария Федоровна в профиль. А профиль царя Пушкин взял с известной публикации силуэта А. Фреми, вырезанного с Александра в 1814 году в Париже, с натуры.

Рис. 49. Известный силуэт Александра Первого, вырезанный А. Фреми

Исследователи, правда, связывают историю "Анчара" с польскими событиями, и подтверждением тому может служить как раз портрет Константина Павловича, приведенный Пушкиным, ибо великий князь был наместником Александра в Царстве Польском и жил в Варшаве. Один из исследователей писал, что (не дословно, но верно) "поляки постоянно стремились разорять, отравлять и истреблять русский народ где бы и как бы то ни было", так что "древо отравы" вполне могло символизировать и польский вопрос.

Но вернемся к дуэли и смерти поэта.

Совершенно оригинальную трактовку приводит "дилетант" Владимир Блеклов в своих материалах о Пушкине. Кстати, пока я встретил единственного автора, который, говоря о рукописях Пушкина, не только углубляет открытие Киры Павловны Викторовой, но и в разделе "Литература" ссылается на нее. За что ему отдельная наша благодарность.

Суть главного открытия Киры Павловны состоит в том, что Пушкин, написавший лишь некоторые эпизоды российской истории ("Арап Петра Великого", "Капитанская дочка", "История Пугачевского бунта", "Борис Годунов" и др.), да и то в основном в художественной форме, на самом деле есть величайший историк первой половины XIX века, потому что, оказывается, ничего, кроме истории России царствований Екатерины, Павла и Александра, не писал. Как это понять? Очень просто: Пушкина нельзя читать только как поэта и прозаика, его Российская История зашифрована в черновиках, где имеются рисунки и многочисленные помарки. Скажу от себя (это уже моя догадка, и если она подтвердится, я буду счастлив), что в помарках тоже большой смысл. Мы-то представляем себе, что Пушкин усиленно искал то или иное слово, определение и т. д., а на самом деле его гений уже знал, какое слово должно стоять на том или ином месте. Потому что если прочесть все зачеркнутые слова, то многократно возрастает объем характеристики того же объекта или явления, которого данное слово касается. Иногда, если вы это замечали, делается даже удивительно - почему в чистовой вариант попало слово, менее ярко характеризующее мысль поэта, если зачеркнутое - гораздо более точно?

На самом деле Кира Павловна, видимо, давно это открытие сделала и без меня, потому что в доказательствах в своей книге она использует чаще всего не чистовые, а рукописные варианты текстов, причем иногда несколько вариантов.

Итак, творчество Пушкина, по мнению К.П. Викторовой, следует понимать только в комплексе, причем в том числе необходимо иметь под рукой и все его письма от соответствующих чисел ко всем его адресатам.

Владимир Блеклов утверждает фактически то же самое, но тексты его настолько полны эмоций и написаны так непрофессионально, что для их публикации требуется очень хороший редактор, а то и несколько редакторов. Предупрежу, что материалов у него уже чрезвычайно много, и разбираться в них очень непросто, но мысль он доносит в целом правильно, понять его не стоит труда, если не утонешь в многочисленных повторах.

Итак, В. Блеклов считает Пушкина величайшим историком, за что, делает он вывод, поэт и поплатился. Главным врагом поэта автор считает Николая Первого, ибо это один из немногих читателей, кто расшифровал практически все зашифрованные места творчества Пушкина и именно потому понял, как точно и безжалостно поэт расписал русскую историю.

Заметим, даже не от Екатерины, а еще от Петра по меньшей мере, поскольку я здесь упускаю, как не относящуюся к теме, язвительнейшую линию Петра Первого, которой придерживался Александр Сергеевич, как полны иронии его характеристики великого самодержца, вздернувшего Россию на дыбы.

Николай припомнил поэту все. Вероятно, даже то, чего у того и не было. Вот, например, что пишет уже в аннотации к своему труду "За что убили Пушкина?" В. Блеклов:

Николай I, организовав заговор против Пушкина, и "поставил" его именно по тайной пушкинской "Пиковой даме". Исследование автора по "Пиковой даме" заставляет читателя серьезно задуматься не только над тайным творчеством и мировоззрением нашего великого поэта, но и над его жизнью и биографией. И, разумеется, над нашим временем. Кроме того, уже в первой книге автором поставлен вопрос и о перезахоронении Пушкина и Лермонтова в Москве. По этому вопросу автор просит читателей помочь ему в выходе на Правительство и Президента РФ.

Что такое "тайная" пушкинская "Пиковая дама"? Что автор имеет в виду?

Мы знаем множество исследований этого произведения. Например, пушкиноведы вычислили, что дом старухи-графини Пушкин "срисовал" с особняка Зинаиды Волконской, где поэт бывал и где встречался с Марией Волконской якобы для того, чтобы она осталась в столице и никуда не ездила (имеется в виду Сибирь), ибо он, Пушкин, влюблен в нее.

В кого был влюблен Пушкин в действительности, мы уже доподлинно знаем, так что здесь комментировать нечего.

Среди героев "Пиковой дамы" находят многих реальных людей - расшифровывают и Германна, и бедную воспитанницу старухи Лизу и т. д. Среди персонажей В. Блеклов находит Екатерину Вторую - это, конечно, старуха-графиня, и Александра Первого в лице князя Томского Павла Александровича (переставить имя-отчество - и все) и других: Павла I, Николая I и пр.

Пересказывать весь сонм исследований В. Блеклова здесь вовсе не место, потому я назову лишь несколько исторических эпизодов, которые в точности воспроизведены Пушкиным в иных реалиях, но которые можно легко транспонировать на подлинные исторические события. К примеру, история смерти Екатерины Второй на судне (стульчак сделан из трона, когда-то подаренного ей С. Понятовским), когда с нею случился удар, описана фразой о смерти старухи-графини, когда Германн едва навел на нее пистолет, другие эпизоды отражают, например, повторную свадьбу Екатерины Второй и Петра Третьего, которую устроил для трупа матери Павел Первый, и так далее. Даты и часы событий отражены в датах и часах событий у Пушкина…

Николай не только не простил поэту подобных выпадов против царей-самозванцев (а Екатерина - самозванка, так что все ее потомки также, считает Блеклов, самозванцы), но и разработал изощренную месть, которая продолжалась с 1833 года по год 1837-й в виде сплетен и заговоров против поэта, а затем еще и нашла свое продолжение после смерти Пушкина, ибо и прощания, и отпевания, и какие-то другие события совершались по указанию Николая также в те дни и часы, а также в тех местах и таким образом, как это описано в зашифрованном и незашифрованном виде у великого поэта России. И не только, кстати, в "Пиковой даме". Потому Пушкин, покоящийся в имении Михайловском, до сей поры оскорблен и унижен одним из самых проницательных его читателей и требует от всех нас справедливости и, попросту говоря, отмщенья.

Как я уже говорил, охватить весь спектр открытий В. Блеклова в отдельной главе просто нереально, а потому предлагаю читателю найти материалы этого автора в Интернете и, если вам интересно, детально с ними ознакомиться. Искать можно на сайте www.prosa.ru

Краткое заключение

О смерти Марии Федоровны нет никаких ярких воспоминаний. Умерла и умерла.

Но "подгадала" почти в точности к Екатерине: 5 ноября 1828 года.

До последнего она оставалась попечительницей сиротских домов и воспитательных учреждений. Надо отдать ей должное, она автор многих вновь возникших воспитательных учреждений и учебных заведений разного профиля. Некоторые до сей поры носят ее имя, так что о полной безвестности вдовствующей государыни говорить не приходится.

Кроме того, как говорилось, ее именем была названа Мариинская водная система - "водная система в России, соединяющая бассейн Волги с Балтийским морем. Состоит как из природных, так и из искусственных водных путей. В советское время получила название Волго-Балтийский водный путь им. В. И. Ленина.

Исследования по направлению этого пути - р. Вытегра - р. Ковжа - р. Шексна - проводились несколько раз: при Петре и в 1774, 1785 и 1798 годах".

В 1785 г. их выполнял инженер Яков де Витте, составив предварительный, а затем законченный проект и смету в сумме 1 944 000 руб. 31 декабря 1787 года Екатерина II на строительство Вытегорского канала выделила 500 000 руб. Но их вскоре разворовали (мелкая сумма), работы даже не начинали. Но потребность в поставках всего в Петербург была столь высока, что вопросом проектирования пришлось заняться начальнику Департамента - графу Якову Ефимовичу Сиверсу. Он лично произвел рекогносцировку трассы и представил царю доклад о строительстве по Вытегорскому направлению.

А вот план работ и смету взяли у разрабатывавшего этот же маршрут еще при Петре Джона Перри (проект де Витте не рассматривался и в докладах даже не упоминался). Строительство водной системы протяженностью 1145 км длилось 11 лет.

Настояла. Назвали. Увековечили.