Из «ВОЛЬНЫХ СОНЕТОВ»

ПЕНЕЛОПА

Послевоенка. Ветер гнет столбы.
Гудит завод промозглым серым утром.
Там снова мало черного мазута.
Там снова много дыма из трубы.

Идешь, не выделяясь из толпы,
в поношенные туфельки обута,
прозрачная от голодухи лютой
и местная по прихоти судьбы.

Где парус твой, залетная гречанка?
Но вдруг ресницы юной хулиганки
махнули мне, как весла двух галер.

Акцент не утаил ее веселья:
- В общагу приходи ко мне, Гомер.
По вечерам я вся без Одиссея.


ХУДОЖНИК

Твой Леонардо вечно как в дыму.
То нем, как рыба, то напьется сдуру.
То снова обнаженная натура
среди холстов позирует ему.

Куда ни глянешь - все не по уму.
Торчит из-под карниза арматура.
Уж лучше бы подался в штукатуры.
Ни радости, ни денег нет в дому.

Стареет, колесо вращая, белка.
В ведро летит разбитая тарелка.
И ты рыдаешь, стоя у окна.

Эй, Леонардо! Вот твоя удача.
Скорей пиши портрет, пока она
у занавески так прекрасно плачет.


ПОМИН

Прощай. Сюда я больше ни ногою.
Твоя могила - не мои дела.
В последний раз об камень я со зла
бутылке с водкой отбиваю горло.

А городом гуляет непогода.
Летит рывками дождевая мгла
на дом, где с кем попало ты жила,
на два окна среди деревьев голых.

Все кончено. Тебя я не люблю.
А за судьбу пропащую твою,
прости, никто на свете не в ответе.

Холодный дождь рыдает ни о ком.
По ржавым трубам ударяет ветер.
Аминь. Скорей снесли бы этот дом.


МАРИЦА

Марица ножик о булыжник точит.
Овечья шапка сохнет на суку.
Очаг едва дымится. К очагу
ползет малец в залатанной сорочке.

От погреба - дыханье винной бочки.
Хозяин сон вкушает на стогу.
Вол неподвижно смотрит на соху.
А у вола на шее колокольчик.

Мог этот двор библейским быть вполне.
Но ты кивнула на курятник мне
и, приглашая, вскинула ресницы.

Вот только этих не было проблем.
Ты б лучше в погреб слазила, Марица.
Я, извини, курятину не ем.


ДРУГ

Ты жирный борщ мне подаешь в горшке.
Мне самогон льет в ковш твоя зазноба.
Силен первач. С ним не возьмет хвороба
ни на каком московском сквозняке.

С икрою блин горяч в моей руке.
А к самовару выпечена сдоба.
И ты клянешься мне в любви до гроба,
рыдая на моем воротнике.

Но, целый час прощаясь в коридоре,
вдруг вспомнил ты о горькой русской доле
и врезал мне бутылкой по башке.

С тех пор я и твержу, как завещанье, -
потомок мой, не верь борщу в горшке
иль, расставаясь, не тяни с прощаньем.

* * *

Не задирай перед сонетом нос -
мол, то да се, и форма, дескать, давит.
Сонет, смеясь, глядит из дальней дали,
когда вот так решают с ним вопрос.

Ему и фарисей смешон до слез,
когда он, пыжась, форму соблюдает.
Словес, где ни восторга, ни страданья,
сонет вовек не принимал всерьез.

Но если вдруг тебе для откровенья
он сам явился волей провиденья,
то знай - твоей заслуги в этом нет.

А коль сонет уходит от поэта,
то не поэту надоел сонет,
а ты, босяк, осточертел сонету.


ДИЛЕММА

На смерть людскую всяк имеет взгляд.
И зря я тщусь законопатить уши.
Одни горланят, что бессмертны души,
другие про забвение галдят.

Ну хлопоты! Кто в рай спешит, кто в ад.
А мой сосед разделывает туши.
Он в мясниках живет себе, не тужит.
Есть кость, есть мясо - вот и весь расклад.

Я, как в глухой тайге, в вопросе этом.
Стою незнайкой посреди планеты
и удивляюсь только одному -

мы бездну лет не ведаем на свете,
как жить нам научиться по уму,
но каждый хочет все узнать о смерти.


НИЧЕЙНЫЙ

Приметы детства. С ветерком пальто.
На завтрак - жмых, а к ужину - простуда.
Там я мечтал найти кошель раздутый,
но тот, который не терял никто.

Абсурд, ей-богу. Но зато потом
не стал я ни Гобсеком, ни Иудой.
А где виновен был хоть на минуту,
стоял с повинной, как перед крестом.

Искал я душу даже в падшей дряни.
Терял друзей. У смерти был на грани.
Но ключ не подбирал к чужим дверям.

Вот и стою теперь на пепелище.
Блаженны, кто себя не потерял.
Их никогда, нигде, никто не ищет.


ВОЗВРАЩЕНИЕ

Провинции любимые черты.
Базарчики, шлагбаумы, бараки.
По крышам бродят тощие собаки.
Спят на крылечках жирные коты.

Я не пошел в московские плуты,
за что и получил фингалы в драке
от деловаров цепких, точно раки,
да от поэтов, нанятых в шуты.

Прости меня, родное захолустье.
Лишь пред тобой со смехом расколюсь я,
что жизнь моя - всегда наоборот.

А и плевать! Как вышло, так и вышло.
Дай, на крыльце посплю, как старый кот.
Дай, как собака, поброжу по крышам.


МНИТЕЛЬНЫЙ

С каких грибов ты бешен, как в горячке?
Я руку протянул тебе - помочь.
А ты меня погнал из дома прочь.
Вообразил, что клянчу я подачку.

Вчера, прощаясь, крикнул я: - Удачи!
Так ты, балда, не мог уснуть всю ночь.
Упорный с детства бестолочь толочь,
курил и думал - что же это значит?

Вот мнительность. Воистину беда.
Скажу - четверг, ты убежден - среда.
Да кто из нас, в конце концов-то, дурень?

Ну нет. В твой дом я больше не приду.
Пошел ты на фиг. Вот теперь и думай -
что я сказал и что имел в виду.


МАДРИГАЛ

"Какие женщины! Какие померанцы!.."
Байрон

Ехидством я, увы, не обделен.
Но пред тобой, любезная соседка,
гюрза и кобра - сестры милосердья,
и просто ангел - майский скорпион.

Ты и меня кривей со всех сторон.
Жаль, не по делу злобствуешь на свете.
Тебе дано косу отнять у смерти,
а ты помои льешь на мой балкон.

Решил я жить, на разногласья плюнув.
И потому вчера из Кара-Кумов
тебе с песком колючку приволок.

Прими, душа, букет от голодранца.
Простите, лорд, иначе я не мог.
Какие женщины - такие померанцы.


РОДИНА

Меж знойными квадратами полей
она легла до горного отрога -
гудроновая старая дорога
в тени пирамидальных тополей.

Я в юности не раз ходил по ней
с теодолитом и кривой треногой.
Я пил айран в той мазанке убогой,
где и теперь ни окон, ни дверей.

Печальный край. Но именно отсюда
я родом был, я родом есть и буду.
Ау, Европа! Я не знаю Вас.

Вдали орла безмолвное круженье.
В зубах травинка. Соль у самых глаз.
И горестно, и счастливо мгновенье.


ОХОТА

Зверь никогда не лезет на рожон.
Но и патрон в стволе терпенье копит.
Случайный выстрел в камышах и топях
на черный день для всех прибережен.

А затрубит охотничий рожок,
так здесь уж нет спасенья и в галопе.
Кто убегает - смерть свою торопит.
Удар курка - и срезан твой прыжок.

Отлит на славу голубой свинец.
Не нынче - завтра. Все один конец.
Так выходи, когда рожок покличет.

Сцепи свой взгляд с охотничьим зрачком.
И старый долг, чтоб не ломать обычай,
отдай пред смертью когтем и клыком.

* * *

Венок сонетов сочиняешь ты.
Вот горе-то - усердье понапрасну.
Венки, дружок, не могут быть прекрасны.
Не оживают мертвые цветы.

Вон, оглянись - луга твои пусты.
В них стало сиротливо и ненастно.
Так для того ль, стараясь, как савраска,
искал ты красоту от красоты?

Эх, чучело на зимнем огороде!
А я ? Я счастлив при любой погоде,
когда мы друг от друга далеки,

когда, живя земли моей дыханьем,
сонеты, не вплетенные в венки,
звучат на равных с вольными стихами.

* * *

С пустою переметною сумой
от всех базаров, где торгуют славой,
я по сухим, по выгоревшим травам
пришел к своей могиле, как домой.

Здесь верещит кузнечиками зной.
Присяду у последней переправы.
Вон - вдоль крестов, как будто вдоль дубравы,
угрюм и пьян, идет могильщик мой.

Увы, я жизнью торговать не смог.
Так это ли для смерти не предлог?
Что ж ты не весел, бородач с лопатой?

Он поднял флягу. Отхлебнул глоток.
И хрипло молвил: - Я не виноватый.
Но эта яма продана, браток.


ОСЕНЬ

В сердца все глубже загоняя ложь,
Друг друга мы обходим стороною.
Конечно, ты пропала бы со мною.
С таким, как я, недолго проживешь.

Теперь, когда былого не вернешь,
Я понимаю каждою весною,
Что пьян тобой - красивою, шальною -
я сам пропал бы тоже ни за грош.

А нынче осень. И горят костры.
И мы глотаем горький дым листвы.
Мы помним все. К чему нам эта память?

Пустая крона... Паутинки нить.
Мы, разойдясь, любимая, пропали.
Так что ж теперь друг друга обходить?


СЛОВО

Где слово не дано, там нет и прав.
Мы отравили древние глубины.
И в берег моря врезались дельфины,
И умерли, ни слова не сказав.

Молчат стволы порубленных дубрав.
Локаторы горам прогнули спины.
И меркнет свет над ядерной равниной.
И нету слов у обреченных трав.

Не проклянут нас ни вода, ни камень.
Нет слов у псов, добитых каблуками.
Нет слов у птиц, ракетой сбитых влёт.

Две тыщи лет от рождества Христова.
А мы живем. И стыд нас не берет.
Кому ж ты дал, Господь, язык и слово!



ГОСТЬ

В утробе чайханы кадится масло.
Плывет над рисом голубой дымок.
Наружу вылупляется чеснок,
И свищет под ножом баранье мясо.

Здесь будет плов. Забудь свои колбасы,
Горит морковь, нарубленная впрок.
На солнце с курдюка стекает сок.
Что рядом с этим все твои запасы!

Носи крестом расшитую рубаху,
Но ветчиною не гневи Аллаха.
Взгляни на очарованный казан.

Достоин он кантаты соловьиной.
Здесь должно литься сладостным слезам
Куда ж ты лезешь со своей свининой!


ВЫБОР

Зависеть от себя - счастливый случай.
Не дай, Господь, зависеть от господ.
То от ворот получишь поворот,
А то и в рожу ни за что получишь.

Зависеть от рабов - куда не лучше.
То поднесут с отравой бутерброд,
то вытопчут от злобы огород,
а то и дом спалят благополучно.

Дошло теперь, куда ты угодил?
Налево - раб, направо - господин.
А посреди - рябинушка у тына.

Куда же ты вколотишь свой шесток?
В тебе же - ни раба, ни господина.
Вот корень одиночества, браток.


ВОЙНА

На землях этой сдвинутой страны
лишь тени от Любви, Надежды, Веры.
По ним, рыча, несутся БэТээРы,
как дикие и злые кабаны.

А в воздухе дыхание весны.
Но не дожить до лета офицерам.
Что ж, генерал, ты делаешь карьеру
на мальчиках, виновных без вины?

Горят штабов гнилые шапито.
За что война - не ведает никто
ни на Кавказе, ни в кремлевской башне.

Гнетет бесчестье. Тошно от стыда.
Товарищи, мне в вашем доме страшно.
Мне страшно в вашем доме, господа.


ПСИХУШКА

Нет счастья в этом доме, хоть убей.
То Диоген даст по уху Сократу,
то Македонский плюнет в Бонапарта,
то Марксу вдруг приснится брадобрей.

На голых ветках стайки снегирей.
Скрипит снежок. Главврач идёт к палатам.
На роже - синяки от Клеопатры.
Всё правильно. До Цезаря дозрей.

Здесь утверждать себя имеет право
лишь тот, на ком венец бессмертной славы.
А нет его - не проживешь и дня.

Одно мне только радостно при этом -
с фамилией такой, как у меня,
сюда не пустят русского поэта.


ТАЙГА

Здесь к тучам прёт кедровник молодой.
Здесь креозотом пахнут перегоны.
Здесь на рассвете лязгают вагоны,
груженные железною рудой.

Здесь волен я. И не дружу с бедой.
Кайло в руке. А в небе - терриконы.
Я нос кажу китайскому дракону.
Пью спирт, не омрачаемый водой.

Медведей разгоняя по берлогам,
мы к югу тянем новую дорогу.
Стены великой видится гряда.

Страна в дорогу вбила миллионы.
Но кто по ней поедет и куда,
не знает министерство обороны.


ЧЁТКИ

Седой мулла перебирает чётки.
Давно уже он вышел на почёт.
Дым вечности по дворику течёт
вкруг очага, где хлеб его печётся.
Нож на столе, закатом золочённый,
а рядом с ним нарубленный лучок.
Редиски неразрезанный пучок
к столу несёт муллы босой внучонок.

Невестка поспешает к очагу.
А за калиткой лошадь на лугу
с барашком рядом целый день пасётся.

Идиллия, достойная герба.
Но вспыхнут чётки на закатном солнце,
и в них блеснут оскалом черепа.


ТАШКЕНТ. 1943.

Над мастерской сапожника Давида
На проводах повис газетный змей.
Жара. По тротуару из камней
Стучит к пивной коляска инвалида.

Полгода, как свихнулась тётя Лида.
Ждёт писем от погибших сыновей.
Сопит старьёвщик у её дверей,
Разглядывая драную хламиду.

Плывёт по тылу медленное лето.
Отец народов щурится с портрета.
Под ним - закрытый хлебный магазин.

Дом в зелени. Приют любви и вере.
Раневскою добытый керосин.
Ахматовой распахнутые двери.


ЛЮБОВЬ

У входа в небо я тебя искал.
Был сердца крик. Но не было успеха.
Лишь над горами громыхало эхо
Да камни взвыли, падая со скал.

Меня и океан не приласкал.
Мой зов, что оказался не по веку,
В воронку сгинул крабам на потеху,
Да свистнул ветер солью по вискам.

Песок пустынь шипел в моих следах.
Меня вокзалы помнят в городах.
Но ты всю жизнь была со мной в разлуке.

Сегодня ты пришла к моей беде.
На плечи нежно положила руки.
Родная, поздно. Нет тебя нигде.


ТРЕВОГА

Всегда - тревога. Никогда - отбой.
Ну до чего ж несчастная планета.
Ракеты – в небе. Под водой - ракеты.
Любимая, что делать нам с тобой?

Куда летит он - шарик голубой?
Кто нам с тобой поведает о том?
И кто кого потребует к ответу
За то, что все окончилось бедой?

Ну кто, скажи, признается виновным?
Поэт без чина? Молодец чиновный?
Иль этот маршал? Или тот солдат?

Куда ни глянь - невинные созданья.
Но раз никто ни в чём не виноват,
Нет никому из нас и оправданья.


ЗЕРКАЛА
     А.Вулису

Ну зеркала! Сплошное неприличье.
Весь мир кривой. И всё наоборот.
Хватаемся от смеха за живот
И каждый пальцем друг на друга тычем.

Давид до Голиафа увеличен.
Дистрофик - что из Нила бегемот.
Надолго до ушей растянешь рот
От карнавала этаких обличий.

Ку-ку, толстушка с грудью налитой.
Стоишь худой коломенской верстой.
Где ноги - там оглобли. Во потеха!

Ой, не могу я! В рёбра бьёт игла.
От смеха? Ну конечно же, от смеха.
Для слёз нужны простые зеркала.


ВОРЫ

Не дом чужой, а логово луны.
На стенах тень хозяйского забора.
А мы с тобою - два счастливых вора.
И нет ни перед кем у нас вины.

Два беглеца. Две певчие струны.
Над лунным ложем два преступных взора.
Но в наших поцелуях нет позора.
Они от слёз восторга солоны.

Крадём любовь у смерти на краю.
Но ведь крадём не чью-нибудь - свою.
Так зацелуй меня, моя отрада.

Благословен рискованный ночлег.
Мы воры. И гореть нам в топках ада.
Но лишь за то, что крали не навек.