СЕНЬЕР ДЖАКОМО - ВЕНЕЦИАНЕЦ

Рассказ

 

Я поднялся на мостик через канал на улице Калле де ла Мазена и присел на перила. Легкий предрассветный туман в сумерках окутывал воду под мостом. Длинная тень гОндолы скользила, почти касаясь стен. Был слышен журчащий женский смех, и в тишине весло гондольера  с шорохом разрезало воду. Звук падающих с него капель раздавался под мостом эхом в этот призрачный час. Солнце еще не встало, и только небо на востоке слегка розовело. Тень от ночного фонаря  лежала на источенной брусчатке прямо у моих ног, и вдруг она шевельнулась, и я почувствовал, что за спиной кто-то есть.                

Окутанная белыми облаками тумана  человеческая фигура сидела на перилах моста, поставив одну ногу на барьер, а вторую уперев в пол.

Это ты Джакомо?

Фигура вздохнула: конечно, я. А кого ты ожидал увидеть – дожа?

Давненько мы не виделись. Последний раз ты снился мне на Новый год. Ну, вот я и приехал к тебе в Венецию.

Где ты поселился?

Здесь   на Калле Де ла Мазена в Конареджио. Помнишь тот дом, где ты учился играть на скрипке у аббата Гоцци? Так вот сразу за углом.

Аббата,  конечно. помню. Упорный был старик, изломал о мою голову наверное штук пять смычков, но все-таки, добился своего – я заиграл. И заиграл так, что люди на улице останавливались под балконом и слушали, не дыша, битый час, а потом не аплодировали и молча уходили. Вот это меня тогда бесило - я ждал аплодисментов, а они молчали. Ах, молодость!

Ты ведь знаешь я не дворянин. И мать и отец были простыми актерами. Это все слава – Казанова, Казанова! Да и она забылась бы, если бы я не писал книги. Еще когда был послушником  и готовился стать викарием, начал понемногу пописывать разные истории, и когда позже спас сенатора, ну ты помнишь - сеньора Маттео, и в благодарность был им усыновлен, он часто любил вечерами, сидя у камина с бокалом порто, перелистывать мои истории и плакать и смеяться над  правдой и вымыслом.

Белая фигура в напудренном парике поднялась с перил моста и, вынырнув из тумана, потянулась. Ну, куда сегодня?

Веди, ты хозяин – я гость.

Два наших прозрачных контура, почти незаметные в утреннем тумане, плавно скользили в небе над городом.

Венецианец указал тростью вниз – ну, это ты, наверное, знаешь Гранд-канал. Когда-то сюда входили мощные корветы венецианского  флота. Венеция – гроза морей. Война и торговля - вот занятие настоящих мужчин. Часто это было одно и то же. Пираты и корабли враждебных королевств  потопили немало торговых караванов и сопровождающих их калеонов.

Как вспомню эти горячие деньки! Золото лилось рекой. Вино и девки, загулы до утра, драки скандалы, обесчещенные сеньориты и вцепившиеся в подол моего камзола зрелые матроны - вот за это и погнали меня из семинарии Святого Киприана на острове Мурано. Святой Августин, единственно на тебя могу уповать. Ты и сам такой был, пока не покаялся. А покаяться мы всегда успеем. Как помню, вплываешь на Гранд-канал на гондоле, весь в золотых позументах, шляпа с таким петушиным пером, что закрывает гондольеру обзор, а  в окнах  сидят синьорины, свесив голые ноги и обнажив прекрасные груди. Рыженькие, черненькие, беленькие, и пышки, и худенькие, мама-миа! И все такие веселые, поют, приглашают  во внутренние покои. Так совет дожей боролся с мужелюбством, распространившимся как чума  в эти годы.

Канал обрывался у входа в лагуну, справа высился величественный купол Санта-Мария де ла салюте. Собор был построен много лет назад  и призван был прекратить страшную чуму, рухнувшую на Венецию то ли в наказание за вольготную жизнь то ли просто потому, что в городе у воды жили кроме итальянцев несметные полчища крыс. До сих пор изображение этих мерзких, но ужасно умных тварей вы можете видеть на некоторых колоннах дворцов и опорах мостов, например моста Салюто.

А это внизу Риальто, первый мост, который построили через  Гранд - канал. Строили в три приема. То сгорит, то рухнет, то деньги разворуют. Видишь на мосту магазины, вот на деньги их владельцев и достроили в конце концов.

Море обнимало город , волнуясь и блестя на солнце мелкой зыбью, как то сразу и без перехода. Вот только что вы плыли по каналу и рассматривали похожий на Исакий купол собора,  и тут вы - раз, и качаетесь на волнах лагуны.

Мягкое и желтое итальянское солнце наполняло  узкие красные улочки так же, как прозрачное кьянти наполняет бокал, и так же стекая по стенкам,  искрилось, только не в бокале, а в водах канала. Вода, скорее темная, чем голубая, медленно и свинцово текла под арками мосточков, выгодно подчеркивая цвет лица старой дамы, чьи владения раскинулись на десятках мелких островов. На узких мощеных улочках, между стен с балкончиками увитыми цветами, между развешенными простынями, благородной осыпавшейся старой штукатуркой, витыми решетками, шершавыми сводами старинных камней и кирпичной кладкой фундаментов, раздавалось цоканье дамских каблучков. Я ждал, кто выйдет из-за угла, красавица в кринолинах и на высоченных полуметровых  котурнах, с голой грудью поддерживаемая за руку служанкой или наша современница в  сарафанчике или маечке на голое тело, задумчиво кусающая мороженное.

Вы такая красивая. Нет не вы девушка. Старая дама. Венеция.

Вдали кричали чайки, и тянуло соленым ветром с моря. Мы сидели на веранде траттории и смотрели на воду. Джакомо вытянул левую ногу, расстегнул камзол и пристроил шпагу вдоль вытянутой ноги.

Позади нас  тянулась  нескончаемая фондаменте - набережная с чугунными тумбами фонарей и такими  редкими в Венеции скамьями. Вокруг сновали туристы в майках и шортах, и на Джакомо в напудренном парике и камзоле никто внимания не обращал. Про карнавал все  знали  и видали еще не таких.

Обмахиваясь веером, он слегка покривился. Нога ноет, наверно погода поменяется. И барометр сегодня предсказывал ветер. Повредил колено, когда бежали с аббатом из Пьемби, тюрьмы со свинцовой крышей. Вон видишь она за Дворцом Дожей.

Суд  длился неделю. Под окнами стояла вся Венеция. Ну как же, наконец, он попался. Неуловимый Казанова, любимчик сенатора Берни, кардинала Аквавива, дамский угодник. Сколько веревочке ни виться… Так кажется у вас говорят. А у  нас говорят  – пицца подгорает за минуту, а вонь стоит пол дня. Советники дожа разошлись в голосах, четверо из шести мечтали меня засадить, а двое держались за венецианские вольности и  не торопились  с наказанием, предлагали отдать меня на поруки.

Ты видишь, какие толстенные решетки на окнах? Дожили до ваших дней. Когда переводили из Дворца Дожей через Мост Вздохов в тюрьму, Венеция плакала. Шел нескончаемый дождь. На площади Сан-Марко экипажи заливало водой, и синьорин  приходилось выносить на руках.

Посадили меня, может, и по заслугам, но пять лет это слишком жестоко. Я был  во цвете лет. Каждое утро приносило мне радость. Восходящее солнце над лагуной, соленый ветер с моря, терпкий вкус вина и вкус женских губ. И  вдруг предо мной, несущемся на всем скаку, падает решетка. Толстые стены, закрывшие свет, клопы, грызущие мое тело, и угрюмое одиночество, длящееся годами. Тогда я решил – умру, но вырвусь отсюда. Не для того я рожден таким живым, чтоб жить таким мертвым.

В зеленой волне у берега блеснул бок огромной рыбы. Дельфины? Джакомо усмехнулся: -Бонжорно Катарина! Из волн показалась прекрасная головка в обрамлении темных кудрей, затем плечи и грудь молодой девушки. Я оглянулся – вокруг уже не было ни души. Ветер гнал по фондаменте бумажный мусор.

Привет красавчик! Кто это с тобой?

Успокойся белла, это не по твою душу. 

Я пригляделся - вместо глаз у красавицы светились бельма. С заливистым смехом, от которого по коже пробежали мурашки, красавица нырнула, хлестнув хвостом и окатив нас фонтаном брызг. Русалки. Последние триста лет утонувшие девственницы далеко не отплывают от острова, а так и живут, или не живут, недалеко от родины. Джакомо вздохнул:  - Видел бы ты ее при жизни, белла рагаца, я ухаживал за ней две недели, а это немало, и так и ушел ни с чем. Утонула девственницей. Утопилась, когда ее отец  советник дожа, был арестован за хищение миллионов  из казны государства.

… Лучи солнца еле пробивались через зеленую толщу воды. Высоко над головой,  у самой поверхности моря, скользили медленные косяки рыб. Прохладная рука обвила шею, темные глубокие глаза улыбались мне сквозь отблески солнца в водных струях. Катарина? Но теперь никаких бельм и жуткого смеха. Мы опускались вниз ко дну, и вот ноги коснулись песка. Рядом высилась громада затонувшего корабля. Весь обросший толстым зеленым слоем водорослей и ракушками  он стоял, слегка накренившись и зарывшись в песок, и его мачты косо устремлялись вверх, как бы надеясь еще раз увидеть солнечный простор. Перед нами качающейся вереницей проплывали морские чудища. Светящиеся и раздутые шары, похожие на мраморные головы римских статуй,  рыбы и шевелящие лиловыми щупальцами огромные пауки. Я почувствовал, что начинаю задыхаться, ласковые руки Катарины обхватывали мою шею, не давая всплыть, я закричал, рванулся … и очнулся на кресле рядом с Джакомо.

Что, зацепило? - насторожено спросил он. Все-таки она захотела, чтобы ты остался. Женщины, одним словом.

Еле слышная музыка лагуны, записанная, как на нотном стане, на прямых линиях улочек и переулков  этого города, вкус  сыра и вина, хруст горячей пиццы на зубах и чесночный колбасный  запах сырокопченой саламито, шорох шагов простого люда, ранним свежим  утром идущего на работу в отелях, портах, магазинах, мастерских,  краски и линии, как будто созданные лучшими живописцами. Люди, приветливые, гордые, веселые, деликатные и громкие, но всегда безукоризненно воспитанные.   Венеция, входит в  кровь, однажды увидев ее, ты заражаешься, и она с тех пор течет у тебя по жилам. Ты не можешь избавиться  от чувства, что более на земле тебе смотреть нечего. Ты не можешь ее разбавить ни вином, ни воспоминаниями о других городах. Уезжаешь, убегаешь, улетаешь,  и рано или поздно возвращаешься, сам или во снах и воспоминаниях. Или как Бродский, после смерти. 

Джакомо подтянул ноги под кресло и уперся тростью в брусчатку: - Женщины. Да, каюсь, их было много. Но ни одна из них не держит на меня зла. А может, на закате дней и вспоминает время, проведенное вместе с  удовольствием. Я был влюблен в каждую из них и каждой давал кусочек женского счастья. Каждая знала, что я ею восхищаюсь, что,  наконец, кто-то сумел по достоинству оценить ее женскую привлекательность. А это не так и мало, дружище.

Темнело.…Я бежал по узкой истертой улочке, настолько узкой, что едва проходили плечи, и уперся в тупик, развернувшись и держась руками за стену кладки старинного кирпича,  свернул в другую улицу, она была пошире и расходилась на два ответвления. Пройдя по ней и завернув за угол, я опять оказался на первой. Она тянулась вдоль глухой стены и упиралась в тупик.

Джакомо!  -  крикнул я, не надеясь на ответ.

«Е-с-с-с-т-т-ь», -  прошелестело по улочке, отражаясь от стен.

Неожиданно стал спускаться туман. «Та-а-к», - подумал я.

«Обернись», - прозвучал знакомый голос. Резко оглянувшись, я увидел, что стою на берегу лагуны, а за моей спиной  набережная и здания города.

Чао! Увидимся! - Белая фигура удалялась по водам лагуны, в сторону  Сан-Микеле, острова мертвых, перепрыгивая с волны на волну.

Чао Сеньор Джакомо! Венецианец.