ЗИМНЯЯ ДВЕРЬ

Деревенька

Когда-то недалеко от Москвы, у березовой рощи тек ручей. Место тут было хорошее, без комаров. Сначала на берегах ручья появился домик со двором и амбаром. Потом выросла целая деревня. Мимо нее пробежали широкие дороги. Ручей мешал дорогам, и его засыпали. А деревенька осталась. Так и стоит рядом с большим городом, ожидая, когда ее застроят небоскребами. Но пока здесь течет хотя и не совсем, а все-таки деревенская жизнь, с колодцами, печками и совсем древними старушками.

Теплышко

Живет в нашей деревне Анна Петровна. Давно живет.

- Мне много лет, - говорит Анна Петровна, - я ведь еще вон, когда родилась!

Домик у нее совсем маленький, в полдома. Зато и собака есть Чернушка, и кошка Мурка.

Осенью вечера холодные, длинные.

Раскочегарит Анна Петровна печку, выставит на стол трехлитровую банку смородины, и сядем мы с хозяйкой чай пить. Вернее, я чай пью, а она рассказывает.

- Я люблю, когда теплышко, - говорит Анна Петровна, - а ты?

- И я люблю, Анна Петровна. И когда тепло, и когда смородина.

И так нам хорошо вдвоем! Пьем чай и потихоньку говорим.

Есть о чем Анне Петровне рассказать.

Она ведь еще вон когда родилась!

Кот в ведре

Из окна моей комнаты был хорошо виден соседний огород. Соседа, которому он принадлежал, звали Митрич. Огород этот был самый обычный – березы, черноплодка, грядки с клубникой. Одно в нем удивляло - висящее на березе ведро. Вставая утром с кровати и ложась спать, я его всегда хорошо видел в окно и поневоле гадал над смыслом этого ведра.

Как-то я окликнул Митрича через забор.

- Для чего же у тебя на березе висит ведро? Какой в нем смысл?

- Самый простой, - Митрич поставил на землю лейку, из которой поливал клубнику. – Это ведро для кота.

- Как это?! – удивился я.

- Ну, знаешь, в скворечнике скворцы живут? А у меня в ведре кот.

- Ладно, шутить!

- Делать мне нечего! У меня, вон, клубника не полита, какие тут шутки!

Я покосился на ведро. Никаких признаков кота оно не подавало, и висело, как самое обычное ведро.

- Почему же я тогда этого кота ни разу не видел?

- Потому что он только ночью из ведра выходит, а днем там спит.

- Тогда стукни в ведро, путь покажется!

- Вот еще «стукни»! Пусть спит. Чего зря его беспокоить.

В ту ночь я решил обязательно увидеть необычного кота. Сел около окна и стал глядеть.

Вскоре вышла луна, осветив висящее на суку ведро. Отражая свет луны, оно сияло мощно, как фонарь.

Полчаса я глядел на этот фонарь, час глядел. Наконец, вместо одного ведра мне стало мерещиться два, а потом, что все дерево увешано ведрами, как елка игрушками.

Вдруг я увидел, что ведро зашевелилось. Оттуда вылез огромный серый котище, выгнул спину и стал кору с дерева драть. Потом зевнул, расправил генеральские усы и пошел куда-то по своим кошачьим делам.

Посмотрев еще на удивительное ведро, я стал укладываться в кровать. А, засыпая, думал:

- Как же он там спит во время дождя? Или в ведре дырка?

Месяц

Вчера я увидел месяц. Он висел низко-низко и был похож на золотую дверную ручку. Казалось, что можно залезть на крышу дома и дернуть за эту ручку. И тогда с неба свалится дождь, а может еще чего похуже.

А сегодня эта ручка так высоко, что хоть на трубу залезай, не достанешь!

Зимняя дверь

- Я люблю лето, - говорит Анна Петровна. - Зимой-то оно не так.

- А как зимой?

- Зимой домик от мороза так перекосит, что дверь и не откроешь. Вот как зимой!

- Как же вы тогда в дом заходите?

Анна Петровна хитро улыбается.

- А у меня еще одна дверь есть с обратошней стороны. Сейчас-то она не открывается, а зимой, когда эту схватит, ту как раз и отпустит. На случай зимы дверь. Зимняя.

Цвет восходящей звезды

Какой цвет у восходящей звезды?

Быстро она меняет цвета, так что сразу и не поймешь.

Красный, синий, зеленый, голубой. Но главного цвета – желтого, у нее нет. Он появится позже, когда Земля повернется, и звезда поднимется в черное свободное небо.

Акулово

Еще не поднявшись на холм, я услышал крачек. А уже с его макушки увидел незнакомую деревню на берегу реки. За синей лентой бегущей воды поднимался темно-зеленый сосновый лес. Спустившись с холма, я оказался на речной косе. На песке вверх дном лежало несколько лодок, а одна плавала у самого берега. В ней сидел горбатый старик в брезентовом плаще и зачем-то крошил в воду хлеб.

- Здравствуйте, - сказал я, присаживаясь на перевернутую лодку. – Можно спросить?

Старик искоса глянул на меня из-под мятой кепки, и я увидел, что он не только горбат, но и одноглаз.

- Чего ж нельзя, - ответил он хрипло. – За спрос денег не берут.

- Как называется ваша деревня?

- Акулово.

- Откуда же такое название? – удивился я.

- А тут у всех фамилия Акуловы. Вот и я Акулов, Петр Петрович.

Посмотрел я на старика, но ничего акульего в нем не было. Кепка, плащ, сапоги резиновые. Правда, единственный его глаз, видимо, восполняя отсутствие второго, был раскрыт до каких-то безумных пределов.

- А можно с вашей лодочки нырнуть?

Старик равнодушно отвернулся.

- Пробуй, если не боишься.

- Чего там бояться!

Я разделся и забрался в лодку. Поглядел в воду. Вода, как вода. Но на сердце почему-то после слов старика тревожно стало. Я сделал вид, что хочу размяться перед прыжком.

- И откуда же, интересно, такое название?

- Помещик тут раньше жил, Акулов, - старик разломил корку и бросил в реку. - Известный был помещик. Хлеботорговец.

Я потрогал воду. Она была теплая как молоко.

- А у него откуда?

- Прабабку его, помещицу, вроде, Акулиной звали.

- Не получается, - ответил я. - Тогда он Акулинов должен быть.

Старик снова повернулся ко мне и мигнул своим страшным глазом.

- Ну, так и быть, скажу, - он оглядел берег, как бы проверяя, не слышит ли кто? – Акулы тут водятся. Людоеды. Все время купальщиков едят. Вчера, вон, двое из города приехали. Говорил я им: «Не ходите!». А они пошли - и с концом!

- В каком смысле, с концом? – не понял я.

- Сразу обоих и съели, вот в каком!

Я молча стоял в лодке, уставясь на деда. Никак не мог понять, то ли он шутит, то ли впрямь сумасшедший. Я посмотрел в воду и увидел свое отражение, а под ним темный омут, где вполне могла поместиться небольшая акула. Надо уже было что-то решать, нырять или уходить от греха подальше. Однако я так и стоял, ощущая всю глупость своего положения

- Но я тебе секрет скажу, - сказал дед, страшно ворочая своим единственным оком. - Есть способ отпугнуть акулу!

- Да? – спросил я, леденея.

- Да, да! - с жаром закивал дед. - Акуле надо в левый глаз фигу показать! Вот так – вывернув руку, он поднес к собственному левому глазу фигу. - Только смотри, не перепутай, - сказал его спрятанный за фигой рот, - если в правый покажешь, не поможет!

Я оглянулся – на берегу никого не было. Солнце закрыла туча. Стало холодно.

- Что-то холодает, - заметил я.

Старик опустил фигу и удивленно оглянулся.

- Лето в этом годе прохладное, - кивнул он, сразу сделавшись похожим на нормального человека.

- Пожалуй, завтра искупаюсь, - решил я. - Завтра-то, наверное, потеплее будет.

Старик бросил в воду последнюю корку и достал из лежащего на дне лодки пакета новую буханку.

- А акулам-то все равно, - сказал он, снова двигаясь в сторону ненормальности. - Зимой пять рыбарей утащили.

- Как это?

- Через лунки. Клевать начинают, как мелкая рыбка, рыбарь в удочку вцепляется, а акула его раз, - старик дернул руками, словно держал в них удило, - и в лунку!

Я, путаясь в рукавах и штанинах, быстро одевался. Угораздило же меня пойти купаться именно сюда!

- И что, многих поели? - спросил я, поддерживая эту сумасшедшую беседу.

- Да уж немало, - вздохнул старик. - За одну ту неделю сына продавщицы нашей, Маньки, механизатора Сукнова да мать его.

Я застегнул пуговицы на рубашке и пряжку ремня.

- А ее как?

- Через корыто.

- Как?! – я замер, уставившись на один дедов глаз, своими двумя.

- Через корыто, - старик для наглядности показал руками в воздухе корыто. – Скажу тебе по секрету, между всеми корытами и рекой есть тесная связь! Это же друг с другом общающиеся сосуды! Через корыто и утащили. А белье акула пожевала и на берег выплюнула. Бабы же теперь с порошком стирают, а его акула не любит.

Придерживаясь руками за борта, я вылез из лодки. Но уходить сразу, было как-то неловко.

- Значит, вы совсем не купаетесь? - спросил я, аккуратно закругляя нашу беседу.

- Почему, купаюсь, - ответил старик. - Вот покормлю сейчас акулу, и окунусь. Сытая акула никогда человека не тронет.

- Чем покормите, - недопонял я, - хлебом?

- Да нормальный ли ты? - удивился старик. - Какая же акула хлеб есть будет? Нет, уж. Хлеб карасики едят, тех щучки, а уж их акула. - Подумав, он добавил, - а если что, фигу покажу.

- Понятно, - сказал я, - ну, до свиданья, - и быстро пошел в горку.

Однако, дойдя до нее, я оглянулся. Старик и впрямь разделся и полез в воду, раздвигая грудью плавающие вокруг корки хлеба.

Я уже добрался до вершины холма, когда вдруг услышал истошный крик и резко повернулся.

Старика не было. Меж берегов текла одна пустая вода. Я почувствовал, поднимающийся от ног холод.

Вдруг из-под воды показалась седая голова на тонких плечах и зверски заорала:

- Поймал, поймал! Акулу поймал! – и старик выбросил на берег длинную черную корягу.

Я плюнул и стал спускаться с холма. Больше я в Акулово не ходил.

Чайки

Я раньше как-то не замечал, что над нашей деревней часто летают чайки. Потому что ни с какой стороны их тут быть не должно.

Но однажды услышал их крик и увидел над бледным месяцем луны, который нередко виден и днем, полумесяцы чаек. Только месяц луны тихо висит, а чайки на все небо базарят.

Что они тут делают, не знаю. У нас только два утиных пруда, куда порядочная чайка в жизни не сядет. Видно пролетные птицы. С Москвы-реки.

Так и хочется крикнуть: «Куда летите, чайки? Возьмите и нас с собой!»

Коромысло

Стали в нашем колодце ведра тонуть, и пошел слух, будто их водяной топит.

- Сама видела! – божилась Анна Петровна. - Сидит на дне, рожа будто ведро, а лапы, как коромысла!

- Да это, наверное, и есть коромысло! – смеется Митрич. – За ведра цепляется и отрывает. Надо его из колодца вынуть.

- Да как же ты его вынешь, батюшка? – удивляется Анна Петровна.

- А вот я сейчас в колодец слажу, - вызвался косарь Костя Ковригин, - у меня руки крепкие! Главное, чтоб цепь не порвалась.

- Молодец, - говорит Митрич. – Только сапоги сначала сними. Нам эту воду пить.

- Вот еще! Небось не отравитесь, - сказал Костя и стал по цепи в колодец спускаться.

- Ну, как там дела, Кость? – спрашивает Митрич сверху.

- Ничего, - отвечает Костя. – Только малек прохладно!

- Ты, чтобы не упасть, - учит Митрич, - ногами в одну стену упирайся, а спиной в другую.

- Упрешься тут, - пыхтит из колодца Костя, - все бревна скользкие!

Тут что-то брякнуло и Ковригин в воду - бултых!

- Костя! – кричит Митрич. – Ты что, упал что ли?

- Ага! – отвечает Ковригин со дна. - Цепь порвалась, елки-палки!

- Так, может, тебя спасать?

- Не надо, тут не глубоко.

- А коромысло там есть?

- Есть! - кричит Костя. - И ведер полно. Несите веревку, вынимать будете!

Принесли веревку, кинули Косте. Стал он ведра привязывать, а мы вынимать.

И чего только оттуда не вытащили! И ведра там были, и тазики, и кружки, и даже старый, ржавый самовар.

- Кто же это, интересно, по воду с самоваром ходил? – удивляется Митрич. – Ладно, возьму себе, может, починить получится. Ну что там, все, что ли?

- Теперь меня тащите!

Костю поднимать оказалось труднее всего. Потому что он куда тяжелее самовара был. Да еще в руках держал старое, почерневшее коромысло.

- Вот он, твой водяной, - сказал Ковригин, вручая свой улов Анне Петровне. - Ведра вот за эти крючки цеплялись и отрывались.

Посмотрела Анна Петровна на Костину добычу и ахнула.

- Батюшки! Да это же мое собственное коромысло! Я его лет восемь назад обронила! Да потом забыла!

- Гляди, больше не роняй, - говорит Костя строго. - Я туда снова не полезу! Я из-за него сапог утопил!

Смотрим, а у Ковригна, и правда, одна нога босая.

- Как же тебя угораздило? – удивляется Анна Петровна.

- Уронил когда вылезал, - вздыхает Костя. – Придется теперь новый покупать. Не знаете, левые сапоги по отдельности не продают?

- Сказал тоже! - отвечает Митрич. – А правые они куда денут? Ну, ладно, есть у меня лишняя пара. Одолжу пока.

Потом стали определять, где чьи ведра. Четыре ведра быстро определили, а два оказались ничьими, и их Косте подарили в качестве премии и как вознаграждение за потерянный сапог. Но больше всех, конечно, Митричу повезло. Во-первых, самовар ему достался двухведерный, а во-вторых, Костя ему свой непарный сапог отдал, и Митрич его угли в самоваре раздувать приспособил. У хорошего-то хозяина все в дело пойдет!

Утренняя коза

Некоторые встречают утро с петухами, некоторые с соловьями, а я с козой.

Рыжая, с клоками соломы на боках, бредет она, еще не до конца проснувшаяся, по деревне. А за ней идет бодрый, подтянутый старичок в пиджачке и с хворостиной в руке.

Вижу каждое утро его пиджачок и кепку. Издалека узнаем друг друга, но проходя рядом, не здороваемся. Потому что все-таки не знакомы. Некому нас утром знакомить. Ранним утром в деревне только я, он, да коза.

Соловей

Я уже собирался спать, когда в окно постучал Митрич.

- Не спишь? – спросил он.

- Нет, - говорю, - а что?

- Идем ко мне, кое-что покажу.

- Да поздно уже.

- Идем, идем, не пожалеешь!

- Ну ладно, сейчас выйду.

Я оделся и тихонько, чтобы не разбудить Анну Петровну, вышел на крыльцо. По огороду стелился плотный, белый туман. Из-за этого мне показалось, что Митрич стоит по колено в молочной реке.

Мы поздоровались и через туманную реку побрели на соседний двор.

- Ну, сейчас удивишься! – потирает руки Митрич. – Заходи в баню!

- Зачем это?

- Заходи, заходи, только не шуми. А то спугнешь.

Зашли мы в старую, покосившуюся баньку и сели на полок. Минуту сидим в темноте, другую. Ничего удивительного вроде не происходит. В стене, правда, что-то шуршит. Но это неудивительно. Мыши, наверное, дерево грызут. А мне к тому же спать хочется. Привалился спиной к стене. Вдруг чувствую, Митрич в бок толкает.

- Не спи! Все удивление проспишь!

- А долго еще, - спрашиваю, - ждать?

- Потерпи! – шипит Митрич. - Дай ему настроиться!

- Кому же?

Тут в темноте что-то щелкнуло, а потом цвинькнуло. Я от неожиданности даже с лавочки встал. Чего это там цвинькает? Неужели мыши? И вдруг вокруг нас зажурчало, зацокало, заклекотало! Я сначала не понял, что это. А потом догадался. Соловей поет! Да как громко! Вся баня звенела от соловьиного журчания. Оно било отовсюду: из печи, из углов, из кадушек и даже из сапог Митрича, которые он оставил у входа.

Я заворочал головой, пытаясь разглядеть певца.

- Он в трубе сидит, - шепчет Митрич, – а печь усиливает звук, вот и выходит так громко.

Поняв, что к чему, я бросил вертеть головой и стал слушать. А соловей все звенел и звенел, окружая, завораживая нас своей песней.

С каждой минутой она набирала силу, ширилась, как полноводная река. Казалось, вот-вот смоет она нас с Митричем с темных полатей и понесет в далекие северные и сказочные леса.

- Консерватория! – шепчет Митрич. - Большой театр!

Наконец, через полчаса соловей затих, и мы потихоньку выбрались наружу. Туман стал еще плотнее, и теперь банька напоминала плывущий по морю пароходик.

- Да! - сказал я, приходя в себя, - повезло тебе. У нас соловьи в трубах не поселяются.

- Подумаешь, - ответил Митрич, - приходи хоть каждую ночь да слушай!

Я посмотрел на освещенную луной трубу.

- Где же он там все-таки сидит?

- Он не в самой трубе, а под козырьком, - говорит Митрич, - вроде как в кусте. И прямо в трубу поет.

- Ну дела! Тебе теперь можно билеты на соловья продавать.

- Точно, - кивает Митрич, - а вам с Анной Петровной вход бесплатный по старому знакомству.

За месяц, пока соловей в трубе пел, у Митрича в бане полдеревни перебывало. А он за это ко всем по очереди ходил мыться. Свою-то баню он из-за соловья целый месяц топить не мог.

Дом с вороной

Как ни посмотрю, на крыше нашего дома ворона сидит.

Какая-то вечная ворона. Не скучно ей все время на крыше-то сидеть?

Взял я и хлопнул в ладоши.

Ворона каркнула и улетела.

А дом наш без вороны каким-то не таким стал. Лицо потерял, что ли?

- Эх, - подумал я, - зря хлопал! Как теперь жить без вороны? Уж и не знаю!

А на следующий день выхожу. Опять сидит! Я обрадовался и бросил ей корку хлеба.

По этой птице наш дом все легко узнают.

Так и говорят: «Они живут в доме с вороной».

Дуб

По Смоленской дороге проходил Наполеон. Говорят, даже заходил в нашу деревню.

- Вот под тем деревом стоял, - Анна Петровна указала из-за забора на старый дуб в три обхвата, – вот так, - она скрестила руки на груди. – Стоял, на Москву глядел.

- А чего глядел-то?

- Смотрел, с какой стороны лучше захватывать.

- Надо же, как интересно, - сказал я и стал дальше сухую яблоню пилить.

Один раз поздним вечером я проходил мимо этого дуба. Вдруг увидел под его ветвями прислонившегося к стволу человека. Он был грязноватом пиджаке, серых брюках и сапогах.

- Не подскажешь, который час? – спросил он глухим голосом.

- Часов одиннадцать, - ответил я.

- Ну, спасибо!

Я остановился, разглядывая незнакомца. Раньше я его тут вроде не видел.

- Прямо как Наполеон.

- Чего? – удивился человек.

- Ты не тутошний что ли? – догадался я.

- Не, я тамошний, - он показал рукой куда-то за спину.

- Говорят, под этим дубом Наполеон стоял.

Мой собеседник помолчал, раздумывая.

- Не, Наполеон под ним не стоял, - ответил он вдруг.

Я удивленно посмотрел на незнакомца, скрытого тенью дубовых ветвей.

- Он у нас под деревом стоял.

- Где это, у вас? – не понял я.

- В Подушкино. Наше дерево даже по телевизору показывали.

Я бросил взгляд мимо дуба на шоссе, где проносились редкие машины. Там за дорогой и находилось Подушкино вместе с деревом, которым теперь передо мной козырял тамошний человек.

- Вот, как? – спросил я сердито. - Значит, у вас он стоял, а у нас нет?

- Выходит, что так, - незнакомец растерянно развел руками.

- А если так, – сказал я сердито. – То и тебе нечего тут стоять! Иди отсюда под свое дерево!

Я развернулся, собираясь уйти, но человек меня остановил.

- Да что ты, обиделся, что ли?

- Вот еще, - я недовольно двинул плечами. – Просто болтаешь, не знаешь чего.

Мы минуту постояли в тишине.

- Слушай, - сказал он, - я вот что подумал. В конце концов, он мог и под нашим и под вашим деревом стоять. Ведь верно?

Я молчал, не желая сразу прощать обиду, нанесенную нашему дубу.

- Постоял под нашим, а потом пошел под вашим постоял, - толковал тамошний человек. – Ну как, согласен?

Из тени ко мне вытянулась его рука, освещенная луной. Рука эта была исполнена раскаяния и надежды на примирение.

- Ну, может быть, - нехотя ответил я и пожал тамошнюю руку своей тутошней ладонью, - только кажется мне, под нашим он стоял чуть подольше. Отсюда же Москву лучше видно.

- Я не возражаю, - согласился тамошний человек. – Может, он и еще под каким деревом стоял. Только мы об этом не знаем.

Мы помолчали, глядя, как над нашими головами ветер шевелит тяжелые, ветви.

- Ну ладно, - сказал я, - мне пора.

- Так я еще тут постою? – осторожно спросил мой собеседник.

- Какой разговор, - ответил я. – Только дерево больше не обижай.

- Не буду, не буду.

Я уже отошел довольно далеко, когда он вдруг окликнул меня.

- Слышь! И ты приходи под нашим деревом постоять! Завтра приходи!

- Приду, - я махнул ему рукой, - обязательно приду!

Сентябрь, октябрь, ноябрь

Сентябрь, октябрь и ноябрь только по названию друг на друга похожи, а в жизни очень отличаются.

В сентябре я в рубашке ходил, в октябре в куртке, а в ноябре вообще из дома старался не выходить.

Жалко, я не медведь. Завалился бы в спячку и проспал до самого мая.

А уж в мае бы снова в рубашке ходил.

Розовая птица

Ранним утром шел я к станции и вдруг увидел на ветке розовую ворону. Я даже зажмурился. Ворона розовая!

Открыл глаза, сидит. Закатного цвета.

Вдруг она оттолкнулась от дерева, полетела и стала самой обыкновенной серой вороной с черной головой. Розовой ее делало проглянувшее меж деревьев утреннее солнце.

Уж такая у солнечного света сила, что может из простой вороны сказочную птицу сделать!

Лось

Ночью из лесу зашел в деревню лось. Походил по улице, свернул в заросший крапивой переулок и забрел во двор к Анне Петровне. Попил воды из бочки для полива, пожевал висящее на веревке белье, лизнул стоящую у крыльца лопату. Потом сунул голову в окно и стал есть из кастрюли кашу, зачерпывая ее длинным языком. Съел кашу, принялся за буханку хлеба.

Вдруг случайно задел рогом чайник. Тот упал, покатился по полу. Лось испугался, хотел убежать, а рога не пускают. Застрял!

Утром Анна Петровна проснулась, вышла на кухню. Глядь – в окне лось!

Сперва схватила скалку, но потом жалко ей стало лося. Побежала за Митричем.

- Митрич, - кричит, - идем быстрее ко мне! У меня в окне лось застрял!

Митрич спросонья ничего понять не может.

- Ты что, - говорит, зевая, - какой лось?

- Рогатый! Башку сунул на кухню, а вылезти не может!

Пришел Митрич к Анне Петровне, глядит - и в самом деле лось.

- Ну и ну! – говорит. – Как же его отсюда вынимать?

- Уж не знаю, как, - а только вынь мне его, Митрич. Что ж мне всю жизнь с этим лосем жить?

Митрич ходит вокруг лося, не знает, с какой стороны к нему подступиться.

- А может, пусть живет? – говорит он. – Смотри, какие рога! Будешь на них белье вешать мокрое или полотенца.

- Глупости говоришь! - сердится Анна Петровна. - Вынимай животное!

- Ну, ладно, - согласился Митрич. – Попробуем.

Принес пилу и стал осторожно оконную перекладину пилить. Лось стоит смирно, только на Митрича ушами дергает. Не нравится, как пила жужжит. Наконец, выпилил Митрич перекладину и вытолкал лося наружу.

Лось стоит посреди двора, а на роге занавеска висит голубенькая.

- Слышь, Митрич, занавеску–то сними с него! Чем я окно занавешивать буду?

Митрич пошел к лосю «гули-гули-гули, кис-кис-кис» – лося подманивает, а тот от него пятится. Дошел до калитки, развернулся и в лес побежал, только копыта мелькают.

- Стой! – кричит Анна Петровна. – Занавеску отдай!

Побежала было за ним, да куда там! Лося уже след простыл.

- Занавеска это ничего, - говорил Митрич, прибивая назад перекладину, - это потеря небольшая. Вот зашел бы ко мне, всю клубнику сожрал бы!

Этого лося потом много раз в лесу видели. Так он и ходил с занавеской пока старые рога не сбросил.

Два пруда

У нас в деревне два пруда. Как раз в разных концах деревни. Утки поплавают, поплавают на одном пруду и на другой летят, там плавать. Будто не могут выбрать, какой лучше.

Целый день маячат над головой. А иногда вдруг, не долетев до пруда, садятся на грядки с картошкой, проверить, может, на картошке лучше?

Очень такое поведение ворон раздражало. Хотели бы они в отместку поплавать по утиному пруду. Да только не умеют они плавать. Вороны-то.

Брат - золотые руки

У Митрича три брата - в Костроме, Ярославле и еще где-то, только я позабыл где.

Приехал как-то к Митричу Ярославский брат, и Митрич прямо с автобуса повел его к нам знакомиться.

- Вот он, мой брательник! – говорит, ласково обнимая брата. – У него золотые руки! Что хочешь может этими руками сделать! Хочешь, Петровна, он тебе табуретку сделает?

- Да что ты! – отвечает Анна Петровна. - Человек с дороги не отдохнул, а ты его табуретки делать налаживаешь.

- Ты моего брата не знаешь! – кипятится Митрич. – У него весь отдых в работе! Делает тебе, допустим, табуретку или тумбочку, а сам отдыхает. Верно я говорю, брательник?

- Так, то оно так, - сомневается Ярославский брат, - да вот я на речку хотел сходить, покупаться. И за грибами в лес. Ты говорил, у вас лисичек много. У нас-то в Ярославле одни грузди.

- Обязательно сходим! – кричит Митрич. - Вот сделаешь Петровне табуретку, сразу пойдем за грибами, а потом купаться. У нас речка хорошая, чистая, все камешки на дне видно! Ну, Петровна, где у тебя гвозди–то?

Брат у Митрича и правда работает хорошо. Набрал деревяшек во дворе у Анны Петровны, взял у Митрича рубанок и за час сделал крепкую, ладную табуретку.

- Ну спасибо, Петровна, - кланяется Митрич, - за чай, за пирог. Теперь пойду брата с Ковригиным знакомить.

- Да за что же спасибо? – удивляется Анна Петровна. - Твой родственник даже пирога не поел, только чашку чаю и выпил.

- Это ничего. Для него главное – работа. Он когда работает, ни о какой еде думать не может. Верно, брательник?

- Так-то оно так, - сомневается Ярославский брат, - да только пирога бы неплохо покушать.

Но Митрич его уже к двери тащит.

- Идем, идем! У Кости, наверное, щи готовы! У него такие щи, каких в Ярославле сроду не бывает!

И идут Митрич с братом к Косте. Но у Ковригина оказалась

коса погнутой, и пока все щи ели, брат-золотые руки ее выпрямлял и точил.

Так и пошло. Целую неделю он по разным домам, ковал, тесал и прилаживал, а Митрич только нахваливал своего родственника да за двоих щи ел с пирогами.

Наконец, пришла пора брату уезжать обратно в Ярославль.

- Жалко, на речку не сходил, - вздыхал он, забираясь в автобус, - лисичек, не набрал.

- Да что лисички, мелочь! - машет руками Митрич. – И река у нас обычная! А вот у вас в Ярославле, небось, Волга! Мать рек русских!

А вечером Митрич пришел к нам, сел на новую табуретку и говорит:

- На будущий год ко мне из Костромы собирается другой брат – электрик. Так он тебе, Петровна, новый счетчик поставит!

Золотая сосна

Я люблю навещать одну сосну на краю леса. Она золотого цвета.

Кажется, всегда освещает ее луч заходящего солнца.

Но как-то вдруг я остановился и оглянулся. Какое солнце? Все небо в тучах, нет ни лучика. А сосна все-таки золотая.

Это там, внутри нее, светится янтарная смола – живица.

Гроза

Июньским вечером случилась сильная гроза. Мы с Анной Петровной ужинали кашей. Вдруг что-то вспыхнуло за окнами и погасло. Секунду было тихо, а потом дом затрясся, крыша загудела, и над ней, вроде бы, что-то лопнуло. Наши тарелки подпрыгнули, как живые, перевернулись в воздухе - и хлоп на пол!

Мы с Анной Петровной смотрим друг на друга, боимся пошевелиться. Ждем, что дальше будет?

Тут по крыше что-то прокатилось и глухо упало на землю.

- Что же это творится-то? – шепчет Анна Петровна.

- Кажется, молния в дом полпала, – говорю. - Надо выйти посмотреть.

- Ты что! – испугалась Анна Петровна, - а вдруг в нас ударит? Давай подождем, пока гроза уйдет.

Гроза еще погрохотала и стала уходить на восток, в сторону Москвы. Начался дождь. Хотели подождать, пока и он кончится, но потом любопытство одолело. Накинули на себя первое, что попалось и вышли во двор. Глядим на крышу, трубы нет!

- Да где ж она? – удивляется Анна Петровна. – Неужели молния сожгла?

- Не может быть, - говорю, - надо с другой стороны посмотреть.

Обошли дом - точно, лежит наша труба у забора, вся черная.

- Как же ее теперь назад-то ставить?

- Лучше новую сложить, - говорю, - эта-то еле держалась, вот ее молния и сбила.

Потом прибежал Митрич, накрывшись куском доски, как зонтом.

- Во, - говорит, - шендарахнуло! У меня даже самовар упал! Эй, Петровна, а где же труба!

- Ее молния сшибла, вон она в крапиве лежит.

- Ну, дела! – говорит Митрич. - А я уж думал, не война ли началась!

Утром мы с Костей Ковригиным набрали кирпичей по деревне и сложили за день Анне Петровне новую трубу. А старую, молнией сбитую, Костя к себе утащил.

- Зачем тебе? – спрашиваю.

- Сделаю из нее клумбу. Буду, - говорит, - знакомым показывать, чтобы увидели, какая у молнии сила!

Он трубу поставил перед домом и в ней фиалки посадил. Очень красиво вышло!

Только через год в нее еще раз молния попала и все фиалки пожгла. И тогда Костя ее выбросил на всякий случай.

На случай, если и третий раз в нее молния шендарахнет.

Подземные яблоки

Пришла осень. Листья с деревьев облетели. Остались одни голые ветви. Мне кажется, кто-то вырвал из земли все березы и клены, перевернул их, да и вкопал вверх корнями. А листья скрылись под землей.

И там теперь, наверное, набухают бутоны, распускаются цветы и зреют красные сладкие подземные яблоки!

Последний дрозд

Решил я нарисовать березу, на которой трещал от ветра последний почерневший лист. Принес бумагу с красками и пристроился рисовать. Но не успел я набросать на бумаге ствол дерева, как ветер сорвал с березы лист и понес по воздуху.

Вдруг, что такое! Лист замахал крыльями, закрутился и исчез над полосой леса – это последний дрозд, который все лето пел в зарослях черноплодки, улетал на юг. А листья давно опали и превратились в землю.

Ну ничего! Весной дрозд прилетит назад, и на березе вырастут новые листья. А зимой... Что ж! Зато зимой прилетают снегири!

Белые мухи

- Белые мухи полетели, - сказала Анна Петровна.

- Белые мухи? – удивился я. – Разве мухи бывают белыми?

- Как же не бывают, когда вон они летят!

Я посмотрел в окно и увидел, что небо белое. А с него летели белые мухи и таяли на траве перед домом.

Чернушка бегала по двору лаяла на мух, ловила их красной, горячей пастью и весело плевалась.

- Вот и еще одна осень кончилась, - вздохнула Анна Петровна.

Вода думает

Вы когда-нибудь видели, чтобы человек стоял на воде?

А ведь такое бывает. Зимой.

Много рыбаков зимой стоит и сидит на замерзшей воде озер.

А вода подо льдом колышется и движется также как летом. Ударяется о лед и думает, что это придавило ее зимнее тяжелое небо.

А на другой стороне льда сидят рыбаки и глядят в черные лунки. Они думают не о небе, а о рыбе.

И только рыба ни о чем не думает - она крепко спит на дне и видит во сне крупных весенних червяков!

Люди и вороны

Люди любят Новый год. А вороны терпеть не могут.

Всю новогоднюю ночь они мечутся между синими, красными, желтыми огнями и думают, наверное, что началась война. Лишь под утро они, наконец, забьются в глухой лес, где еще долго будут вздрагивать на сосновых и березовых ветках.

Но через несколько дней птицы по одной снова вернутся на обжитые крыши. Опять начнут скандалить на заборах, дразнить собак и таскать у рыбаков вяленую рыбу.

А вместе с воронами в деревню возвратиться и обычная деревенская жизнь. Надолго. До следующего Нового года.

Золотые люди

Затемно пришел я на станцию. Хотя утро только начиналось, на платформе уже стояли люди из окрестных деревень. С огромными рюкзаками, сумками и корзинами они ехали в Москву торговать собранной за осень картошкой.

Вдруг из темноты вынырнул желтый луч поезда. Он осветил стоящих на станции людей, и они неожиданно сделались золотыми.

Собравшиеся сразу зашевелились и стали проходить в двери, подталкивая друг друга золочеными сумками и позолоченными рюкзаками.

Протиснувшись между ними, и я забрался в теплый вагон. Тут же двери закрылись, и маленькая подмосковная станция за окном, набирая скорость, побежала прочь. А навстречу поезду понеслись озаренные электрическим светом башни и трубы столицы.

Отвернувшись от окна, я посмотрел на попутчиков. Они ехали молча и серьезно, покачиваясь из стороны в сторону вместе со своими огромными рюкзаками. Думали, наверное, как приедут сейчас на рынок и какую будут там назначить цену за картошку.

А я думал о том, как хорошо ехать ранним утром в поезде, и как здорово, что на свете есть деревни, где живут такие золотые люди!

* * *

БРАТ-ЮННАТ. Глава из повести
НЕ КОРМИТЬ И НЕ ДРАЗНИТЬ! (рассказы о Московском зоопарке)
СЭРЫ И ДРАКОНЫ. Стихи из сборника