ТОПОЛЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

(К 100-летию со дня рождения К.П. Волкова)

Часть 1

А в последние годы жизни он все собирался на родину съездить – в Ульяновскую область, то бишь, Симбирскую губернию, так ему больше нравилось. Еще конкретнее – в Мелекесский район, где в одной из деревень он и родился 21 сентября 1918 года. Деревня же называлась загадочно – Малая Кандала. При этом имелась по соседству и деревня с именем Большая Кандала. Увезли его оттуда в Ташкент трехлетним, так что задумался он над смыслом этих названий уже школьником младших классов: почтальон приносил им редкие письма от родных и земляков с таким удивительным обратным адресом на конвертах. В году, когда ему сравнялось семь или восемь лет, добралась до Ташкента из этой самой Малой Кандалы бабушка со стороны матери – здесь жили еще две ее дочери, и, видно, думала она как-то пережить возле них страшный голод той поры. Вот тогда-то и порассказала она маленькому Косте кое-что о его малой родине.

– Так кандальников-то через наши места гоняли, вот и осталось название, – говорила бабушка. – Ноги-то у них в кандалах были, в железе, чтобы сбежать не могли. Куда гоняли? В Сибирь гоняли, на каторгу. Они плохие? Всякие, видно, были. А деревенские их жалели, ночью за окошко хлебушек клали, а то картошку вареную, яичко облупленное. Не, все не приходили. Как они придут? Там стража была. А вот если какой беглый объявится, тогда покушает. Голодному-то на морозе не выжить...

И большую смуту вносили эти рассказы в душу мальчика, жалко было этих беглых, хоть и злодеи.

А голод в ту пору стоял и в Ташкенте. Мать маленького Кости Прасковья Николаевна работала директором приюта для детей-сирот, что находился в особнячке на улице Саперной. Том самом особнячке, из-за которого разгорелся большой раздор где-то уже в 80-е годы: какой-то толстосум тогда «положил глаз» на этот уютный домик в центре зеленого сада и попытался выдворить оттуда детскую студию. Вот тут общественность Ташкента и поднялась на защиту детей. Редакция «Правды Востока» объявила тогда конкурс на лучший материал по этому вопросу. Константин Волков тоже принял в нем участие, его статья «Приют» даже была отмечена премией. Вопрос решился в пользу юных талантов – в особняке и сейчас работает художественная студия под руководством нашего знаменитого скульптора Дамира Рузыбаева.

Повод выступить со статьей был тогда у Волкова самый необходимый: бывало, что в особо холодные и голодные дни его детства он прибегал сюда к маме, благо жили они в трех трамвайных остановках от приюта. И сердобольные воспитательницы наливали и ему блюдце жидкой каши, а потом укладывали спать на сундуке за дверью, укрыв тощим одеялом, а сверху накинув его пальтишко. Вот счастье-то было: в животе не урчало от голода, а за стеной была мама. Правда, Прасковья Николаевна этих визитов сына не одобряла. Но ведь и прогнать не могла – одного, в ночь, в стылую их коммуналку. А скольких же ребятишек, оставшихся без родителей, буквально спас от гибели в те годы этот теплый дом...

Таким его привезли в Ташкент. 1921 г.

Ну, а бабушка-бедолага в Ташкенте и скончалась, у меня в семейном архиве до сих пор фотография сохранилась: маленький испуганный Костя, отец обнимает его за плечи, мама низко склонила голову, покрытую черным кружевным шарфом, – бабушку хоронят...

Да, тогда они еще жили семьей. Отец Кости Петр Григорьевич был школьным учителем, в Ташкенте подучился на сельскохозяйственном факультете САГУ, стал работать в области селекции хлопчатника. Получил новую специальность. И жену завел новую. Вскоре и с ней расстался, запросился обратно. Но Прасковья Николаевна его назад не приняла. Отец где-то «снимал угол», а комнату оставил им. Комната же была странная – пятистенок в огромном особняке на улице Ленинградской – так разгородили особняк какого-то генерала, проживавшего в нем в далекие годы, чтобы вместить побольше новых жильцов. У соседей тоже комнаты были страной формы. Зато высота потолков – под четыре метра. Два года до землетрясения и мы, уже с дочкой, в этой комнате прожили, друзья приходили, шутливо советовали: «А вы второй этаж сделайте, вот будет спальня замечательная...»

Пять квартир, одна на всех кухонька без окон. Примусы, керосинки, керогазы. Вот здесь и прошло его детство. Потому и сбегал из этих стылых стен, когда гасло электричество, в приют – к свету, теплу, к маме. А в небольшом их дворе ютилось еще с десяток квартир, но уже низкорослых пристроек, времянок. Убогие кладовки, сарайчики. Щелястая уборная, одна на все пятнадцать квартир. И это в самом центре города, двор был вторым от Красной площади... Впрочем, они с мамой тогда о другом жилье и не мечтали.

Отца же своего, всей родней осуждаемого, он любил больше всех на свете, как и тот – сына. По выходным ходили вдвоем в парк, в кино. Даже в горы выбирались, ночью прямо на траве спали, под звездами. Отец ему тогда Большую Медведицу показал и другие созвездия, много чего интересного порассказал про звездное небо. Однажды на целый месяц увез его на Черное море, а потом матросский костюм купил и бескозырку с ленточками. Он и к чтению пристрастил, книги дарил самые замечательные, самые нужные.

Шли годы. Подрастал мальчишка. Учиться пошел в соседнюю школу имени 8 Марта. Но гордостью школы, увы, не стал. С дружками сбегал с уроков на близкую речку Анхор, купались до ноября, уплывали на автомобильных покрышках далеко–далеко, лазали по чужим фруктовым садам. Бывало, и драки затевали со сверстниками из соседних школ. И заслужил репутацию главаря местных хулиганов. Мама плакала после вызовов в школу, ругать своего Котьку совсем не умела.

Все изменилось, когда назначили его редактором школьной стенгазеты – у этого закоренелого троечника по русскому и литературе успехи были отличные, без больших усилий с его стороны. И скоро выяснилось, что писать заметки и стишки на разные темы школьной жизни, поправлять чужие тексты, придумывать к ним заголовки ему гораздо интереснее, чем гонять по соседним улицам. К окончанию школы заметно подтянулся в учебе и уже знал, куда пойдет учиться дальше. Поступил на рабфак САГУ, где готовили и журналистов. И готовили неплохо: немало известных в будущем сотрудников республиканских газет и журналов имели дипломы этого факультета. По окончании учебы, 19-летним, был направлен на работу в редакцию главной республиканской газеты на русском языке – в «Правду Востока». Пришелся кстати: редакции срочно нужен был собственный корреспондент по автономной республике Каракалпакии, в тогдашнюю столицу которой – город Турткуль, после недолгого инструктажа, новичка и направили.

Самый молодой сотрудник, «пацан», как его там называли, оказался ценным кадром: буквально засыпал редакцию своими информациями, статьями, очерками, фельетонами, даже рассказами. Правда, половина сочинений шла поначалу в корзину, но многие материалы печатались и имели резонанс. И он строчил новые материалы – помимо конкретных заданий темы подбрасывала сама жизнь: край с древней историей, с удивительной природой – одно Аральское море чего стоило! А еще могучая Амударья с плавнями, заселенными рыбой, птицей, зверем водоплавающим – ондатрой... Хлопковые поля, сады, рисовые чеки, отгонные пастбища. А люди какие! Судьбы, биографии, профессии, характеры. И – собственная комната в центре города, пиши хоть всю ночь напролет.

В Турткуле.1939 г.

Но едва минул год, как поток материалов от самого молодого сотрудника стал заметно скудеть – оказалось, что он сделал еще одно ценное открытие: в центре города по выходным работает танцплощадка с оркестром и здесь можно неплохо провести время. В редакцию донесли: проводит время очень активно, и собкору Волкову пришла телеграмма: «Если танцы мешают работе, выбирайте что-нибудь одно». За подписью главного редактора Непомнина. Но – запоздала телеграмма: на той самой площадке высмотрел их собкор юную красавицу-грузинку Верочку, и ей скоро рожать, и брак в местном загсе зарегистрирован. Привез молодую жену все в ту же высокопотолочную комнату к маме, и вскоре стал молодым отцом – родился сынок Геночка. Огромные темные глаза, пухлый рот. Красавец прямо! И его фотография хранится у меня до сих пор.

Ну, а дальше как жить? Из «Правды Востока» уволили. «По собственному желанию». Слава Богу, вскоре позвали в УзТАГ – Узбекское телеграфное агентство, вот радость-то: ненадолго разлучился с любимой журналистикой! Работать он уже умел, пришелся к месту. С узтаговцами встречали Новый год. Планы строились грандиозные! Ведь ему только чуть за двадцать, а уже есть замечательная специальность, молодая семья, любовь на всю жизнь.

Вот так начинался новый год. 1941-й. Вставай, страна огромная!..

Добровольцем! На передовую! Другого выбора у этого поколения как бы и не было. Пошел в военкомат. Заявление приняли, направили в Ашхабадское пехотное училище. По 16 часов в день велось обучение: метко стрелять, поражать цель гранатой, преодолевать препятствия и расстояния. Вот на одном марш-броске он и упал, очнулся на больничной койке с температурой под 40. Несколько недель провалялся в больнице, получил тяжелое осложнение. Учли еще его близорукость и из училища отчислили.

Слабый, едва держась на ногах, добирался до Ташкента. Мать, исхудавшая, седая, с провалившимися глазами, как увидела сына на пороге, завыла в голос, замахала руками. Он понял: в доме – беда. И тоже в голос закричал: «Вера где?! Сын где?!» Господи! Да почему же не подох он на той госпитальной койке! А умер от тифа его ясноглазый малыш, его счастье, его чудо драгоценное! Может, не случилось бы горя этого великого, если бы не бросила их тогда Вера. А она бросила. Сошлась с каким-то вышедшим из госпиталя полковником и уехала с ним неизвестно куда. Только сказала на пороге: «Берегите внука! А меня простите, если можете». Через месяц вернулась: довез ее полковник чуть не до передовой, а там и слинял... Малыша еще живым застала, вместе хоронили. А потом собралась, насовсем уехала, поняла: Костя вернется – не простит.

Он слушал, хрипел, колотился о стол головой. Потом про отца спросил. И совсем добила его мать: в ту же пору скончался и Петр Григорьевич. Подняли его на улице, лежал в морге два дня, схоронили в общей могиле. При нем какой-то документ был, вот так через несколько дней ее разыскали, уведомили.

С такой страшной болью на сердце было не выжить. И он принял решение...

Утром пошли на Боткинское кладбище. Упал на маленький холмик рядом с могилой своего деда. Выл. Тер лицо снегом. Глотал этот грязный снег... В кладбищенской конторе объяснили, как пройти к участку, где хоронят неопознанных покойников. Вдоль самого дальнего забора тянулись три больших рва, припорошенных снегом, рабочие рыли четвертый...

Ранним вечером, как стемнело, поднялся, накинул шинель, пошел к двери. Мать встала на пороге: не пущу. Отстранил ее, сказал спокойно – по воздуху, дескать, хочет пройтись. Под их окнами от остановки Дворец пионеров неслись с грохотом, под уклон, трамваи. И план был такой: вот там, под горкой, где трамваи катили, уже набрав хорошую скорость, броситься на рельсы... Ждал два часа. В войну трамваи ходили редко. Особенно вечером. Заснул под утро.

А на кладбище с тех пор не ходил совсем. Физически не мог – задыхаться начинал. Узнала же я об этом много лет спустя. Очень много: внучка наша уже школьницей была. А дело вот как было: ехали мы со своей дачи, везли огромный букет васильков. И почти у ворот кладбища машина забуксовала. Все вышли. Я тогда и уговорила его зайти, положить васильки на наши ближайшие могилы. А чуть прошли в глубину аллеи, он стал закуривать сигарету. Никак не мог: тряслись руки, побелел весь. Шатаясь, пошел к выходу. Не помню, куда я васильки девала – помчалась за ним. За воротами его в чувство приводили: брызгали холодной водой, обмахивали газетами, заталкивали под язык валидол. Дома сразу лег в постель, проспал до глубокого вечера.
Да, потом он мне много чего еще порассказал, в первый раз... Сказал и о том, что самым страшным человеком своей жизни считает эту грузинскую красавицу. Первую свою жену Веру. И кто же мог бы подумать, что возникнет еще в его жизни эта женщина. И поможет...

А Прасковья Николаевна тогда чуть свет побежала в УзТАГ, Христом Богом молила взять его на прежнюю работу поскорее. Молить-то и не надо было – такой сотрудник им требовался позарез. Вместе с ней пошел к ним домой какой-то немолодой человек. Растолкал Константина, повел его в военкомат, в райком партии, еще куда-то. Потом пили они спирт под черные ее оладьи. Следующим утром сын ушел. И неделю домой не приходил: такой был теперь у него режим работы. Сказать – ненормированный рабочий день – смешно просто. Какие нормы, какие рабочие часы и перерывы – тассовская лента идет круглые сутки, эти сообщения ждут редакции, ждет радиовещание, ждут, замирая душой, миллионы жителей страны. Ничего не пропустить, все принять, все выверить, разослать вовремя... И свои, республиканские сообщения надо оперативно готовить. Здесь теперь было их поле боя, их передовая. Их нескончаемая вахта. По законам военного времени... Спали по несколько часов в сутки, когда уже валило с ног, на диванчике, на столе, да просто на полу. Вот работа эта сумасшедшая его тогда и спасла.

И еще надо было кормить мать. Дома он не бывал неделями, и Прасковья Николаевна приходила под окно их кабинета, чтобы взглянуть на сына – в здание посторонним вход был строго воспрещен. Как-то пришла не одна – разыскал ее брат Илья Николаевич, родной дядя Константина. Так и прожил он все в той же их квартире до самой смерти. Вот теперь надо было кормить их двоих, и когда выпадал выходной, Константин ехал на пригородном поезде в недалекий Тойтепинский район, где можно было подешевле купить у земледельцев муки грубого помола, риса, очищенного на домашней рисорушке. В поездах этих, до упора набитых всяким разным народом, шныряли какие-то «патрули», проверяли, кто что везет, изымали часть по своему усмотрению. Его не трогали: шинель военная, документ какой-то непонятный.

Вот так, в работе, в заботах о ближних возрождалась к жизни душа.

В 1944 году сомнений в исходе войны уже ни у кого не было, и многих специалистов стали направлять на только что освобожденные от фашистских оккупантов советские территории. Молодому журналисту Константину Волкову выпала Адыгея. И оставила эта командировка добрый след в сердцах адыгейского народа, теплый свет в его душе. До сегодняшних дней дошло эхо событий тех далеких лет. Об этом – в заключительной части нашего повествования. Я же пока вернусь к событиям узбекистанским.

Мы встретились с ним в 1953-м году в редакции газеты «Правда Востока», куда меня как активного нештатного корреспондента пригласили год назад на работу в штат, литсотрудником отдела информации. Еще студенткой филфака ТашГУ. И к моменту его появления все в будущем моем было ясно и правильно, и с учебой, и со свадьбой, назначенной на будущую весну, и с переездом в другой город, куда получил направление мой избранник, лучший студент ташкентского политеха, на ту пору единственный в институте сталинский стипендиат.

На балконе редакции газеты «Правда Востока». 7 ноября 1953 г.

О новом сотруднике же, который стал заведовать отделом промышленности, строительства, транспорта и связи, слухи какие-то смутные доходили. Приехал из Бухары, где возглавлял областную газету. Прошла на страницах этой газеты какая-то грубая ошибка, и от работы главного редактора освободили. Но, учитывая, что только что получил он диплом о завершении высшего журналистского образования, что имеет большой опыт работы, много и хорошо пишет, направили все-таки в «Правду Востока». И с семьей что-то странное: как бы женат, имеется двое общих детей, но живут врозь, даже в разных городах. Впрочем, мне-то что за дело было до всего этого! Но дальше события стали развиваться непредсказуемо, стремительно и драматично. Мы поняли, что жить друг без друга не можем, за что и поплатились «по всей строгости закона». По заявлению жены Константина закрутилось персональное дело. Его исключили из партии, направили на работу в Нукус. Мне влепили строгий выговор по комсомольской линии, слава Богу, об увольнении из редакции разговора не было. Писала дипломную работу, сдавала госэкзамены.

«Ну, что решила? Тоже в ссылку собираешься? Стоит ли в глушь такую? Пересиди год-два, вернется твой парень», – вел со мной беседы наш литсекретарь Владимир Гаврилович Михайлов, человек, убеленный сединами и умудренный большим жизненным опытом.

Господи, какая ссылка! Какие год-два! Через полгода, завершив учебу, тотчас купила билет на самолет. А уж для Константина Каракалпакия была излюбленным местом пребывания, он ее изъездил вдоль и поперек. Его статьи и очерки из этой «глуши» – из этого яркого и самобытного края жаждали заполучить и центральные издания. И первая повесть его была написана на материале поездок к Аральскому морю, на основе изучения жизни амударьинских промысловиков, рыбаков, охотников. Меня же, когда я появилась в редакции газеты «Советская Каракалпакия», приняли вполне дружелюбно и даже радостно: вот, дескать, «нашего полку прибыло!» Кадров в редакции остро не хватало. А Константина в Нукусе знали с давних пор, ценили его журналистское мастерство. Через год в партии его восстановили, даже с сохранением партийного стажа. что удивительно – никого не волновало, в гражданском браке мы состоим или имеются штампы в паспортах – ни в партийных кругах, ни редакционное начальство, ни хозяев частных квартир, которые нам приходилось снимать. Только Григорий Иванович, литературный секретарь редакции, тоже, как и Михайлов, седовласый и умудренный жизненным опытом, сказал: «Смотри, Костя: первая жена от Бога, вторая – от людей. Ну, а третья-то от лукавого...Правда, очень симпатичная». Костя рассмеялся: «Ну куда же я от этакой денусь...» И жить бы нам «во грехе» до конца дней своих, если бы не Его Величество Случай, ведь на прощание жена Константина сказала: «Запомни: развода не получишь никогда...»

Я сразу тогда почувствовала: случилось что-то необычайное, не дай Бог – страшное. Костя снял с рычага трубку зазвеневшего телефона, побледнел, дрожащими руками стал вытаскивать сигарету из пачки. Потом попросил хриплым голосом: «Ребята, пожалуйста, выйдите все на несколько минут в коридор». Помню, как стали меня успокаивать Федя Ан, Коля Поливин, Яша Струков, отчего становилось только страшнее.

Вышел минут через двадцать, потащил на улицу. Присели на какой-то скамейке. Сказал хриплым голосом: «Ты не поверишь, кто это был... Вера звонила...» И не поняла сразу. И не поверила. Та самая Вера, грузинская красавица, его первая жена, принесшая в его дом столько горя. Четырнадцать лет прошло, а он сидел потрясенный.

Случилось же вот что: она увидела в какой-то центральной газете очерк за подписью: К. Волков. Из Каракалпакии. И решила позвонить. Каялась, запоздало просила прощения, интересовалась его жизнью. О себе сообщила: давно замужем, есть дети. На вопрос – как живет без регистрации? – рассмеялась: муж работает в МВД. Проблему решили просто: старый паспорт со штампом «потеряли», спокойно зарегистрировали новый брак как первый. Так ведь и у Константина была та же история: Веру он найти не мог, тогда тоже решили «потерять» паспорт...

Вера прислала брачное свидетельство и согласие на развод. Второй его брак тотчас расторгли как недействительный. В нашей же жизни изменения произошли не сразу. Но через пару месяцев шли по какой-то тихой улочке и увидели вывеску городского ЗАГСа. Паспорта были при нас, зашли и через пятнадцать минут вышли с брачным свидетельством на руках. Купили шампанского и отправились к нашим друзьям – Льву Борисовичу Фрейману и его жене Клаве. «Ну, так целуйтесь, черт вас побери!», –закричал Лева, и пробка от шампанского полетела в потолок. А на другой день мой письменный стол в редакции был усыпан цветами. И пробки от шампанского опять летели в потолок – там с этим было нестрого. И долго-долго в нашем доме к чаепитиям подавались подаренные нам серебряные ложки. Пока все куда-то не подевались.

Да, всякая водичка уже в ту пору была в Нукусе «приятно-солененькая». И совсем скоро это уже перестало быть поводом для шуток. И Костя все чаще после командировок в пойму Амударьи подчеркивал в своих материалах, что положение с природой в регионе ухудшается: идет засоление земель, в море поступает все меньше воды. Эта тревога пронизывает и первую его повесть «Возвращение», которую он начал писать уже после отъезда из Каракалпакии.

Уезжали мы в Самарканд – настойчиво звали в областную газету «Ленинский путь». Уезжали с новым опытом, с большой благодарностью людям, которые стали нашими друзьями. Многие годы, до самой его кончины, поддерживал связь с Львом Борисовичем, с нашим литсекретарем Григорием Ивановичем и его молоденькой женой Фаей, работавшей в редакции корректором, с ответсекретарем Сашей Ведутой и его семьей, с молодым талантливым журналистом Джумабаем Азимовым. Через год прислал нам свою книгу стихов, изданную в Москве, сотрудник отдела культуры Коля Поливин. А фотокор наш Саша Шмелев сообщил, что он выиграл отличную камеру по лотерейному билету, который я ему как председатель месткома с трудом навязала. Обещал провести с нами фото-сессию.

Константину в редакции «Ленинский путь» предложили возглавить его любимый отдел промышленности, меня же засадили в секретариат – править идущие в газету материалы.

Надо ли говорить, что за город Самарканд с его изумительными памятниками древнего зодчества! С музеями и театрами. С рекой Зарафшан, живописными предгорьями, куда выбирались на пикники. Но это по выходным, а все остальное время – работе. И работали совсем неплохо, были в редакции острые перья, хорошие журналисты. Назову навскидку Анатолия Шаталина, Володю Жидкова, Тамару Шумкову, Васю Шутова, Мишу Иосько, Алика Танхельсона – и свои, выпускники Самаркандского университета, и приехавшие из Свердловска, Минска, Ташкента. При нас прибыла с красным дипломом выпускница журфака МГУ Ирочка Лезина, совсем юная, хрупкая, синеглазая. Направили ее в отдел сельского хозяйства и, уроженка Самарканда, она быстро включилась в тематику отдела, ездила в дальние командировки, писала смело и эрудированно. При отделе культуры, возглавлявшемся Рафаэлем Соколовским, работал литературный семинар, и всегда в его кабинете толпился всякий творческий народ, в основном молодежь.

В гостях у коллектива редакции газеты «Ленинский путь» – известный советский поэт Степан Щипачев. 1958 г.

Ну, а что мы с Костей? Да, писали много, и отзывы о наших материалах были высокие. Тут процитирую того же Мишу Иосько: уезжая в свою Белоруссию, он подарил каждому из сотрудников толстенную тетрадь, переплетенную в синий коленкор, – свои воспоминания о работе в редакции. Так вот там имеются такие строки: «С приездом Риммы и Кости Волковых газета стала ярче и интереснее». Простите за нескромность, но – цитата.

Да, Самарканд... Город из восточной сказки. Множество ярких впечатлений, ошеломляющих открытий. И – неуют съемных квартир, нескончаемые бытовые проблемы. Но именно самаркандский период ознаменовался главным событием нашей жизни – рождением дочери. Мы были счастливы! А командировки Костины реже не стали. И мои перегрузки многократно умножились.

С долгожданной дочкой. 1959 г.

И тут привалило счастье – решила пожить с нами моя свекровь. Приехала настороженная, но очень скоро оттаяла – крошечная Алена потянулась к ней всей душой, просилась на руки, обнимала, слюнявила поцелуями. Счастливая бабушка катала ее в колясочке по тихим зеленым улицам, укладывала спать, подстирывала ее бельишко. А как-то вытащила из чемодана узел, развернула, а там – груда каких-то кусочков тканей, нитки «мулине», кружева, тесьма, разноцветные пуговки. «Вот, смотри, сошью ей костюмчик из белого шелка, а пелеринку вышью – будет, как принцесса. А это – на летние платьица, батист...» Господи, наконец-то настанет для меня настоящий продых, возликовала я.

Но счастье было недолгим: стала прибаливать наша бабушка, а потом и совсем слегла. В больнице поставили диагноз – вынесли приговор: онкология... Она умница была, моя свекровь, и мужественный человек. Как приехала из больницы, попросила посадить к ней Алену, целый час играла с ней, развлекала, любовалась. Прощалась. Наутро велела везти в Ташкент, там, в одном с ней дворе – младшая сестра. А с ребенком ей находиться нельзя.
Очень скоро ее не стало...

А к нам домой сразу после отъезда Прасковьи Николаевны приехал наш главный редактор Владимир Григорьевич Ходасевич для личной со мной беседы. Предполагаемая беседа оказалась ультиматумом: надо немедленно выходить на работу. Вычитывать идущие в газету материалы некому. Качество текстов ухудшилось, прошли две грубых ошибки. И в обкоме партии был у него неприятный разговор.

В общем, через два дня нашлось неожиданно место для нашей дочки в ближайших яслях, и мой декретный отпуск закончился. Было Алене пять месяцев и семнадцать дней. До сих пор упрекает, что такую маленькую выпихнули ее в казенное учреждение. Как будто помнит чего...

http://nuz.uz

ТОПОЛЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ. Часть 1

ТОПОЛЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ. Часть 2

ТОПОЛЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ. Часть 3

ТОПОЛЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ. Часть 4